Неточные совпадения
— Вот, я приехал к тебе, — сказал Николай глухим голосом, ни на секунду не спуская
глаз с лица
брата. — Я давно хотел, да всё нездоровилось. Теперь же я очень поправился, — говорил он, обтирая свою бороду большими худыми ладонями.
При этих словах
глаза братьев встретились, и Левин, несмотря на всегдашнее и теперь особенно сильное в нем желание быть в дружеских и, главное, простых отношениях
с братом, почувствовал, что ему неловко смотреть на него. Он опустил
глаза и не знал, что сказать.
То же самое думал ее сын. Он провожал ее
глазами до тех пор, пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице. В окно он видел, как она подошла к
брату, положила ему руку на руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего общего
с ним,
с Вронским, и ему ото показалось досадным.
— Кто я? — еще сердитее повторил голос Николая. Слышно было, как он быстро встал, зацепив за что-то, и Левин увидал перед собой в дверях столь знакомую и всё-таки поражающую своею дикостью и болезненностью огромную, худую, сутоловатую фигуру
брата,
с его большими испуганными
глазами.
Он теперь, говоря
с братом о неприятной весьма для него вещи, зная, что
глаза многих могут быть устремлены на них, имел вид улыбающийся, как будто он о чем-нибудь неважном шутил
с братом.
— Твой
брат был здесь, — сказал он Вронскому. — Разбудил меня, чорт его возьми, сказал, что придет опять. — И он опять, натягивая одеяло, бросился на подушку. — Да оставь же, Яшвин, — говорил он, сердясь на Яшвина, тащившего
с него одеяло. — Оставь! — Он повернулся и открыл
глаза. — Ты лучше скажи, что выпить; такая гадость во рту, что…
Левин положил
брата на спину, сел подле него и не дыша глядел на его лицо. Умирающий лежал, закрыв
глаза, но на лбу его изредка шевелились мускулы, как у человека, который глубоко и напряженно думает. Левин невольно думал вместе
с ним о том, что такое совершается теперь в нем, но, несмотря на все усилия мысли, чтоб итти
с ним вместе, он видел по выражению этого спокойного строгого лица и игре мускула над бровью, что для умирающего уясняется и уясняется то, что всё так же темно остается для Левина.
Отчего же и сходят
с ума, отчего же и стреляются?» ответил он сам себе и, открыв
глаза,
с удивлением увидел подле своей головы шитую подушку работы Вари, жены
брата.
— Чувствую, что отправляюсь, —
с трудом, но
с чрезвычайною определенностью, медленно выжимая из себя слова, проговорил Николай. Он не поднимал головы, но только направлял
глаза вверх, не достигая ими лица
брата. — Катя, уйди! — проговорил он еще.
Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица: прокурора
с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым
глазом так, как будто бы говорил: «Пойдем,
брат, в другую комнату, там я тебе что-то скажу», — человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, — которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем, не без приятности.
Павел Петрович недолго присутствовал при беседе
брата с управляющим, высоким и худым человеком
с сладким чахоточным голосом и плутовскими
глазами, который на все замечания Николая Петровича отвечал: «Помилуйте-с, известное дело-с» — и старался представить мужиков пьяницами и ворами.
Смутно поняв, что начал он слишком задорным тоном и что слова, давно облюбованные им, туго вспоминаются, недостаточно легко идут
с языка, Самгин на минуту замолчал, осматривая всех. Спивак, стоя у окна, растекалась по тусклым стеклам голубым пятном.
Брат стоял у стола, держа пред
глазами лист газеты, и через нее мутно смотрел на Кутузова, который, усмехаясь, говорил ему что-то.
Клим промолчал, разглядывая красное от холода лицо
брата. Сегодня Дмитрий казался более коренастым и еще более обыденным человеком. Говорил он вяло и как бы не то, о чем думал.
Глаза его смотрели рассеянно, и он, видимо, не знал, куда девать руки, совал их в карманы, закидывал за голову, поглаживал бока, наконец широко развел их, говоря
с недоумением...
Самгин чувствовал, что эта большеглазая девица не верит ему, испытывает его. Непонятно было ее отношение к сводному
брату; слишком часто и тревожно останавливались неприятные
глаза Татьяны на лице Алексея, — так следит жена за мужем
с больным сердцем или склонным к неожиданным поступкам, так наблюдают за человеком, которого хотят, но не могут понять.
