Неточные совпадения
И между ними составилось что-то
в роде игры, состоящей
в том, чтобы как можно ближе сидеть подле тети, дотрогиваться до нее, держать ее маленькую
руку, целовать ее, играть
с ее кольцом или хоть дотрогиваться до оборки ее
платья.
Анна была не
в лиловом, как того непременно хотела Кити, а
в черном, низко срезанном бархатном
платье, открывавшем ее точеные, как старой слоновой кости, полные плечи и грудь и округлые
руки с тонкою крошечною кистью.
Анна улыбалась, и улыбка передавалась ему. Она задумывалась, и он становился серьезен. Какая-то сверхъестественная сила притягивала глаза Кити к лицу Анны. Она была прелестна
в своем простом черном
платье, прелестны были ее полные
руки с браслетами, прелестна твердая шея
с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения маленьких ног и
рук, прелестно это красивое лицо
в своем оживлении; но было что-то ужасное и жестокое
в ее прелести.
Он молча вышел из двери и тут же столкнулся
с Марьей Николаевной, узнавшей о его приезде и не смевшей войти к нему. Она была точно такая же, какою он видел ее
в Москве; то же шерстяное
платье и голые
руки и шея и то же добродушно-тупое, несколько пополневшее, рябое лицо.
Но лодки было уж не надо: городовой сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил
с себя шинель, сапоги и кинулся
в воду. Работы было немного: утопленницу несло водой
в двух шагах от схода, он схватил ее за одежду правою
рукою, левою успел схватиться за шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница была вытащена. Ее положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро, приподнялась, села, стала чихать и фыркать, бессмысленно обтирая мокрое
платье руками. Она ничего не говорила.
Он налил стаканчик, выпил и задумался. Действительно, на его
платье и даже
в волосах кое-где виднелись прилипшие былинки сена. Очень вероятно было, что он пять дней не раздевался и не умывался. Особенно
руки были грязные, жирные, красные,
с черными ногтями.
— Пропил! всё, всё пропил! — кричала
в отчаянии бедная женщина, — и
платье не то! Голодные, голодные! (и, ломая
руки, она указывала на детей). О, треклятая жизнь! А вам, вам не стыдно, — вдруг набросилась она на Раскольникова, — из кабака! Ты
с ним пил? Ты тоже
с ним пил! Вон!
Соня остановилась
в сенях у самого порога, но не переходила за порог и глядела как потерянная, не сознавая, казалось, ничего, забыв о своем перекупленном из четвертых
рук шелковом, неприличном здесь, цветном
платье с длиннейшим и смешным хвостом, и необъятном кринолине, загородившем всю дверь, и о светлых ботинках, и об омбрельке, [Омбрелька — зонтик (фр. ombrelle).] ненужной ночью, но которую она взяла
с собой, и о смешной соломенной круглой шляпке
с ярким огненного цвета пером.
На кожаном диване полулежала дама, еще молодая, белокурая, несколько растрепанная,
в шелковом, не совсем опрятном
платье,
с крупными браслетами на коротеньких
руках и кружевною косынкой на голове. Она встала
с дивана и, небрежно натягивая себе на плечи бархатную шубку на пожелтелом горностаевом меху, лениво промолвила: «Здравствуйте, Victor», — и пожала Ситникову
руку.
Аркадий оглянулся и увидал женщину высокого роста,
в черном
платье, остановившуюся
в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее
руки красиво лежали вдоль стройного стана; красиво падали
с блестящих волос на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно и умно, именно спокойно, а не задумчиво, глядели светлые глаза из-под немного нависшего белого лба, и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой и мягкой силой веяло от ее лица.
Поутру Самгин был
в Женеве, а около полудня отправился на свидание
с матерью. Она жила на берегу озера,
в маленьком домике, слишком щедро украшенном лепкой, похожем на кондитерский торт. Домик уютно прятался
в полукруге плодовых деревьев, солнце благосклонно освещало румяные плоды яблонь, под одной из них, на мраморной скамье, сидела
с книгой
в руке Вера Петровна
в платье небесного цвета, поза ее напомнила сыну снимок
с памятника Мопассану
в парке Монсо.
К столу Лидии подошла пожилая женщина
в черном
платье,
с маленькой головой и остроносым лицом, взяла
в руки желтую библию и неожиданно густым, сумрачным голосом возгласила...
Она стояла пред ним
в дорогом
платье, такая пышная, мощная, стояла, чуть наклонив лицо, и хорошие глаза ее смотрели строго, пытливо. Клим не успел ответить,
в прихожей раздался голос Лютова. Алина обернулась туда, вошел Лютов, ведя за
руку маленькую женщину
с гладкими волосами рыжего цвета.
