Неточные совпадения
Варвара сидела у
борта, держась руками за перила, упираясь
на руки подбородком, голова ее дрожала мелкой дрожью, непокрытые волосы шевелились. Клим стоял рядом
с нею, вполголоса вспоминая стихи о море, говорить громко было неловко, хотя все пассажиры давно уже пошли спать. Стихов он знал не много, они скоро иссякли, пришлось говорить прозой.
«Вероятно, шут своего квартала», — решил Самгин и, ускорив шаг, вышел
на берег Сены. Над нею шум города стал гуще, а река текла так медленно, как будто ей тяжело было уносить этот шум в темную щель, прорванную ею в нагромождении каменных домов.
На черной воде дрожали, как бы стремясь растаять, отражения тусклых огней в окнах. Черная баржа прилепилась к берегу,
на борту ее стоял человек, щупая воду длинным шестом,
с реки кто-то невидимый глухо говорил ему...
Трифонов, поставив клетчатую ножку
на борт, все еще препирался
с казаком.
Все молчали, глядя
на реку: по черной дороге бесшумно двигалась лодка,
на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой,
с длинным шестом в руках, стоял согнувшись у
борта и целился шестом в отражение огня
на воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то
на золотую рыбу
с множеством плавников, то
на глубокую, до дна реки, красную яму, куда человек
с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
— Не попа-ал! — взвыл он плачевным волчьим воем, барахтаясь в реке. Его красная рубаха вздулась
на спине уродливым пузырем, судорожно мелькала над водою деревяшка
с высветленным железным кольцом
на конце ее, он фыркал, болтал головою,
с волос головы и бороды разлетались стеклянные брызги, он хватался одной рукой за корму лодки, а кулаком другой отчаянно колотил по
борту и вопил, стонал...
Я взглядом спросил кого-то: что это? «Англия», — отвечали мне. Я присоединился к толпе и молча,
с другими, стал пристально смотреть
на скалы. От берега прямо к нам шла шлюпка; долго кувыркалась она в волнах, наконец пристала к
борту.
На палубе показался низенький, приземистый человек в синей куртке, в синих панталонах. Это был лоцман, вызванный для провода фрегата по каналу.
Опираясь
на него, я вышел «
на улицу» в тот самый момент, когда палуба вдруг как будто вырвалась из-под ног и скрылась, а перед глазами очутилась целая изумрудная гора, усыпанная голубыми волнами,
с белыми, будто жемчужными, верхушками, блеснула и тотчас же скрылась за
борт. Меня стало прижимать к пушке, оттуда потянуло к люку. Я обеими руками уцепился за леер.
Когда услышите вой ветра
с запада, помните, что это только слабое эхо того зефира, который треплет нас, а задует
с востока, от вас, пошлите мне поклон — дойдет. Но уж пристал к
борту бот,
на который ссаживают лоцмана. Спешу запечатать письмо. Еще последнее «прости»! Увидимся ли? В путешествии, или походе, как называют мои товарищи, пока еще самое лучшее для меня — надежда воротиться.
На воду спускали парус, который наполнялся водой, а матросы прыгали
с борта, как в яму.
Когда пароход остановился против красивого города, среди реки, тесно загроможденной судами, ощетинившейся сотнями острых мачт, к
борту его подплыла большая лодка со множеством людей, подцепилась багром к спущенному трапу, и один за другим люди из лодки стали подниматься
на палубу. Впереди всех быстро шел небольшой сухонький старичок, в черном длинном одеянии,
с рыжей, как золото, бородкой,
с птичьим носом и зелеными глазками.
Но когда вместе
с толпою мужиков я очутился у
борта парохода, перед мостками
на берег, все стали кричать
на меня...
Часто она, заглядевшись
на берег, забывала обо мне: стоит у
борта, сложив руки
на груди, улыбается и молчит, а
на глазах слезы. Я дергаю ее за темную,
с набойкой цветами, юбку.
— Не пускать их
на пароход! — раздался крик
с борта. — Не пускать! Они ночью весь пароход обокрадут!
