Неточные совпадения
Как бы пробудившись от сна, Левин долго не мог опомниться. Он оглядывал
сытую лошадь, взмылившуюся между ляжками и на шее, где терлись поводки, оглядывал Ивана кучера, сидевшего подле него, и вспоминал о том, что он ждал брата, что жена, вероятно, беспокоится его долгим отсутствием, и старался догадаться, кто был гость, приехавший с братом. И брат, и жена, и неизвестный гость представлялись ему теперь иначе, чем прежде. Ему казалось, что теперь его отношения со всеми
людьми уже будут другие.
— Пили уже и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно, хорошего общества
человека хоть где узнаешь: он не ест, а
сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми… Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
Это не самые богатые
люди, но они именно те «чернорабочие, простые
люди», которые, по словам историка Козлова, не торопясь налаживают крепкую жизнь, и они значительнее крупных богачей, уже
сытых до конца дней, обленившихся и равнодушных к жизни города.
— Социалисты, большевики мечтают объединить
людей на всеобщей сытости. Нет, нет! Это — наивно. Мы видим, что
сытые враждуют друг с другом, вот они воюют! Всегда воевали и будут! Думать, что
люди могут быть успокоены сытостью, это — оскорбительно для
людей.
— А еще вреднее плотских удовольствий — забавы распутного ума, — громко говорил Диомидов, наклонясь вперед, точно готовясь броситься в густоту
людей. — И вот студенты и разные недоучки, медные головы, честолюбцы и озорники, которым не жалко вас, напояют голодные души ваши, которым и горькое — сладко, скудоумными выдумками о каком-то социализме, внушают, что была бы плоть
сыта, а ее сытостью и душа насытится… Нет! Врут! — с большой силой и торжественно подняв руку, вскричал Диомидов.
Кроме этого, он ничего не нашел, может быть — потому, что торопливо искал. Но это не умаляло ни женщину, ни его чувство досады; оно росло и подсказывало: он продумал за двадцать лет огромную полосу жизни, пережил множество разнообразных впечатлений, видел
людей и прочитал книг, конечно, больше, чем она; но он не достиг той уверенности суждений, того внутреннего равновесия, которыми, очевидно, обладает эта большая,
сытая баба.
— Должны следить, — сказал маленький
человек не только уверенно, а даже как будто требовательно. Он достал чайной ложкой остаток варенья со дна стакана, съел его, вытер губы платком и с неожиданным ехидством, которое очень украсило его лицо
сыча, спросил, дотронувшись пальцем до груди Самгина...
— Да, победить! — кричал он. — Но — в какой борьбе? В борьбе за пятачок? За то, чтобы
люди жили
сытее, да?
«
Сыты», — иронически подумал он, уходя в кабинет свой, лег на диван и задумался: да, эти
люди отгородили себя от действительности почти непроницаемой сеткой слов и обладают завидной способностью смотреть через ужас реальных фактов в какой-то иной ужас, может быть, только воображаемый ими, выдуманный для того, чтоб удобнее жить.
Он очень торопился, Дронов, и был мало похож на того
человека, каким знал его Самгин. Он, видимо, что-то утратил, что-то приобрел, а в общем — выиграл. Более
сытым и спокойнее стало его плоское, широконосое лицо, не так заметно выдавались скулы, не так раздерганно бегали рыжие глаза, только золотые зубы блестели еще более ярко. Он сбрил усы. Говорил он более торопливо, чем раньше, но не так нагло. Как прежде, он отказался от кофе и попросил белого вина.
— Это — очень
сытые мысли, мысли сильных
людей.
«В этом есть доля истины — слишком много пошлых мелочей вносят они в жизнь. С меня довольно одной комнаты. Я —
сыт сам собою и не нуждаюсь в
людях, в приемах, в болтовне о книгах, театре. И я достаточно много видел всякой бессмыслицы, у меня есть право не обращать внимания на нее. Уеду в провинцию…»
— Она будет очень счастлива в известном, женском смысле понятия о счастье. Будет много любить; потом, когда устанет, полюбит собак, котов, той любовью, как любит меня. Такая
сытая, русская. А вот я не чувствую себя русской, я — петербургская. Москва меня обезличивает. Я вообще мало знаю и не понимаю Россию. Мне кажется — это страна
людей, которые не нужны никому и сами себе не нужны. А вот француз, англичанин — они нужны всему миру. И — немец, хотя я не люблю немцев.