Она стояла, прислонясь спиною к тонкому стволу березы, и толкала его плечом,
с полуголых ветвей медленно падали желтые листья, Лидия втаптывала их
в землю, смахивая пальцами непривычные слезы со щек, и было что-то брезгливое
в быстрых движениях ее загоревшей
руки. Лицо ее тоже загорело до цвета бронзы, тоненькую, стройную фигурку красиво облегало синее
платье, обшитое красной тесьмой,
в ней было что-то необычное, удивительное, как
в девочках цирка.
Княгиня была востроносая, худенькая старушка,
в темном
платье,
в кружевах,
в большом чепце,
с сухими, костлявыми, маленькими
руками, переплетенными синими жилами, и со множеством старинных перстней на пальцах.
Марфенька застенчиво стояла
с полуулыбкой, взглядывая, однако, на него
с лукавым любопытством. На шее и
руках были кружевные воротнички, волосы
в туго сложенных косах плотно лежали на голове; на ней было барежевое
платье, талия крепко опоясывалась голубой лентой.
Мельком взглянув на пальто, попавшееся ей
в руку, она
с досадой бросала его на пол и хватала другое, бросала опять попавшееся
платье, другое, третье и искала чего-то, перебирая одно за другим все, что висело
в шкафе, и
в то же время стараясь
рукой завязать косынку на голове.
В это время из залы
с шумом появилась Полина Карповна,
в кисейном
платье,
с широкими рукавами, так что ее полные, белые
руки видны были почти до плеч. За ней шел кадет.
Вдруг из дверей явились, один за другим, двенадцать слуг, по числу гостей; каждый нес обеими
руками чашку
с чаем, но без блюдечка. Подойдя к гостю, слуга ловко падал на колени, кланялся, ставил чашку на пол, за неимением столов и никакой мебели
в комнатах, вставал, кланялся и уходил. Ужасно неловко было тянуться со стула к полу
в нашем
платье. Я протягивал то одну, то другую
руку и насилу достал. Чай отличный, как желтый китайский. Он густ, крепок и ароматен, только без сахару.
В Маиле нам дали других лошадей, все таких же дрянных на вид, но верных на ногу, осторожных и крепких. Якуты ласковы и внимательны: они нас буквально на
руках снимают
с седел и сажают на них; иначе бы не влезть на седло, потом на подушку, да еще
в дорожном
платье.
Выбрав из десятка галстуков и брошек те, какие первые попались под
руку, — когда-то это было ново и забавно, теперь было совершенно всё равно, — Нехлюдов оделся
в вычищенное и приготовленное на стуле
платье и вышел, хотя и не вполне свежий, но чистый и душистый,
в длинную,
с натертым вчера тремя мужиками паркетом столовую
с огромным дубовым буфетом и таким же большим раздвижным столом, имевшим что-то торжественное
в своих широко расставленных
в виде львиных лап резных ножках.
Mariette
в шляпе, но уже не
в черном, а
в каком-то светлом, разных цветов
платье сидела
с чашкой
в руке подле кресла графини и что-то щебетала, блестя своими красивыми смеющимися глазами.
Потные красные бородатые лица лезли к Привалову целоваться; корявые
руки хватали его за
платье; он тоже пил водку вместе
с другими и чувствовал себя необыкновенно хорошо
в этом пьяном мужицком мире.
«Это она идет
с ним под
руку…» —
с тоской подумал Привалов, стараясь разглядеть даму
в белом атласном
платье, которая шла, опираясь на
руку Лоскутова.
— Это твоей бабушки сарафан-то, — объяснила Марья Степановна. — Павел Михайлыч, когда
в Москву ездил, так привез материю… Нынче уж нет таких материй, —
с тяжелым вздохом прибавила старушка, расправляя
рукой складку на сарафане. — Нынче ваши дамы сошьют
платье, два раза наденут — и подавай новое. Материи другие пошли, и люди не такие, как прежде.
Дверь распахнулась, и на пороге показалась сама Надежда Васильевна,
в простеньком коричневом
платье,
с серой шалью на плечах. Она мельком взглянула на Привалова и только хотела сказать, что доктора нет дома, как остановилась и,
с улыбкой протягивая
руку, проговорила...
По лестнице величественно поднимались две группы: впереди всех шла легкими шажками Алла
в бальном
платье цвета чайной розы,
с голыми
руками и пикантным декольте. За ней Иван Яковлич
с улыбкой счастливого отца семейства вел Агриппину Филипьевну, которая была сегодня необыкновенно величественна. Шествие замыкали Хиония Алексеевна и Виктор Николаич.
Две младшие дочери,
в храмовой праздник али отправляясь куда
в гости, надевали голубые или зеленые
платья, сшитые по-модному,
с обтяжкою сзади и
с аршинным хвостом, но на другой же день утром, как и во всякий день, подымались чем свет и
с березовыми вениками
в руках выметали горницы, выносили помои и убирали сор после постояльцев.
