От биржевого игрока с Уолл-стрит до влиятельного политического деятеля. Биография крупного американского финансиста, серого кардинала Белого дома

Бернард Маннес Барух, 1957

«Одинокий волк Уолл-стрит», «экономический диктатор», «серый кардинал Белого дома» – так называли Бернарда Баруха. Сколотив на бирже капитал, Барух занялся политикой, став экономическим советником подряд пяти президентов Америки. В Первую мировую войну он возглавляет Военно-промышленный комитет США, переведя американскую промышленность на военные рельсы и на этом хорошо зарабатывая, потом, будучи членом Высшего экономического совета Версальской конференции, прикладывает руку к перекраиванию политической карты мира, далее срывает большой куш в Великую депрессию. Именно он ввёл в оборот термин «холодная война»… В автобиографической книге Барух рассказывает о своей семье, финансовых авантюрах, о встречах и работе с государственными деятелями, размышляет о политике и экономике своей страны.

Глава 3

Деревенский парень

1

Вплоть до того времени, когда состоялся рейд войск Шермана, семья моей матери была настолько благополучной, что ей никогда не приходилось даже одеваться самостоятельно. Зато потом, до того, как отцу удалось добиться стабильной врачебной практики, она давала уроки фортепиано и пения по 25 центов за урок. Кроме того, она продавала молоко и масло, полученные от стада коров породы джерси, которые составляли предмет гордости отца.

И всё же мать сохранила одну из привычек от прежних дней роскоши. Она всегда завтракала только в постели. Каждое утро я и трое моих братьев должны были предстать перед ней для осмотра. «Покажите ваши пальцы. Покажите ваши уши. Вы чистили зубы?» Часто после такой проверки мы вынуждены были снова отправиться к умывальнику.

В то время в Камдене проживало около двух тысяч человек, примерно половину населения составляли негры. Во время революции город был оккупирован войсками лорда Корнваллиса^[7]. Одной из туристических достопримечательностей Камдена была могила женщины, которую звали Эллен Глазго, последовавшей за своим любимым, генералом Корнваллисом, в Америку. При разливе протекающей поблизости реки Уотери негры обычно говорили, что это призрак Эллен своей силой останавливает наводнение недалеко от своей могилы.

Камден гордился ещё и тем, что оттуда вышли шесть генералов во времена того, что потом стали называть войной за Конфедерацию. Война принесла в Камден экономические невзгоды, как, впрочем, и во все города Юга. И всё же я не могу припомнить, чтобы наша семья когда-либо испытывала настоящие экономические лишения.

Мы жили в большом удобном доме и пользовались большинством тех же материальных благ, что и наши соседи. Значительная часть доходов моего отца поступала в виде товаров и услуг — вязанки дров, меры хлопка, зерна, цыплят, жеребёнка или телёнка, выполнении работ на «ферме» отца. Мы сами выращивали овощи, фрукты и ягоды, которые потом сушили или из которых делали консервы на зиму. У нас во дворе росли сливы, грецкий орех и тутовник.

Мы сами делали сахар, и вплоть до времени, когда переехали на Север, я не знал другого сахара, кроме коричневого. Осенью все дружно собирали лесной и грецкий орех. Сласти, апельсины, бананы или изюм мы получали только в редких случаях, как, например, на рождественские праздники. Одежда, обувь, кофе, чай, соль и специи — это почти всё, что наша семья регулярно покупала. Книги, журналы, газеты из Чарльстона — «Новости» и «Курьер» — бережно сохранялись, их передавали от дома к дому.

Большими праздниками считались походы в цирк. В городе была небольшая драматическая группа, которая устраивала в здании городской управы чтение стихов Шекспира, ставила его пьесы. В одном из спектаклей по произведению Вильяма Треверса «Кэтлин Маворнен» мама играла главную роль, а мой дядя Натан Барух — главного злодея. В одной из самых напряжённых сцен злодей угрожает героине ножом. Вид пятившейся назад матери и размахивающего ножом дяди Натана потряс меня. Я вскочил со своего места и закричал: «О, дядя Натан! Не трогайте маму!» После этого артисты несколько отклонились от общего хода пьесы, а меня выпихнули вон из театра.