Наконец молния блеснула ярко и осветила экипаж, вроде крытой линейки или шарабана, запряженного парой
сытых и, как кажется, отличных коней, и группу
людей в шарабане.
Но какое это чувство? Какого-то всеобщего благоволения, доброты ко всему на свете, — такое чувство, если только это чувство, каким светятся глаза у
людей сытых, беззаботных, всем удовлетворенных и не ведающих горя и нужд.
Нехлюдов, еще не выходя из вагона, заметил на дворе станции несколько богатых экипажей, запряженных четвернями и тройками
сытых, побрякивающих бубенцами лошадей; выйдя же на потемневшую от дождя мокрую платформу, он увидал перед первым классом кучку народа, среди которой выделялась высокая толстая дама в шляпе с дорогими перьями, в ватерпруфе, и длинный молодой
человек с тонкими ногами, в велосипедном костюме, с огромной
сытой собакой в дорогом ошейнике.
Несколько
человек каждого поколения оставались, вопреки событиям, упорными хранителями идеи; эти-то левиты, а может, астеки, несут несправедливую казнь за монополь исключительного развития, за мозговое превосходство
сытых каст, каст досужих, имевших время работать не одними мышцами.
— Impressario! [Здесь: предприимчивый (ит.).] какой живой еще Н. Н.! Слава богу, здоровый
человек, ему понять нельзя нашего брата, Иова многострадального; мороз в двадцать градусов, он скачет в санках, как ничего… с Покровки… а я благодарю создателя каждое утро, что проснулся живой, что еще дышу. О… о… ох! недаром пословица говорит:
сытый голодного не понимает!
— Есть такой Божий
человек. Размочит поутру в воде просвирку, скушает — и
сыт на весь день. А на первой да на Страстной неделе Великого поста и во все семь дней один раз покушает. Принесут ему в Светлохристово воскресенье яичко, он его облупит, поцелует и отдаст нищему. Вот, говорит, я и разговелся!
Человек вообще меряет свое положение сравнением. Всему этому кругу жилось недурно под мягким режимом матери, и до вечерам в нашей кухне, жарко натопленной и густо насыщенной запахом жирного борща и теплого хлеба, собиралась компания
людей, в общем довольных судьбой… Трещал сверчок, тускло горел сальный каганчик «на припiчку», жужжало веретено, лились любопытные рассказы, пока кто-нибудь,
сытый и разомлевший, не подымался с лавки и не говорил...
Правду он гнал,
людей истязал,
Жил во зле, словно
сыч в дупле.
В сахалинской тайге, где на каждом шагу приходится преодолевать горы валежного леса, жесткий, путающийся в ногах багульник или бамбук, тонуть по пояс в болотах и ручьях, отмахиваться от ужасной мошки, — даже вольные
сытые ходоки делают не больше 8 верст в сутки,
человек же, истощенный тюрьмой, питающийся в тайге гнилушками с солью и не знающий, где север, а где юг, не делает в общем и 3–5 верст.
Богатство воды, разнообразный строевой лес, трава выше человеческого роста, баснословное изобилие рыбы и залежи угля предполагают
сытое и довольное существование целого миллиона
людей.
В густой тени лесных трущоб таятся и плодятся совы,
сычи и длинноухие филины, плачевный, странный, дикий крик которых в ночное время испугает и непугливого
человека, запоздавшего в лесу.
Он получает плату,
сыт, одет, никогда я его не секу ни плетьми, ни батожьем (о умеренный
человек!), — и ты думаешь, что кусок хлеба и лоскут сукна тебе дают право поступать с подобным тебе существом, как с кубарем, и тем ты только хвастаешь, что не часто подсекаешь его в его вертении.
