Неточные совпадения
Палатки, забросанные ветвями
деревьев, зелеными и жухлыми, осенних красок, таких ветвей много, они втоптаны в
сырую землю, ими выложены дорожки между пней и кочек.
Петербург встретил его не очень ласково, в мутноватом небе нерешительно сияло белесое солнце, капризно и сердито порывами дул свежий ветер с моря, накануне или ночью выпал обильный дождь, по
сырым улицам спешно шагали жители, одетые тепло, как осенью, от мостовой исходил запах гниющего
дерева, дома были величественно скучны.
Спать он лег, чувствуя себя раздавленным, измятым, и проснулся, разбуженный стуком в дверь, горничная будила его к поезду. Он быстро вскочил с постели и несколько секунд стоял, закрыв глаза, ослепленный удивительно ярким блеском утреннего солнца. Влажные листья
деревьев за открытым окном тоже ослепительно сияли, отражая в хрустальных каплях дождя разноцветные, короткие и острые лучики. Оздоровляющий запах
сырой земли и цветов наполнял комнату; свежесть утра щекотала кожу. Клим Самгин, вздрагивая, подумал...
Бабушка пересмотрела все материи, приценилась и к
сыру, и к карандашам, поговорила о цене на хлеб и перешла в другую, потом в третью лавку, наконец, проехала через базар и купила только веревку, чтоб не вешали бабы белье на
дерево, и отдала Прохору.
Около реки и вообще по
сырым местам, где больше света, росли: козья ива — полукуст-полудерево; маньчжурская смородина с трехлопастными острозубчатыми листьями; таволожка шелковистая — очень ветвистый кустарник, который легко узнать по узким листьям, любящий каменистую почву; жасмин — теневое растение с красивыми сердцевидными, заостренными листьями и белыми цветами и ползучий лимонник с темной крупной листвой и красными ягодами, цепляющийся по кустам и
деревьям.
Двор — маленький, тесный и сорный, от ворот идут построенные из горбушин сарайчики, дровяники и погреба, потом они загибаются, заканчиваясь баней. Крыши сплошь завалены обломками лодок, поленьями дров, досками,
сырою щепой — всё это мещане выловили из Оки во время ледохода и половодья. И весь двор неприглядно завален грудами разного
дерева; насыщенное водою, оно преет на солнце, распространяя запах гнили.
Уремы другого рода образуются по рекам, которых нельзя причислить к рекам средней величины, потому что они гораздо меньше, но в то же. время быстры и многоводны; по рекам, протекающим не в бесплодных, песчаных, а в зеленых и цветущих берегах, по черноземному грунту, там редко встретишь вяз, дуб или осокорь, там растет березник, осинник и ольха; [Ольха самое чивое к росту
дерево; она любит почву
сырую и обыкновенно густо растет по берегам небольших речек и ручьев, если же грунт болотист, то покрывает и гористые скаты.
Вальдшнепы сидят крепко и плотно таятся в корнях
дерев и кустов, в частых, мелких поростях, в крупной, высокой траве и очень любят лесные
сырые опушки около озимей и небольшие овражки с рытвинами и водоеминами, густо поросшие таловыми кустами и молодыми ольхами, особенно если по овражку бежит речка или ручеек, а по берегам есть родниковые паточинки.
Только нам троим, отцу, мне и Евсеичу, было не грустно и не скучно смотреть на почерневшие крыши и стены строений и голые сучья
дерев, на мокреть и слякоть, на грязные сугробы снега, на лужи мутной воды, на серое небо, на туман
сырого воздуха, на снег и дождь, то вместе, то попеременно падавшие из потемневших низких облаков.
Ночь была мягкая, хотя и
сырая после вечернего дождя; только что родившийся молодой месяц причудливо освещал колебавшиеся широкими полосами купы
деревьев, зеленые стены акаций и разбитые веером цветочные клумбы.