В детстве я был робким и чувствительным, настоящим маменькиным сынком. За обеденным столом я всегда сидел справа от матери, и до сих пор помню, как упорно боролся за эту привилегию. Когда женился, то попросил свою жену сесть там, где обычно сидела моя мать, так чтобы я оказался по правую руку.

Когда мама давала нам уроки риторики, мой брат Гартвиг, который на два года старше меня, продемонстрировал по этому предмету недюжинный талант. Поэтому неудивительно, что в конце концов он стал артистом. Но для меня встать и начать громко декламировать всегда было мучительной пыткой.

Я никогда не забуду один несчастный вечер в доме Маннеса Баума. Вот мама берёт меня за руку, ведёт в центр комнаты и командует: «А теперь, дорогой, скажи нам что-нибудь!»

Я был до смерти напуган, но начал монотонно что-то бормотать. Тот случай так глубоко врезался мне в память, что я до сих пор помню первые строчки отрывка, который бубнил. Это были стихи «Гогенлинден» шотландского поэта Томаса Кемпбелла. Я читал до тех пор, пока папа не поднёс к носу палец и гнусаво не начал передразнивать, что-то вроде «тудл-да». Это было последней каплей. Я выбежал из комнаты и, несмотря на то что обычно очень боялся темноты, бегом бросился назад домой, где проплакал до тех пор, пока не заснул.

Позже, через несколько лет, отец часто признавался мне, как он жалеет о той своей маленькой шутке. Тот эпизод почти разрушил во мне любую надежду на то, что мне когда-либо удастся овладеть искусством публичной речи. Ещё много лет я не мог подняться и произнести что-то, не вспомнив то «тудл-да».

Как-то я рассказал об этом президенту Вудро Вильсону. Сначала он начал утешать меня: «В мире и так слишком много людей, которые любят говорить, и слишком мало тех, кто что-то делает. И большинству из них всё равно, слушает ли их кто-то. Поэтому не советую вам даже учиться этому».

Но я не мог с ним согласиться. Я считаю, что для человека так же важно уметь выражать свои взгляды, как и сам факт того, что эти взгляды у него есть.

Позже президент Вильсон помог мне улучшить навыки публичной речи. Во время мирной конференции в Париже он как-то уделил мне довольно много времени, показывая, как правильно жестикулировать, чтобы движения рук были плавными. «Делайте вот так, — объяснял он, медленно водя руками, — но не так», — показывая, как ту же речь можно сопровождать резкими движениями.

Помогли и другие друзья. У меня была привычка говорить сквозь почти сомкнутые губы. Герберт Байард Своп часто замечал: «Ради бога, открывайте рот!» В 1939 г. меня попросили сделать небольшое заявление по радио в связи со смертью папы Пия XI. Пока я говорил, Своп стоял передо мной и движениями лица напоминал мне о необходимости «правильно открывать рот».

2

Мне было четыре или пять лет, когда я начал ходить в школу, которую содержали мистер и миссис Уильям Уоллис. Школа располагалась примерно в одной миле от дома, и мы с братом Гарти ходили туда пешком, имея при себе завтраки, аккуратно завернутые в салфетку. В те дни словом «салфетка» называли то, что подкладывали под грудных детей, и я долгое время считал, что это слово не может обозначать ничего хорошего.

Миссис Уоллис была хозяйкой заведения, которое в наши дни назвали бы детским садом. Классной комнатой служило помещение кухни в её доме. Лёжа на животе на полу, я изучал буквы, а в это время хозяйка нянчила своего собственного ребёнка или готовила обед. Мистер Уоллис отвечал за детей более старшего возраста, то есть собственно за школу, которая располагалась в другом здании и была оборудована длинными скамейками и грубыми столами.