Но приказчик связан с хозяином: он
сыт и одет по хозяйской милости, он может «в
люди произойти», если хозяин полюбит его; а ежели не полюбит, то что же такое приказчик, со своей непрактической добросовестностью?
Наивные байбаки лежат себе на печи и ничего не делают, потому что не умеют ничего делать; они и не думают ничего, а ты мыслящий
человек — и лежишь; ты мог бы что-нибудь делать — ничего не делаешь; лежишь
сытым брюхом кверху и говоришь: так оно и следует, лежать-то, потому что все, что
люди ни делают, — все вздор и ни к чему не ведущая чепуха.
— Разве мы хотим быть только
сытыми? Нет! — сам себе ответил он, твердо глядя в сторону троих. — Мы должны показать тем, кто сидит на наших шеях и закрывает нам глаза, что мы все видим, — мы не глупы, не звери, не только есть хотим, — мы хотим жить, как достойно
людей! Мы должны показать врагам, что наша каторжная жизнь, которую они нам навязали, не мешает нам сравняться с ними в уме и даже встать выше их!..
— Вот, domine, как немного нужно
человеку, — говорил Тыбурций. — Не правда ли? Вот мы и
сыты, и теперь нам остается только поблагодарить бога и клеванского капеллана…
— Твой отец, малый, самый лучший из всех судей, начиная от царя Соломона… Однако знаешь ли ты, что такое curriculum vitae [Краткое жизнеописание. (Ред.)]? He знаешь, конечно. Ну а формулярный список знаешь? Ну, вот видишь ли: curriculum vitae — это есть формулярный список
человека, не служившего в уездном суде… И если только старый
сыч кое-что пронюхал и сможет доставить твоему отцу мой список, то… ах, клянусь богородицей, не желал бы я попасть к судье в лапы…
Изредка, время от времени, в полку наступали дни какого-то общего, повального, безобразного кутежа. Может быть, это случалось в те странные моменты, когда
люди, случайно между собой связанные, но все вместе осужденные на скучную бездеятельность и бессмысленную жестокость, вдруг прозревали в глазах друг у друга, там, далеко, в запутанном и угнетенном сознании, какую-то таинственную искру ужаса, тоски и безумия. И тогда спокойная,
сытая, как у племенных быков, жизнь точно выбрасывалась из своего русла.
Люди в ней были все, как на подбор,
сытые, бойкие, глядевшие осмысленно и смело в глаза всякому начальству; даже мундиры и рубахи сидели на них как-то щеголеватее, чем в других ротах.
«И на овес не выездил, — думает он. — Оттого-то вот и тоска.
Человек, который знающий свое дело… который и сам
сыт и лошадь
сыта, завсегда покоен…»
Нам не случилось до сих пор упомянуть о его наружности. Это был
человек большого роста, белый,
сытый, как говорит простонародье, почти жирный, с белокурыми жидкими волосами, лет тридцати трех и, пожалуй, даже с красивыми чертами лица. Он вышел в отставку полковником, и если бы дослужился до генерала, то в генеральском чине был бы еще внушительнее и очень может быть, что вышел бы хорошим боевым генералом.
— Вам кажется, господин? Но скажите по совести: может ли быть
человек сыт и пьян, получая в день одну порцию селянки, составленной из веществ загадочных и трудноваримых, и две рюмки водки, которые буфетчик с намерением не долиивает до краев?
— Важно! — говорит он, — сперва выпили, а теперь трубочки покурим! Не даст, ведьма, мне табаку, не даст — это он верно сказал. Есть-то даст ли? Объедки, чай, какие-нибудь со стола посылать будет! Эхма! были и у нас денежки — и нет их! Был
человек — и нет его! Так-то вот и все на сем свете! сегодня ты и
сыт и пьян, живешь в свое удовольствие, трубочку покуриваешь…
Не говорю я тоже ничего о перемене привычек, образа жизни, пищи и проч., что для
человека из высшего слоя общества, конечно, тяжелее, чем для мужика, который нередко голодал на воле, а в остроге по крайней мере
сыто наедался.
—
Люди сытые, всем довольны; ну, иной раз хочется пошутить, а не выходит у них шутка, не умеют будто.