Снова вспыхнул огонь, но уже сильнее, ярче, вновь метнулись тени к лесу, снова отхлынули к огню и задрожали вокруг костра, в безмолвной, враждебной пляске. В огне трещали и ныли
сырые сучья. Шепталась, шелестела листва
деревьев, встревоженная волной нагретого воздуха. Веселые, живые языки пламени играли, обнимаясь, желтые и красные, вздымались кверху, сея искры, летел горящий лист, а звезды в небе улыбались искрам, маня к себе.
Ну, а потом? — спрашивал я сам себя, но тут я припомнил, что эти мечты — гордость, грех, про который нынче же вечером надо будет сказать духовнику, и возвратился к началу рассуждений: — Для приготовления к лекциям я буду ходить пешком на Воробьевы горы; выберу себе там местечко под
деревом и буду читать лекции; иногда возьму с собой что-нибудь закусить:
сыру или пирожок от Педотти, или что-нибудь.
К восьми часам туман, сливавшийся с душистым дымом шипящих и трещащих на кострах
сырых сучьев, начал подниматься кверху, и рубившие лес, прежде за пять шагов не видавшие, а только слышавшие друг друга, стали видеть и костры, и заваленную
деревьями дорогу, шедшую через лес; солнце то показывалось светлым пятном в тумане, то опять скрывалось.
Дул ленивый
сырой ветер, обрывая последние листья с полуголых
деревьев, они падали на влажную землю и кувыркались по ней, разбегаясь в подворотни, в углы, под лавки у ворот.
А послав его к Палаге, забрался в баню, влез там на полок, в тёмный угол, в
сырой запах гниющего
дерева и распаренного листа берёзы. Баню не топили всего с неделю времени, а пауки уже заткали серыми сетями всё окно, развесили петли свои по углам. Кожемякин смотрел на их работу и чувствовал, что его сердце так же крепко оплетено нитями немых дум.
Где-то в лесу звонко рубил топор
сырое смолевое
дерево; пахнýло дымом и смешанным гулом самых разнородных звуков, точно в лесу варился громадный котел.
От того ли посвисту сыр-бор преклоняется и лист с
деревьев осыпается; он бьет коня по крутым ребрам; богатырский конь разъяряется, мечет из-под копыт по сенной копне; бежит в поля, земля дрожит, изо рта пламя пышет, из ноздрей дым столбом.
— Однажды я стоял на небольшом холме, у рощи олив, охраняя
деревья, потому что крестьяне портили их, а под холмом работали двое — старик и юноша, рыли какую-то канаву. Жарко, солнце печет, как огнем, хочется быть рыбой, скучно, и, помню, я смотрел на этих людей очень сердито. В полдень они, бросив работу, достали хлеб,
сыр, кувшин вина, — чёрт бы вас побрал, думаю я. Вдруг старик, ни разу не взглянувший на меня до этой поры, что-то сказал юноше, тот отрицательно тряхнул головою, а старик крикнул...
Весь берег был залит народом, который толпился главным образом около караванной конторы и магазинов, где торопливо шла нагрузка барок; тысячи четыре бурлаков, как живой муравейник, облепили все кругом, и в воздухе висел глухой гул человеческих голосов, резкий лязг нагружаемого железа, удары топора, рубившего
дерево, визг пил я глухое постукивание рабочих, конопативших уже готовые барки, точно тысячи дятлов долбили
сырое, крепкое
дерево.
Было около 2-х часов пополудни; солнце медленно катилось по жарким небесам, и гибкие верхи
дерев едва колебались, перешептываясь друг с другом; в густом лесу изредка попевали странствующие птицы, изредка вещая кукушка повторяла свой унылый напев, мерный, как бой часов в
сырой готической зале.