Госпожа Уоллис была прекрасным учителем, несмотря на то что некоторые из её методов вряд ли признали бы приемлемыми в наше время. Невнимание наказывалось ударами линейки по пальцам или ладони. За систематическую неуспеваемость или другое серьёзное нарушение полагалась крепкая порка. В углу комнаты всегда стояли розги. Я не помню, чтобы когда-либо эти розги использовали на мне, но именно в школе Уоллисов я впервые был свидетелем, что с помощью розог можно достучаться до сознания любого.

Как-то после полудня, когда занятия кончились, я увидел, как один из мальчиков оставляет у себя в парте наполовину откусанный красно-белый мятный леденец. У нас редко оставляли сласти, поэтому я не смог устоять от искушения. Вместе с моим близким другом мы замыслили завладеть этим сокровищем. Когда школа закрылась, мы прокрались обратно, пробравшись под зданием, оттянули руками доску засова на двери и проскользнули внутрь. Мы схватили леденец, выбежали вон и тут же съели его под деревом. Почти сразу же пришло чувство вины. Сладко-мятный вкус во рту стал казаться горьким. Любопытно, но позже, в моей взрослой жизни, этот эпизод вновь и вновь вспоминался мне.

Как-то, когда я только ещё начинал свою деятельность на Уолл-стрит, один из знаменитых в то время спекулянтов Джеймс Кин попросил меня проанализировать вопрос о гарантированном размещении ценных бумаг компании «Бруклин гэс». Исследовав вопрос, я пришёл к заключению, что это было бы хорошим помещением капитала. После этого молодой человек, связанный с синдикатом, который продавал эти ценные бумаги, предложил мне в качестве «комиссионных» за выгодный для них отчёт 1500 долларов.

Это были в то время для меня очень большие деньги. Но воспоминание о том красно-белом мятном леденце снова встало передо мной, и я не смог принять их. Напротив, это предложение заставило меня испугаться, что с этими акциями что-то было не так, и я решил провести исследование заново. А в своём отчёте мистеру Кину указал, что мне предлагали комиссионные.

Школа Уоллисов являлась и жёсткой ареной, где шла проверка характеров. Ты должен был драться, чтобы не прослыть трусом. Мой брат Гарти был драчуном по натуре. У меня же на то, чтобы научиться драться, не теряя при этом разума, ушло много времени.

Главной проблемой было то, что я слишком быстро выходил из себя. В детстве я был толстым веснушчатым мальчишкой относительно небольшого роста. В школе меня прозвали «банч» (пучок), я имел обыкновение обязательно ввязываться в любую потасовку. Унижение от того, что меня побили, никак не влияло ни на мою самонадеянность, ни на мой характер.

Однажды, когда Гарти отнял у меня удочку, я побежал за ним, поднял камень и сердито швырнул в него. Когда увидел, что камень летит прямо в цель, то крикнул, чтобы предупредить его. Гарти развернулся, и в это время камень попал ему в рот. С тех пор у него на губе шрам.

В другом случае во время визита к дедушке Вулфу я сильно разозлился во время завтрака, но из-за чего, сейчас не могу вспомнить. Тогда я наклонился к столу, схватил большой кусок мяса и запихал его себе в рот. Я тогда не причинил себе вреда, но мне сильно досталось от бабушки.

Мальчишки в Камдене условно делились на две «банды»: «верхнегородские», к которой принадлежали мы, и «нижнегородские», которая считалась более уважаемой и сильной. Возможно, за этим делением стоял какой-то давний конфликт, о котором я не знал.

Вражда между двумя группировками была жестокой. Ежегодный бейсбольный матч между командами, представлявшими две части города, был важнейшим событием. Мы играли на поле за зданием старой тюрьмы. Как-то во время игры я попытался отбить мяч в третью лунку. Мне не удалось сделать этого, но я столкнулся с базовым игроком, и тот уронил мяч. Это вызвало драку, в которой я, как всегда, принял активное участие.

Мы жили примерно так, как написано о Гекльберри Финне и Томе Сойере. В самом деле, когда я читаю Марка Твена, всегда ощущаю ностальгию по своему детству.

Каждую весну поля Камдена заливают воды реки Уотери. Наводнение было несчастьем для взрослых, но мы, мальчишки, очень радовались этому событию. Мы строили плоты, на которых отправлялись вплавь исследовать затопленные на мили вокруг территории. Мы всегда жалели, когда вода наконец отступала.