Люди серьезные, торговые, конешно. Торговля требует немалого ума; умом жить поди-ка скушно, вот и захочется побаловать.
— Да чему и все служат: маммону. По науке и это выведено, для чего
человек трудится, — для еды; хочет, чтоб ему быть
сытому и голоду не чувствовать. А если бы мы есть бы не хотели, так ничего бы и не делали. Это называется борба (дьякон произнес это слово без ь) за сушшествование. Без этого ничего бы не было.
Такие же
люди, только добрее. Такие же мужики, в таких же свитках, только мужики похожи на старых лозищан, еще не забывших о своих старых правах, а свитки тоньше и чище, только дети здоровее и все обучены в школе, только земли больше, и земля родит не по-вашему, только лошади крепче и
сытее, только плуги берут шире и глубже, только коровы дают по ведру на удой…
Она получала деньги от казны по шесть рублей пятьдесят копеек на
человека и сама себя продовольствовала: сажала капусту, косила сено, держала свои повозки, щеголяла
сытыми ротными лошадьми.
Говорят о том, что будет тогда, когда все
люди будут исповедовать то, что называется христианством (т. е. различные враждебные между собой исповедания), когда все будут
сыты и одеты, будут все соединены друг с другом с одного конца света до другого телеграфами, телефонами, будут сообщаться воздушными шарами, когда все рабочие проникнутся социальными учениями и когда рабочие союзы соберут столько-то миллионов членов и рублей, и все
люди будут образованы, все будут читать газеты, знать все науки.
— Слобода у нас богатая,
люди —
сытые, рослые, девушки, парни красивые всё, а родители — не строги; по нашей вере любовь — не грешна, мы ведь не ваши, не церковные! И вот, скажу я тебе, в большой семье Моряновых поженили сына Карпа, последыш он был, недоросток и щуплый такой…
— Леса там, Саша, красоты чудесной, реки быстры и многоводны, скот — крупен и
сыт, а
люди, ну, —
люди посуше здешних, и это справа — неважно, — а слева — недурно, цену себе понимают!
После свадьбы дома стало скучнее: отец словно в масле выкупался — стал мягкий, гладкий; расплывчато улыбаясь в бороду, он ходил — руки за спиною — по горницам, мурлыкая, подобно
сытому коту, а на
людей смотрел, точно вспоминая — кто это?
И действительно, предсказание это исполнилось с буквальною точностью: не только обыватели, но сами квартальные приобрели
сытый вид и впоследствии даже удивлялись, как им не приходила в голову столь простая и ясная мысль, что лучший способ для приобретения
сытого вида заключается именно в воздержании от заезжаний. Как только это средство пущено во внутреннюю политику как руководящее, то жир сам собою нагуливается, покуда не сформируется совершенно лоснящийся от сытости
человек.
Он по-военному пристукнул каблуками и грузной походкой
сытого важного
человека пошел к своему экипажу, около которого в почтительных позах, без шапок, уже стояли сотский, сельский староста и Ярмола.
Я всегда презирал
людей, которые слишком заботятся о том, чтобы быть
сытыми…
Держа в руке, короткой и маленькой, как лапа ящерицы, кусок чего-нибудь съедобного, урод наклонял голову движениями клюющей птицы и, отрывая зубами пищу, громко чавкал, сопел.
Сытый, глядя на
людей, он всегда оскаливал зубы, а глаза его сдвигались к переносью, сливаясь в мутное бездонное пятно на этом полумертвом лице, движения которого напоминали агонию. Если же он был голоден, то вытягивал шею вперед и, открыв красную пасть, шевеля тонким змеиным языком, требовательно мычал.
Но иностранцы, гонимые скукой, шатались повсюду, заглядывали во все дворы и, конечно, заглянули и к ней: она была дома, она видела гримасы брезгливости и отвращения на
сытых лицах этих праздных
людей, слышала, как они говорили о ее сыне, кривя губы и прищурив глаза. Особенно ударили ее в сердце несколько слов, сказанных презрительно, враждебно, с явным торжеством.