Казалось, одни ласточки не покидали старого барского дома и оживляли его своим временным присутствием, когда темные купы акаций и лип, окружавшие дом, покрывались густою зеленью; в палисаднике перед балконом алели мак, пион, и сквозь глушившую их траву высовывала длинную верхушку свою стройная мальва, бог весть каким-то странным случаем сохранившаяся посреди всеобщего запустения; но теперь даже и ласточек не было; дом глядел печально и уныло из-за черных безлиственных
дерев, поблекших кустарников и травы, прибитой последними ливнями к
сырой земле дорожек.
Ночь вокруг и лес. Между
деревьев густо налилась
сырая тьма и застыла, и не видно, что —
дерево, что — ночь. Блеснёт сверху лунный луч, переломится во плоти тьмы — и исчезнет. Тихо. Только под ногами ветки хрустят и поскрипывает сухая хвоя.
Лето выдалось
сырое и холодное,
деревья были мокрые, все в саду глядело неприветливо, уныло, хотелось в самом деле работать. В комнатах, внизу и наверху, слышались незнакомые женские голоса, стучала у бабушки швейная машина: это спешили с приданым. Одних шуб за Надей давали шесть, и самая дешевая из них, по словам бабушки, стоила триста рублей! Суета раздражала Сашу; он сидел у себя в комнате и сердился; но все же его уговорили остаться, и он дал слово, что уедет первого июля, не раньше.
Темными буграми стояли дома слободы; между ними по улице бежал
сырой поток ветра со стороны болот; где-то шуршали ветки
деревьев о стену или крышу, и негромко, должно быть, во сне, тявкала собака.
Чай пили в маленькой светлой каморке с двумя окнами, выходившими в поле, залитое золотистым сиянием утреннего солнца. На дёрне, под окнами, ещё блестела роса, вдали, на горизонте, в туманно-розоватой дымке утра, стояли
деревья почтового тракта. Небо было чисто, с поля веяло в окна запахом
сырой травы и земли.
Проснулся он ночью, и дико ему стало. Забыл, что случилось в последние три дня, и не знает, отчего звезды из-за веток смотрят на него, отчего над ним
деревья от ветра шумят, отчего ему холодно и лежит он не на своей пуховой постели, а на
сырой траве. Стал вспоминать и все припомнил.
Брызнул Ярило на камни молоньей, облил палючим взором
деревья дубравные. И сказал Матери-Сырой Земле: «Вот я разлил огонь по камням и
деревьям. Я сам в том огне. Своим умом-разумом человек дойдет, как из
дерева и камня свет и тепло брать. Тот огонь — дар мой любимому сыну. Всей живой твари будет на страх и ужас, ему одному на службу».
В лесах на севере в тот день первый оратай русской земли вспоминался, любимый сын Матери-Сырой Земли, богатырь, крестьянством излюбленный, Микула Селянинович, с его сошкой дорогá чёрна
дерева, с его гужиками шелкóвыми, с омешиком [Омéжь — сошник, лемех — часть сохи. Присóшек то же, что полица — железная лопаточка у сохи, служащая для отвалу земли.] серебряным, с присóшками красна золота.
Говорит Ярило: «Ты не плачь, не тоскуй, Мать-Сыра Земля, покидаю тебя ненадолго. Не покинуть тебя на́время — сгореть тебе дотла под моими поцелуями. Храня тебя и детей наших, убавлю я нáвремя тепла и света, опадут на
деревьях листья, завянут травы и злаки, оденешься ты снеговым покровом, будешь спать-почивать до моего приходу… Придет время, пошлю к тебе вестницу — Весну Красну́, следом за Весною я сам приду».
Если в ведро с водой набросать камней, пробок, соломы,
дерева сухого и
сырого, насыпать песку, глины, соли, налить туда же масла, водки, и все это взболтать и смешать и потом посмотреть, что будет делаться, то увидишь, что камни, глина, песок пойдут на дно, сухое
дерево, солома, пробки, масло всплывут кверху, соль и водка распустятся, так что их не будет видно.
Оттого, что неровно сохнут. Если приставить
сырую доску одной стороной к печке, вода выйдет, и
дерево сожмется с этой стороны и потянет за собой другую сторону; а
сырой стороне сжаться нельзя, потому что в ней вода, — и вся доска погнется.