Лучшим местом для ловли рыбы и купания считался заводской пруд, вода которого обеспечивала энергией фабрику Малоне, пресс для хлопка и мельницу. Кроме того, эта вода использовалась для крещения. Все долгие летние дни мы проводили в воде. Нашей единственной одеждой была рубашка и пара штанов, которые мы на бегу расстёгивали при приближении к пруду. Не останавливаясь, мы выпрыгивали из одежды и бросались в воду, подобно многочисленным лягушкам вокруг нас. Вдоль пруда стояли обрубленные деревья, которые мы между собой называли «первое», «второе», «третье» и «широкое». Я помню ту гордость, что испытал, когда впервые доплыл до первого дерева и обратно. Потом я покорил путь до второго. Я работал над тем, чтобы доплывать до третьего, когда наша семья уехала из Южной Каролины.

Почти все городские мальчишки собирали птичьи яйца, которые использовались как средство обмена и оплаты между собой. Гарти особенно ловко карабкался по деревьям, хотя мама и не одобряла, что мы разоряем птичьи гнёзда. А ещё мы любили охотиться в лесу на мелкую дичь с помощью заряжающихся с дула ружей.

Мне было, кажется, шесть или семь лет, когда я стал учиться стрелять. Мы договорились с отцом, что он станет давать нам немного денег за то, что мы станем вместе с неграми собирать на его «ферме» хлопок. На эти заработки мы покупали себе боеприпасы. Мы носили пули в старом кожаном чехле, а порох — в коровьем роге, который так истончился от времени, что стал почти прозрачным.

Вместе с нами на охоту обычно отправлялся и Шарп, белый английский мастиф, подаренный отцу одним из пациентов. Вообще-то Шарп принадлежал Гарти, но он всегда был рад составить компанию нам всем и был самым лучшим другом для мальчишек, какого можно было только представить себе. Он вместе с нами купался и провожал до школы. Этот пёс был великолепный охотник на крыс. Было забавно наблюдать, как Шарп копает, отбрасывая своими огромными лапами комья грязи у амбара для зерна в поисках крыс. Когда мы переезжали на Север, отец оставил Шарпа своим друзьям. Воспоминания о том, как мы расставались с собакой, до сих пор остаются для меня одним из горьких воспоминаний детства.

Несмотря на все наши проделки, шалости и драки, родители редко наказывали нас слишком строго. Я не могу припомнить случая, чтобы меня хоть раз отшлёпали отец или мать. Отец старался быть с нами более строгим, но когда он уже готов был подвергнуть кого-то из нас наказанию, мать тут же останавливала его. Я не раз слышал, как она говорила: «Послушайте, доктор, вам не следует быть слишком строгим к мальчикам, а то они не будут любить вас».

Но это вовсе не значит, что мы никогда не знали благотворного эффекта настоящей порки. Наша негритянка-няня Минерва не одобряла современного подхода к воспитанию. Будучи уже пожилой женщиной, она навещала меня на плантации в Южной Каролине и с удовольствием рассказывала моим гостям с Севера о том, как наказывала меня за плохое поведение.

И действительно, я, как и мои братья, всегда с ужасом думал о правой руке Минервы. Но больше всего мне запомнились истории, которые она нам рассказывала, и песни, которые пела.

Минерва была подвержена всем самым примитивным негритянским предрассудкам и суевериям. Для неё леса, реки, поля и даже наш собственный двор и сад были населены духами и призраками. Как-то она объяснила, что именно по этой причине негры не любят стеклянные окна в своих домишках: ведь духи тогда смогут заглядывать в них.

Именно от Минервы я узнал о Братце Кролике и Братце Лисе, Братце Черепахе и прочих персонажах, которые Джоэль Чендлер Харрис включил в свои сказки дядюшки Римуса.

Минерва любила напевать печальную песенку про льва по имени Болем, который потерял свой хвост. Я до сих пор помню её приятный хрипловатый голос, который выводил:

Болем, Болем, где мой хвост?