—
В Пассаж! — сказала дама
в трауре, только теперь она была уже не
в трауре: яркое розовое
платье, розовая шляпа, белая мантилья,
в руке букет. Ехала она не одна
с Мосоловым; Мосолов
с Никитиным сидели на передней лавочке коляски, на козлах торчал еще третий юноша; а рядом
с дамою сидел мужчина лет тридцати. Сколько лет было даме? Неужели 25, как она говорила, а не 20? Но это дело ее совести, если прибавляет.
Едва Верочка разделась и убрала
платье, — впрочем, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет и долго сидела
с ним
в руке, вынула серьгу — и опять забылась, и много времени прошло, пока она вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже не могла стоять перед зеркалом, а опустилась
в изнеможении на стул, как добрела до своей комнаты, что надобно же поскорее раздеться и лечь, — едва Верочка легла
в постель,
в комнату вошла Марья Алексевна
с подносом, на котором была большая отцовская чашка и лежала целая груда сухарей.
Бурмин нашел Марью Гавриловну у пруда, под ивою,
с книгою
в руках и
в белом
платье, настоящей героинею романа.
У самой реки мы встретили знакомого нам француза-гувернера
в одной рубашке; он был перепуган и кричал: «Тонет! тонет!» Но прежде, нежели наш приятель успел снять рубашку или надеть панталоны, уральский казак сбежал
с Воробьевых гор, бросился
в воду, исчез и через минуту явился
с тщедушным человеком, у которого голова и
руки болтались, как
платье, вывешенное на ветер; он положил его на берег, говоря: «Еще отходится, стоит покачать».
Марья Маревна вошла
в роскошную княжескую гостиную, шурша новым ситцевым
платьем и держа за
руки обоих детей. Мишанка, завидев Селину Архиповну, тотчас же подбежал к ней и поцеловал ручку; но Мисанка, красный как рак, уцепился за юбку материнского
платья и
с вызывающею закоснелостью оглядывал незнакомую обстановку.
С теткой покойного деда, которая сама была на этой свадьбе, случилась забавная история: была она одета тогда
в татарское широкое
платье и
с чаркою
в руках угощала собрание.
Моющийся сдавал
платье в раздевальню, получал жестяной номерок на веревочке, иногда надевал его на шею или привязывал к
руке, а то просто нацеплял на ручку шайки и шел мыться и париться. Вор, выследив
в раздевальне, ухитрялся подменить его номерок своим, быстро выходил, получал
платье и исчезал
с ним. Моющийся вместо дорогой одежды получал рвань и опорки.
На Галактиона так и пахнуло душистою волной, когда он подошел к Харитине. Она была
в шерстяном синем
платье, красиво облегавшем ее точеную фигуру. Она нарочно подняла
руки, делая вид, что поправляет волосы, и все время не спускала
с Галактиона своих дерзких улыбавшихся глаз.
За завтраком у Стабровского Галактион неожиданно встретил Харитину, которая приехала вместе
с Ечкиным. Она была
в черном
платье, которое еще сильнее вытеняло молочную белизну ее шеи и
рук. Галактиону было почему-то неприятно, что она приехала именно
с Ечкиным, который сегодня сиял, как вербный херувим.
Здесь Галактиона нашла Харитина. Она шла, обмахиваясь веером,
с развязностью и шиком настоящей клубной дамы. Великолепное шелковое
платье тащилось длинным шлейфом, декольтированные плечи, голые
руки — все было
в порядке. Но красивое лицо было бледно и встревожено. Она сначала прошла мимо, не узнав Галактиона, а потом вернулась и строго спросила...
Она была вся зеленая, и
платье, и шляпа, и лицо
с бородавкой под глазом, даже кустик волос на бородавке был, как трава. Опустив нижнюю губу, верхнюю она подняла и смотрела на меня зелеными зубами, прикрыв глаза
рукою в черной кружевной перчатке без пальцев.
Дед
с матерью шли впереди всех. Он был ростом под
руку ей, шагал мелко и быстро, а она, глядя на него сверху вниз, точно по воздуху плыла. За ними молча двигались дядья: черный гладковолосый Михаил, сухой, как дед; светлый и кудрявый Яков, какие-то толстые женщины
в ярких
платьях и человек шесть детей, все старше меня и все тихие. Я шел
с бабушкой и маленькой теткой Натальей. Бледная, голубоглазая,
с огромным животом, она часто останавливалась и, задыхаясь, шептала...
