Неточные совпадения
Как-то днем, в стороне бульвара началась очень злая и частая пальба. Лаврушку
с его чумазым товарищем послали посмотреть: что там? Минут через двадцать чумазый привел его в кухню облитого кровью, — ему прострелили левую руку выше локтя.
Голый до пояса, он сидел на табурете, весь бок был в крови, — казалось, что
с бока его содрана кожа. По бледному лицу Лаврушки текли слезы, подбородок дрожал, стучали зубы. Студент Панфилов, перевязывая рану, уговаривал его...
Серебряная струя воды выгоняла из-под крыши густейшие облака бархатного дыма, все было необыкновенно оживлено, весело, и Самгин почувствовал себя отлично. Когда подошел к нему Безбедов, облитый водою
с головы до ног,
голый по
пояс, он спросил его...
Корвет перетянулся, потом транспорт, а там и мы, но без помощи японцев, а сами, на парусах. Теперь ближе к берегу. Я целый день смотрел в трубу на домы, деревья. Все хижины да дрянные батареи
с пушками на развалившихся станках. Видел я внутренность хижин: они без окон, только со входами; видел
голых мужчин и женщин, тоже
голых сверху
до пояса: у них надета синяя простая юбка — и только. На порогах, как везде, бегают и играют ребятишки; слышу лай собак, но редко.
Я познакомился
с ним однажды утром, идя на ярмарку; он стаскивал у ворот дома
с пролетки извозчика бесчувственно пьяную девицу; схватив ее за ноги в сбившихся чулках, обнажив
до пояса, он бесстыдно дергал ее, ухая и смеясь, плевал на тело ей, а она, съезжая толчками
с пролетки, измятая, слепая,
с открытым ртом, закинув за
голову мягкие и словно вывихнутые руки, стукалась спиною, затылком и синим лицом о сиденье пролетки, о подножку, наконец упала на мостовую, ударившись
головою о камни.
Здесь живут обычные спутники моих охотничьих экскурсий — лесники Захар и Максим. Но теперь, по-видимому, обоих нет дома, так как никто не выходит на лай громадной овчарки. Только старый дед,
с лысою
головой и седыми усами, сидит на завалинке и ковыряет лапоть. Усы у деда болтаются чуть не
до пояса, глаза глядят тускло, точно дед все вспоминает что-то и не может припомнить.
Раздался сигнал паровой машины, послышался грохот цепей. Странный голубой предмет отделился от палубы парома, потом плавно, слегка закручиваясь по вертикальной оси, проплыл в воздухе и медленно, страшно медленно, стал опускаться за борт. Вот он коснулся поверхности воды, погрузился по колена,
до пояса, по плечи… Вот скрылась
голова, наконец ничего не видно, кроме медленно ползущего вниз стального каната. Балаклавские рыбаки переглядываются и молча,
с серьезным видом покачивают
головами…
Лицо эфиопа, два длинные зуба блестят в темной пасти раскрытого рта; седые космы падают
с головы густыми прядями; сухая темная грудь открыта от шеи
до пояса, и юбка зашароварена в широкие пестрые порты, а в руках… в руках и у той и у другой по ножу.
Поэтому, когда Арбузов, освободившись от крахмаленной сорочки и сняв вязаную фуфайку, которую обязательно носят все цирковые, остался
голым до пояса, маленький доктор от удовольствия даже потер ладонь о ладонь, обходя атлета со всех сторон и любуясь его огромным, выхоленным, блестящим, бледно-розовым телом
с резко выступающими буграми твердых, как дерево, мускулов.
Бежит и возвращается
с двумя: огромной гипюровой пелериной
с вавилонами, спускающимися ниже
пояса, — ни дать ни взять гигантская морская звезда, в середину которой просунули бы
голову, —
с гипюровой звездой для меня,
с самовязанной для Аси. Мне моя —
до живота, Асина ей —
до колен.
Небольшие ручные чемоданы были пропущены без осмотра, и стая шоколадных людей,
голых до чресл,
с яркими цветными
поясами и в зеленых тюрбанах на
головах, бросилась на чемоданы, чтобы отнести к коляске, которая была запряжена парой маленьких лошадок, и на козлах которой
с ленивой важностью восседал старый коричневый метис, в шляпе в виде гриба, покрытой золоченой желтой краской, в полосатой кобайо (нечто вроде кофточки) и соронго (кусок материи, обмотанный вокруг бедер).
«Простая одежда, — говорит очевидец, — придавала блеск ее прелестям. Один из палачей сорвал
с нее небольшую епанчу, покрывавшую грудь ее; стыд и отчаяние овладели ею, смертельная бледность показалась на челе ее, слезы полились ручьями. Вскоре обнажили ее
до пояса ввиду любопытного, молчаливого народа; тогда один из палачей нагнулся, между тем другой схватил ее руками, приподнял на спину своего товарища, наклонил ее
голову, чтобы не задеть кнутом. После кнута ей отрезали часть языка».
Татьяна Петровна сладко спала, раскинувшись на постели. Мягкое одеяло прикрывало ее только
до пояса. Тонкая ткань белоснежной сорочки поднималась ровными движениями на не менее белрснежной груди. Одна миниатюрная ручка спустилась
с кровати, а другая была закинута под
голову. Раскрытые розовые губки как бы искали поцелуя. Видимо, сладкие грезы, грезы будущего счастья
с Борисом, витали над ее хорошенькой головкой.