А потом отделённый от тела хвост отвечает:

Болем, Болем, я здесь.

Трагические нескончаемые поиски Болемом своего хвоста были для меня настоящей реальностью. Много раз мысли о нём и его скитающемся хвосте заставляли меня просыпаться по ночам.

Я любил Минерву, как и она любила меня. Она всегда встречала меня крепкими объятиями и поцелуем, ведь я до конца оставался для неё «дитём».

У неё было много и собственных детей, но никогда не было мужа. Она говорила по этому поводу матери: «Мисс Белль, в этом была ещё одна моя ошибка». Мы часто играли с её детьми и другими детьми живущих по соседству негров. Особенно мне запомнился сын Минервы Фрэнк. Он лучше всех нас умел ловить рыбу и охотиться, ставить ловушки на птиц, то есть обладал всеми теми достоинствами, которыми я восхищался. Каким же жестоким ударом для меня стало, когда я повзрослел, узнать о той пропасти, что разделяла белую и чёрную расы! Я не мог понять, почему Фрэнк недостаточно хорош по сравнению с остальными окружающими.

3

В один из осенних дней, когда мне было лет пять или шесть, мы с Гарти тщательно обыскивали чердак нашего дома. Мы искали места, где могли бы храниться орехи, которые, подобно белкам, все собирали каждую осень. Вот мы нашли покрытый конской шкурой чемодан, который показался мне подходящим местом. Открыв его, я обнаружил мундир конфедерата, принадлежавший моему отцу. Порывшись глубже, мы вытащили оттуда белый капюшон и длинную одежду с малиновым крестом на груди — регалии рыцаря ку-клукс-клана.

Сегодня все знают, что ККК является одиозным символом фанатизма и ненависти. При этом все судят по его деятельности в 1920-х гг., когда эта организация набрала достаточно мощи, в особенности вне территории Юга. Мне ли не знать характер этой организации, ведь я сам был объектом её ненависти.

Но для детей восстанавливаемого Юга то, что с самого начала представлял собой клан, который возглавлял генерал Натан Бедфорд Форрест^[8], казалось героической армией, боровшейся за освобождение Юга от злоупотреблений власти проходимцев. И факт принадлежности нашего отца к этим людям ещё более поднимал его в наших с братом глазах.

Мы так увлеклись осмотром найденных вещей, что не услышали шагов матери по ступеням, ведущим на чердак. Она сделала нам строгое внушение и взяла с нас обещание хранить тайну. Федеральное правительство объявило клан вне закона. За поимку его членов полагалось крупное вознаграждение, весь Юг кишел шпионами, пытавшимися выявить членов организации. Когда мы спускались вниз по лестнице с чердака, то чувствовали себя выросшими на целый фут.

Какими бы суровыми ни были экономические итоги войны, политический эффект восьмилетнего нахождения у власти правительства проходимцев оказался ещё более вредоносным и долговременным. Даже в наши дни, когда Юг процветает, над ним довлеют последствия той политической недальновидности и плоды расовой нетерпимости.

Проходимцы от политики удерживались у власти в основном за счёт контроля, который они сами и поддерживающие их сторонники из числа жителей южных штатов осуществляли над голосами негров. Использование неграмотных негров в качестве инструмента политического давления ещё более усугубляло язвы расистской политики и растравливало раны, нанесённые рабством и войной. В конце концов всё это больше всего ударило по самим неграм, отбросив прогресс в межрасовых отношениях ещё на четверть века назад.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

7

Корнваллис Чарльз, или Корнуоллис (Cornwallis, 1738–1805) — британский военный и государственный деятель.

8

Форрест Натаниэль Бедфорд (Forrest, 1821–1877) — генерал армии Конфедеративных Штатов Америки времён Гражданской войны. Один из разработчиков тактики мобильной войны. Является одной из наиболее спорных фигур Гражданской войны. Был обвинён в военных преступлениях при сражении при форте Пиллоу за убийство безоружных чернокожих, находившихся в расположении армии Союза. После войны участвовал в создании ку-клукс-клана.