Память произвольно выдвинула фигуру Степана Кутузова, но сама нашла, что неуместно ставить этого человека впереди всех других, и
с неодолимой, только ей доступной быстротою отодвинула большевика в сторону, заместив его вереницей людей менее антипатичных. Дунаев, Поярков, Иноков, товарищ Яков, суховатая Елизавета Спивак
с холодным лицом и спокойным взглядом голубых
глаз. Стратонов, Тагильский, Дьякон, Диомидов, Безбедов,
брат Димитрий… Любаша… Маргарита, Марина…
Туробоев усмехнулся. Губы у него были разные, нижняя значительно толще верхней, темные
глаза прорезаны красиво, но взгляд их неприятно разноречив, неуловим. Самгин решил, что это кричащие
глаза человека больного и озабоченного желанием скрыть свою боль и что Туробоев человек преждевременно износившийся.
Брат спорил
с Нехаевой о символизме, она несколько раздраженно увещевала его...
— У Тагильского оказалась жена, да — какая! — он закрыл один
глаз и протяжно свистнул. — Стиль модерн, ни одного естественного движения, говорит голосом умирающей. Я попал к ней по объявлению: продаются книги. Книжки,
брат, замечательные. Все наши классики, переплеты от Шелля или Шнелля, черт его знает! Семьсот целковых содрала. Я сказал ей, что был знаком
с ее мужем, а она спросила: «Да?» И — больше ни звука о нем, стерва!
— А говорил
с братом хозяйки? Приискал квартиру? — спросила она потом, не поднимая
глаз.
Он подошел к ней. Брови у ней сдвинулись немного; она
с недоумением посмотрела на него минуту, потом узнала: брови раздвинулись и легли симметрично,
глаза блеснули светом тихой, не стремительной, но глубокой радости. Всякий
брат был бы счастлив, если б ему так обрадовалась любимая сестра.
Чем менее Райский замечал ее, тем она была
с ним ласковее, хотя, несмотря на требование бабушки, не поцеловала его, звала не
братом, а кузеном, и все еще не переходила на ты, а он уже перешел, и бабушка приказывала и ей перейти. А чуть лишь он открывал на нее большие
глаза, пускался в расспросы, она становилась чутка, осторожна и уходила в себя.
И слезы выступили у ней на
глаза, и она коснулась его руки. Фраза эта была неясна, но он понял ее вполне и был тронут тем, чтò она означала. Слова ее означали то, что, кроме ее любви, владеющей всею ею, — любви к своему мужу, для нее важна и дорога ее любовь к нему, к
брату, и что всякая размолвка
с ним — для нее тяжелое страдание.
Этот несчастный, этот герой чести и совести — не тот, не Дмитрий Федорович, а тот, что за этой дверью лежит и что собой за
брата пожертвовал, —
с сверкающими
глазами прибавила Катя, — он давно уже мне сообщил весь этот план побега.
Всего страннее казалось ему то, что
брат его, Иван Федорович, единственно на которого он надеялся и который один имел такое влияние на отца, что мог бы его остановить, сидел теперь совсем неподвижно на своем стуле, опустив
глаза и по-видимому
с каким-то даже любознательным любопытством ожидал, чем это все кончится, точно сам он был совершенно тут посторонний человек.
Восторженные отзывы Дмитрия о
брате Иване были тем характернее в
глазах Алеши, что
брат Дмитрий был человек в сравнении
с Иваном почти вовсе необразованный, и оба, поставленные вместе один
с другим, составляли, казалось, такую яркую противоположность как личности и характеры, что, может быть, нельзя бы было и придумать двух человек несходнее между собой.
— Нет, не могу допустить.
Брат, — проговорил вдруг
с засверкавшими
глазами Алеша, — ты сказал сейчас: есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить? Но существо это есть, и оно может все простить, всех и вся и за всё, потому что само отдало неповинную кровь свою за всех и за всё. Ты забыл о нем, а на нем-то и созиждается здание, и это ему воскликнут: «Прав ты, Господи, ибо открылись пути твои».
Девушка, которую он назвал своей сестрою,
с первого взгляда показалась мне очень миловидной. Было что-то свое, особенное, в складе ее смугловатого, круглого лица,
с небольшим тонким носом, почти детскими щечками и черными, светлыми
глазами. Она была грациозно сложена, но как будто не вполне еще развита. Она нисколько не походила на своего
брата.