На другой день утром судьба наградила его неожиданным зрелищем: в устье у входа в залив стояло темное судно
с белыми
бортами,
с прекрасною оснасткой и рубкой;
на носу сидел живой привязанный орел.
Следователь сидел в чистой горнице и пил водку
с Ястребовым, который подробно объяснял приисковую терминологию — что такое россыпь, разрез,
борта россыпи, ортовые работы, забои, шурфы и т. д. Следователь был пожилой лысый мужчина
с рыжеватой бородкой и темными умными глазами. Он испытующе смотрел
на массивную фигуру Ястребова и в такт его объяснений кивал своей лысой прежде времени головой.
Народу нечего было делать, и опять должны были идти
на компанейские работы, которых тоже было в обрез:
на Рублихе околачивалось человек пятьдесят,
на Дернихе вскрывали новый разрез до сотни, а остальные опять разбрелись по своим старательским работам — промывали
борта заброшенных казенных разрезов, били дудки и просто шлялись
с места
на место, чтобы как-нибудь убить время.
В заключение он взял
на руки Маню Беленькую, завернул ее
бортами сюртука и, протянув руку и сделав плачущее лицо, закивал головой, склоненной набок, как это делают черномазые грязные восточные мальчишки, которые шляются по всей России в длинных старых солдатских шинелях,
с обнаженной, бронзового цвета грудью, держа за пазухой кашляющую, облезлую обезьянку.
Приезд новых гостей прервал этот разговор. Это был Кнопов, который, по обыкновению, во фраке и
с прицепленною
на борту сабелькою, увешанною крестами и медальками, входил, переваливаясь
с ноги
на ногу, а за ним следовал
с своим строгим и малоподвижным лицом уже знакомый нам совестный судья.
Назанский печально,
с долгим вздохом покачал головой и опустил ее вниз. Лодка вошла в камыши. Ромашов опять взялся за весла. Высокие зеленые жесткие стебли, шурша о
борта, важно и медленно кланялись. Тут было и темнее и прохладнее, чем
на открытой воде.
В зале был уже один гость — вновь определенный становой пристав, молодой еще человек, но страшно рябой, в вицмундире, застегнутом
на все пуговицы, и
с серебряною цепочкою, выпущенною из-за
борта как бы вроде аксельбанта. При входе князя он вытянулся и проговорил официальным голосом...
На нем была незатасканная фуражка, тонкая, немного странного лиловатого цвета шинель, из-под
борта которой виднелась золотая цепочка часов; панталоны со штрипками и чистые, блестящие, хотя и
с немного стоптанными в разные стороны каблуками, опойковые сапоги, но не столько по этим вещам, которые не встречаются обыкновенно у пехотного офицера, сколько по общему выражению его персоны, опытный военный глаз сразу отличал в нем не совсем обыкновенного пехотного офицера, а немного повыше.
— Смотри, Александров, — приказывает Тучабский. — Сейчас ты пойдешь ко мне навстречу! Я — командир батальона. Шагом марш, раз-два, раз-два… Не отчетливо сделал полуоборот
на левой ноге. Повторим. Еще раз. Шагом марш… Ну а теперь опоздал. Надо начинать за четыре шага, а ты весь налез
на батальонного. Повторить… раз-два. Эко, какой ты непонятливый фараон! Рука приставляется к
борту бескозырки одновременно
с приставлением ноги. Это надо отчетливо делать, а у тебя размазня выходит. Отставить! Повторим еще раз.
Худые, нервные пальцы Желткова забегали по
борту коричневого короткого пиджачка, застегивая и расстегивая пуговицы. Наконец он
с трудом произнес, указывая
на диван и неловко кланяясь.
Капитан при этом самодовольно обдергивал свой вицмундир, всегда у него застегнутый
на все пуговицы, всегда
с выпущенною из-за
борта, как бы аксельбант, толстою золотою часовою цепочкою, и просиживал у Зудченки до глубокой ночи, лупя затем от нее в Красные казармы пехтурой и не только не боясь, но даже желая, чтобы
на него напали какие-нибудь жулики,
с которыми капитан надеялся самолично распорядиться, не прибегая ни к чьей посторонней помощи: силищи Зверев был действительно неимоверной.