Марья Дмитриевна появилась
в сопровождении Гедеоновского; потом пришла Марфа Тимофеевна
с Лизой, за ними пришли остальные домочадцы; потом приехала и любительница музыки, Беленицына, маленькая, худенькая дама,
с почти ребяческим, усталым и красивым личиком,
в шумящем черном
платье,
с пестрым веером и толстыми золотыми браслетами; приехал и муж ее, краснощекий, пухлый человек,
с большими ногами и
руками,
с белыми ресницами и неподвижной улыбкой на толстых губах;
в гостях жена никогда
с ним не говорила, а дома,
в минуты нежности, называла его своим поросеночком...
Федор Иваныч дрогнул: фельетон был отмечен карандашом. Варвара Павловна еще
с большим уничижением посмотрела на него. Она была очень хороша
в это мгновенье. Серое парижское
платье стройно охватывало ее гибкий, почти семнадцатилетний стан, ее тонкая, нежная шея, окруженная белым воротничком, ровно дышавшая грудь,
руки без браслетов и колец — вся ее фигура, от лоснистых волос до кончика едва выставленной ботинки, была так изящна.
В пакете лежали лицом к лицу пастелевый портрет его отца
в молодости,
с мягкими кудрями, рассыпанными по лбу,
с длинными томными глазами и полураскрытым ртом, и почти стертый портрет бледной женщины
в белом
платье,
с белым розаном
в руке, — его матери.
Посреди сеней, между двух окон, стояла Женни, одетая
в мундир штатного смотрителя. Довольно полинявший голубой бархатный воротник сидел хомутом на ее беленькой шейке, а слежавшиеся от долгого неупотребления фалды далеко разбегались спереди и пресмешно растягивались сзади на довольно полной юбке
платья.
В руках Женни держала треугольную шляпу и тщательно водила по ней горячим утюгом, а возле нее, на доске, закрывавшей кадку
с водою, лежала шпага.
От полотняной сорочки и батистовой кофты до скромного жаконетного
платья и шелковой мантильи на ней все было сшито ее собственными
руками. Лиза
с жадностью училась работать у Неонилы Семеновны и работала,
рук не покладывая и ни
в чем уже не уступая своей учительнице.
Тамара
с голыми белыми
руками и обнаженной шеей, обвитой ниткой искусственного жемчуга, толстая Катька
с мясистым четырехугольным лицом и низким лбом — она тоже декольтирована, но кожа у нее красная и
в пупырышках; новенькая Нина, курносая и неуклюжая,
в платье цвета зеленого попугая; другая Манька — Манька Большая или Манька Крокодил, как ее называют, и — последней — Сонька Руль, еврейка,
с некрасивым темным лицом и чрезвычайно большим носом, за который она и получила свою кличку, но
с такими прекрасными большими глазами, одновременно кроткими и печальными, горящими и влажными, какие среди женщин всего земного шара бывают только у евреек.
Я принялся было усердно есть какое-то блюдо, которого я никогда прежде не ел, как вдруг на возвышении показались две девицы
в прекрасных белых
платьях,
с голыми
руками и шеей, все
в завитых локонах; держа
в руках какие-то листы бумаги, они подошли к самому краю возвышения, низко присели (я отвечал им поклоном) и принялись петь.
Когда мы проезжали между хлебов по широким межам, заросшим вишенником
с красноватыми ягодами и бобовником
с зеленоватыми бобами, то я упросил отца остановиться и своими
руками нарвал целую горсть диких вишен, мелких и жестких, как крупный горох; отец не позволил мне их отведать, говоря, что они кислы, потому что не поспели; бобов же дикого персика, называемого крестьянами бобовником, я нащипал себе целый карман; я хотел и ягоды положить
в другой карман и отвезти маменьке, но отец сказал, что «мать на такую дрянь и смотреть не станет, что ягоды
в кармане раздавятся и перепачкают мое
платье и что их надо кинуть».
Когда Любочка сердилась и говорила: «целый век не пускают», это слово целый век, которое имела тоже привычку говорить maman, она выговаривала так, что, казалось, слышал ее, как-то протяжно: це-е-лый век; но необыкновеннее всего было это сходство
в игре ее на фортепьяно и во всех приемах при этом: она так же оправляла
платье, так же поворачивала листы левой
рукой сверху, так же
с досады кулаком била по клавишам, когда долго не удавался трудный пассаж, и говорила: «ах, бог мой!», и та же неуловимая нежность и отчетливость игры, той прекрасной фильдовской игры, так хорошо названной jeu perlé, [блистательной игрой (фр.).] прелести которой не могли заставить забыть все фокус-покусы новейших пьянистов.
В маленьком домике Клеопатры Петровны окна были выставлены и горели большие местные свечи. Войдя
в зальцо, Вихров увидел, что на большом столе лежала Клеопатра Петровна; она была
в белом кисейном
платье и
с цветами на голове. Сама
с закрытыми глазами, бледная и сухая, как бы сделанная из кости. Вид этот показался ему ужасен. Пользуясь тем, что
в зале никого не было, он подошел, взял ее за
руку, которая едва послушалась его.