На мгновенье все затихло, но снова погнулось
дерево, снова послышался треск в его стволе, и, ломая сучья и спустив ветви, оно рухнулось макушей на
сырую землю.
С утра дул неприятный холодный ветер с реки, и хлопья мокрого снега тяжело падали с неба и таяли сразу, едва достигнув земли. Холодный,
сырой, неприветливый ноябрь, как злой волшебник, завладел природой…
Деревья в приютском саду оголились снова. И снова с протяжным жалобным карканьем носились голодные вороны, разыскивая себе коры… Маленькие нахохлившиеся воробышки, зябко прижавшись один к другому, качались на сухой ветке шиповника, давно лишенного своих летних одежд.
«Топор низом звучал глуше и глуше.
Дерево погнулось, послышался треск его в стволе, и, ломая сучья, оно рухнулось макушей на
сырую землю. Звуки топора и шагов затихли…
Деревья еще радостнее красовались на новом просторе своими неподвижными ветвями. Первые лучи солнца пробежали по земле и небу. Роса, блестя, заиграла на зелени. Сочные листья радостно и спокойно шептались на верхушках, и ветви живых
дерев медленно, величаво зашевелились над мертвым поникшим
деревом».
За бабьим летом следует хмурое, ненастное время. Днем и ночью идет дождь, голые
деревья плачут, ветер
сыр и холоден. Собаки, лошади, куры — всё мокро, уныло, робко. Гулять негде, из дому выходить нельзя, целый день приходится шагать из угла в угол и тоскливо поглядывать на пасмурные окна. Скучно!
В саду было темно и холодно. Шел дождь. Резкий
сырой ветер с воем носился по всему саду и не давал покоя
деревьям. Банкир напрягал зрение, но не видел ни земли, ни белых статуй, ни флигеля, ни
деревьев. Подойдя к тому месту, где находился флигель, он два раза окликнул сторожа. Ответа не последовало. Очевидно, сторож укрылся от непогоды и теперь спал где-нибудь на кухне или в оранжерее.
Покамест сотский их отыскивал, мы пошли в сад. Сад огромный, версты на полторы тянется он по венцу горы, а по утесам спускается до самой Волги. Прямые аллеи, обсаженные вековыми липами, не пропускающими света божьего, походили на какие-то подземные переходы. Местами, где стволы
деревьев и молодых побегов срослись в сплошную почти массу, чуть не ощупью надо было пробираться по
сырым грудам обвалившейся суши и листьев, которых лет восемьдесят не убирали в запущенном саду.
Сторож и прохожий трогаются с места. Они идут рядом, плечо о плечо и молчат.
Сырой, пронзительный ветер бьет им прямо в лица, и невидимые
деревья, шумя и потрескивая, сыплют на них крупные брызги… Аллея почти всплошную покрыта лужами.
Зато как скучен я бывал,
Когда
сырой туман осенний
Поля и дальние деревни,
Как дым свинцовый, одевал,
Когда
деревья обнажались
И лился дождь по целым дням,
Когда в наш дом по вечерам
Соседи шумные сбирались,
Бранили вечный свой досуг,
Однообразный и ленивый,
А самовар, как верный друг,
Их споры слушал молчаливо
И пар струистый выпускал
Иль вдруг на их рассказ бессвязный
Какой-то музыкою странной.
Местоположение такое: море, за ним полоса плотно уложенного песку (plage), за плажем береговая опушка из кустов и
деревьев, и тут построены дачи или домики, а мимо них пролегает шоссированная дорога, и за нею лес, довольно
сырой и довольно грязный.
Здесь в
сырое время можно и обсушиться, и обогреться, потому что тут есть огромный кирпичный камин, и чуть холодновато — всегда тлеет толстый обрубок
дерева, а вокруг него весело потрескивает и издает здоровый, смолистый запах зеленый вереск.