Здесь он сбросил
с себя свою медвежью шубу и очутился во фраке, украшенном
на одном из
бортов тоненькой цепочкой, унизанной медальками и крестиками.
Исключение составлял молодой дьякон
с белесым лицом, белесыми волосами и белесыми же глазами, в выцветшем шалоновом подряснике, он шатал взад я вперед по палубе, и по временам прислонялся к
борту (преимущественно в нашем соседстве) и смотрел вдаль, пошевеливая намокшими плечами и как бы подсчитывая встречавшиеся
на путл церкви.
Теперь он подошел к Елене, которая стояла, прислонившись к
борту, и, возвращая ей билет, нарочно — это она сразу поняла — прикоснулся горячей щекочущей кожей своих пальцев к ее ладони и задержал руку, может быть, только
на четверть секунды долее, чем это было нужно. И, переведя глаза
с ее обручального кольца
на ее лицо и искательно улыбаясь, он спросил
с вежливостью, которая должна была быть светской...
Васютинский выбрал у нее небольшой букетик полуувядших фиалок и бросил его кверху, через
борт, задев по шляпе почтенного седого господина, который от неожиданности извинился. Елена подняла цветы и, глядя
с улыбкой
на Васютинского, приложила их к губам.
Он сошел
на мол и стал как раз напротив того места, где стояла Елена, облокотившаяся
на буковые перила
борта. Ветер раздувал его серую крылатку, и сам он, со своим высоким ростом и необычайной худобой,
с остренькой бородкой и длинными седеющими волосами, которые трепались из-под широкополой, черной шляпы, имел в наружности что-то добродушно комично-воинственное, напоминавшее Дон-Кихота, одетого по моде радикалов семидесятых годов.
Пусть он даже вовсе не думал тогда о заблудившихся путниках, как, может быть, не думает теперь сторож маяка о признательности женщины, сидящей
на борту парохода и глядящей
на вспышки далекого белого огня, — но как радостно сблизить в мыслях две души, из которых одна оставила за собою бережный, нежный и бескорыстный след, а другая принимает этот дар
с бесконечной любовью и преклонением.
Прикрепив прочно медный инструмент к
борту, боцман пустил гирьку
на отвес, быстро развертел ее правой рукой, так что она вместе
с концом шнура образовала сплошной мреющий круг, и вдруг далеко метнул ее назад, туда, куда уходила зелено-белая дорожка из-под винта.
Теперь качка стала еще сильнее. Каждый раз, когда нос корабля, взобравшись
на волну и
на мгновение задержавшись
на ней, вдруг решительно,
с возрастающей скоростью врывался в воду, Елена слышала, как его
борта с уханьем погружались в море и как шипели вокруг него точно рассерженные волны.
За левым
бортом в бесконечно далекой черноте ночи, точно
на краю света, загорелась вдруг яркая, белая, светящаяся точка маяка; продержавшись
с секунду, она мгновенно гасла, а через несколько секунд опять вспыхивала, и опять гасла, и опять вспыхивала через точные промежутки. Смутное нежное чувство прикоснулось вдруг к душе Елены.
Она встала, чтобы переменить место и сесть напротив, но ноги плохо ее слушались, и ее понесло вдруг вбок, к запасному компасу, обмотанному парусиной. Она еле-еле успела удержаться за него. Тут только она заметила, что началась настоящая, ощутимая качка. Она
с трудом добралась до скамейки
на противоположном
борту и упала
на нее.
Теперь публика вся толпилась
на левом
борту. Однажды мельком Елена увидала помощника капитана в толпе. Он быстро скользнул от нее глазами прочь, трусливо повернулся и скрылся за рубкой. Но не только в его быстром взгляде, а даже в том, как под белым кителем он судорожно передернул спиною, она прочла глубокое брезгливое отвращение к ней. И она тотчас же почувствовала себя
на веки вечные, до самого конца жизни, связанной
с ним и совершенно равной ему.