Они жили за
глазами и имели начальство, преимущественно назначавшееся из среды одновотчинников, а свой
брат, будь он хоть и
с норовом, все-таки знает крестьянскую нужду и снизойдет к ней.
— Намеднись такая ли перестрелка в Вялицыне (так называлась усадьба Урванцовых) была — как только до убийства не дошло! — сообщал кто-нибудь из приезжих гостей. — Вышли оба
брата в березовую рощу грибков посбирать. Один
с одного конца взялся, другой —
с другого. Идут задумавшись навстречу и не замечают друг друга. Как вдруг столкнулись. Смотрят друг дружке в
глаза — он ли, не он ли? — никто не хочет первый дорогу дать. Ну, и пошло тут у них, и пошло…
На третий или на четвертый день мы
с братом и сестрой были в саду, когда Крыжановский неожиданно перемахнул своими длинными ногами через забор со стороны пруда и, присев в высокой траве и бурьянах, поманил нас к себе. Вид у него был унылый и несчастный, лицо помятое,
глаза совсем мутные, нос еще более покривился и даже как будто обвис.
Сидя у окна, снова беременная, серая,
с безумными, замученными
глазами, она кормила
брата Сашу и смотрела на меня, открыв рот, как рыба.
Немая, высохшая мать едва передвигала ноги, глядя на всё страшными
глазами,
брат был золотушный,
с язвами на щиколотках, и такой слабенький, что даже плакать громко не мог, а только стонал потрясающе, если был голоден, сытый же дремал и сквозь дрему как-то странно вздыхал, мурлыкал тихонько, точно котенок.
В таких случаях она обыкновенно переставала говорить и только молча, насмешливо смотрела на
брата, не сводя
с него
глаз.
Это давеча всё у Ганечки было: я приехала к его мамаше
с визитом, в мое будущее семейство, а там его сестра крикнула мне в
глаза: «Неужели эту бесстыжую отсюда не выгонят!» — а Ганечке,
брату, в лицо плюнула.
Кроме всего этого, к кабаку Ермошки каждый день подъезжали таинственные кошевки из города. Из такой кошевки вылезал какой-нибудь пробойный городской мещанин или мелкотравчатый купеческий
брат и для отвода
глаз сначала шел в магазин, а уж потом, будто случайно, заводил разговор
с сидевшими у кабака старателями.
— Дело тебе говорят. Кабы мне такую уйму деньжищ, да я бы… Первое дело, сгреб бы их, как ястреб, и убежал куда
глаза глядят.
С деньгами,
брат, на все стороны скатертью дорога…
Она томилась, рвалась, выплакала все
глаза, отстояла колени, молясь теплой заступнице мира холодного, просила ее спасти его и дать ей силы совладать
с страданием вечной разлуки и через два месяца стала навещать старую знакомую своей матери, инокиню Серафиму, через полгода совсем переселилась к ней, а еще через полгода, несмотря ни на просьбы и заклинания семейства, ни на угрозы
брата похитить ее из монастыря силою, сделалась сестрою Агниею.
Домой поехали мы вместе
с старшим Захаревским. Ему, по-видимому, хотелось несколько поднять в моих
глазах брата.
Мне кажется, князь это приметил по моим
глазам и
с насмешкою смотрел на меня во все продолжение моей фразы, как бы наслаждаясь моим малодушием и точно подзадоривая меня своим взглядом: «А что, не посмел, сбрендил, то-то,
брат!» Это наверно так было, потому что он, когда я кончил, расхохотался и
с какой-то протежирующей лаской потрепал меня по колену.
Больной качнулся, открыл
глаза, лег на землю. Яков бесшумно встал, сходил в шалаш, принес оттуда полушубок, одел
брата и снова сел рядом
с Софьей.
— Ничего я тебе не скажу! — заговорил хохол, тепло лаская враждебный взгляд Весовщикова грустной улыбкой голубых
глаз. — Я знаю — спорить
с человеком в такой час, когда у него в сердце все царапины кровью сочатся, — это только обижать его; я знаю,
брат!