На место Максима взяли
с берега вятского солдатика, костлявого,
с маленькой головкой и рыжими глазами. Помощник повара тотчас послал его резать кур: солдатик зарезал пару, а остальных распустил по палубе; пассажиры начали ловить их, — три курицы перелетели за
борт. Тогда солдатик сел
на дрова около кухни и горько заплакал.
Скопец стоял у
борта с беленьким узелком под мышкой, упорно смотрел
на Якова мертвыми глазами, грузный, вспухший, как утопленник. Я негромко обругал его, кочегар еще раз тиснул мою ладонь.
А люди носились по палубе всё быстрее, выскочили классные пассажиры, кто-то прыгнул за
борт, за ним — другой, и еще; двое мужиков и монах отбивали поленьями скамью, привинченную к палубе;
с кормы бросили в воду большую клетку
с курами; среди палубы, около лестницы
на капитанский мостик, стоял
на коленях мужик и, кланяясь бежавшим мимо него, выл волком...
Но потом увидел, что это не
с одним Дымой; многие почтенные люди и даже шведские и датские барышни, которые плыли в Америку наниматься в горничные и кухарки, так же висели
на бортах, и
с ними было все то же, что и
с Дымой.
Спустились, почти съехали
на ногах вместе
с песком к реке; под кормой пристани, над
бортом синей лодки торчала большая курчавая седая голова.
— Богачи они, Чернозубовы эти, по всему Гнилищенскому уезду первые; плоты гоняют, беляны [Волжское плоскодонное, неуклюжее и самой грубой работы речное, сплавное судно, в ней нет ни одного железного гвоздя, и она даже проконопачена лыками; длиной 20–50 саженей, шириной 5-10; поднимает до 150 000 пудов; беляны развалисты, кверху шире, палуба настлана помостом, навесом, шире
бортов; шли только по воде, строились по Каме и Ветлуге, и спускались по полноводью
с лесом, смолою, лыками, рогожами, лычагами(верёвками);
на них и парус рогожный — Ред.], лесопил у них свой.
Ни души я не заметил
на его палубе, но, подходя ближе, увидел
с левого
борта вахтенного матроса. Сидел он
на складном стуле и спал, прислонясь к
борту.
С восходом солнца встретится вам парусное судно, и оно возьмет вас
на борт.
Я ответил, что разговор был и что капитан Гез не согласился взять меня пассажиром
на борт «Бегущей по волнам». Я прибавил, что говорю
с ним, Брауном, единственно по указанию Геза о принадлежности корабля ему. Это положение дела я представил без всех его странностей, как обычный случай или естественную помеху.
После обеда, то уходя
на палубу, то в кубрик, я увидел Дэзи, вышедшую из кухни вылить ведро
с водой за
борт.
— Как теперь вижу родителя: он сидит
на дне барки, раскинув больные руки, вцепившись в
борта пальцами, шляпу смыло
с него, волны кидаются
на голову и
на плечи ему то справа, то слева, бьют сзади и спереди, он встряхивает головою, фыркает и время от времени кричит мне. Мокрый он стал маленьким, а глаза у него огромные от страха, а может быть, от боли. Я думаю — от боли.
На палубу вышел крупный человек, в шапке седых кудрявых волос,
с большим носом, веселыми глазами и
с сигарой в зубах, — лакеи, стоявшие у
борта, почтительно поклонились ему.
За
бортом, разрывая спокойную гладь моря, кувыркались дельфины, — человек
с бакенбардами внимательно посмотрел
на них и сказал...
Утро, еще не совсем проснулось море, в небе не отцвели розовые краски восхода, но уже прошли остров Горгону — поросший лесом, суровый одинокий камень,
с круглой серой башней
на вершине и толпою белых домиков у заснувшей воды. Несколько маленьких лодок стремительно проскользнули мимо
бортов парохода, — это люди
с острова идут за сардинами. В памяти остается мерный плеск длинных весел и тонкие фигуры рыбаков, — они гребут стоя и качаются, точно кланяясь солнцу.
Абакумыч постом за грех считал всякую игру, и прекрасный фрейбергский бильярд, единственный в то время во всем Тамбове,
с резиновыми
бортами и
на грифельной доске, пустовал.