Теперь, когда я окончательно сжился
с «дурным обществом», грустная улыбка Маруси стала мне почти так же дорога, как улыбка сестры; но тут никто не ставил мне вечно на вид мою испорченность, тут не было ворчливой няньки, тут я был нужен, — я чувствовал, что каждый раз мое появление вызывает румянец оживления на щеках девочки. Валек обнимал меня, как
брата, и даже Тыбурций по временам смотрел на нас троих какими-то странными
глазами, в которых что-то мерцало, точно слеза.
Другой вот, немец или француз, над всякою вещью остановится, даже смотреть на него тошно, точно родить желает, а наш
брат только подошел,
глазами вскинул, руками развел:"Этого-то не одолеть, говорит: да
с нами крестная сила! да мы только
глазом мигнем!"И действительно, как почнет топором рубить — только щепки летят; генияльная, можно сказать, натура! без науки все науки прошел!
— А что, видно, нам
с тобой этого уж мало? — сказал он, заметив мою улыбку, — полезай, полезай и выше; это похвально… Я назвал место исправника по неопытности своей, потому что в моих
глазах нет уж этого человека выше… Я,
брат, деревенщина, отношений ваших не знаю, я Цинциннат…
Выходит из рядов Тяпкин-Ляпкин и отдувается. Разумеется, ищут, где у него шкура, и не находят. На нет и суда нет — ступай
с глаз долой… бунтовщик! Тяпкин-Ляпкин смотрит веселее: слава богу, отделался! Мы тоже наматываем себе на ус: значит,"проникать","рассматривать","обсуждать"не велено. А все-таки каким же образом дани платить? — вот,
брат, так штука!
Князь, выйдя на террасу, поклонился всему народу и сказал что-то
глазами княжне. Она скрылась и чрез несколько минут вышла на красный двор, ведя маленького
брата за руку. За ней шли два лакея
с огромными подносами, на которых лежала целая гора пряников и куски лент и позументов. Сильфидой показалась княжна Калиновичу, когда она стала мелькать в толпе и, раздавая бабам и девкам пряники и ленты, говорила...
— Напротив, — вскричал я, вскакивая
с кресел и
с отчаянной храбростью глядя ему в
глаза, — это нехорошо, что ты говоришь; разве ты мне не говорил про
брата, — я тебе про это не поминаю, потому что это бы было нечестно, — разве ты мне не говорил… а я тебе скажу, как я тебя теперь понимаю.
Мы редко говорили
с Володей
с глазу на
глаз и о чем-нибудь серьезном, так что, когда это случалось, мы испытывали какую-то взаимную неловкость, и в
глазах у нас начинали прыгать мальчики, как говорил Володя; но теперь, в ответ на смущение, выразившееся в моих
глазах, он пристально и серьезно продолжал глядеть мне в
глаза с выражением, говорившим: «Тут нечего смущаться, все-таки мы
братья и должны посоветоваться между собой о важном семейном деле». Я понял его, и он продолжал...
Валерьян был принят в число
братьев, но этим и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до того показался ему глуп и смешон, что он на другой же день стал рассказывать в разных обществах, как
с него снимали не один, а оба сапога, как распарывали брюки, надевали ему на
глаза совершенно темные очки, водили его через камни и ямины, пугая, что это горы и пропасти, приставляли к груди его циркуль и шпагу, как потом ввели в самую ложу, где будто бы ему (тут уж Ченцов начинал от себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже на голову, заставляли его кланяться в ноги великому мастеру, который при этом, в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
Елена забралась
с ногами на скамейку, положила локти на буковые перила и, угнездив между ними голову, закрыла
глаза. Моряк вдруг стал в ее
глазах ничуть не опасным, а смешным и жалким трусом. Ей вспомнились какие-то глупые куплеты о пароходном капитане, которые пел ее
брат, студент Аркадий — «сумасшедший студент», как его звали в семье. Там что-то говорилось о даме, плывшей на пароходе в Одессу, о внезапно поднявшейся буре и морской болезни.
Митька посмотрел было на него
с удивлением, но тотчас же усмехнулся и растянул рот до самых ушей, а от
глаз пустил по вискам лучеобразные морщины и придал лицу своему самое хитрое выражение, как бы желая сказать: меня,
брат, надуть не так-то легко; я очень хорошо знаю, что ты идешь в Слободу не за ореховою скорлупою, а за чем-нибудь другим! Однако он этого не сказал, а только повторил, усмехаясь...