Неточные совпадения
Я
на родине ядовитых перцев, пряных кореньев, слонов, тигров, змей, в стране бритых и бородатых людей, из которых одни не ведают шапок, другие носят кучу ткани
на голове: одни вечно гомозятся за работой, c молотом, с ломом, с иглой, с резцом; другие едва дают себе труд
съесть горсть рису и переменить
место в целый день; третьи, объявив вражду всякому порядку и труду,
на легких проа отважно рыщут по морям и насильственно собирают дань с промышленных мореходцев.
Этого свирепого князя, согласно легенде,
съели мыши, а простой народ
на его
место поставил королем крестьянина Пяста.
Но кроме врагов, бегающих по земле и отыскивающих чутьем свою добычу, такие же враги их летают и по воздуху: орлы, беркуты, большие ястреба готовы напасть
на зайца, как скоро почему-нибудь он бывает принужден оставить днем свое потаенное убежище, свое логово; если же это логово выбрано неудачно, не довольно закрыто травой или степным кустарником (разумеется, в чистых полях), то непременно и там увидит его зоркий до невероятности черный беркут (степной орел), огромнейший и сильнейший из всех хищных птиц, похожий
на копну сена, почерневшую от дождя, когда сидит
на стогу или
на сурчине, — увидит и, зашумев как буря, упадет
на бедного зайца внезапно из облаков, унесет в длинных и острых когтях
на далекое расстояние и, опустясь
на удобном
месте,
съест почти всего, с шерстью и мелкими костями.
— У-у! и боже мой!
Съесть он готов тебя
на этом
на самом
месте. Настоящий вот как есть турка. Сейчас тебе готов башку ссечь. А ты иль дело к нему имеешь? — расспрашивал Белоярцева дворник.
Двадцать лет тому назад почти весь местного производства хлеб потребляли
на месте; теперь — запрос
на хлеб стал так велик, что
съедать его весь сделалось как бы щекотливым.
— Эх! Не тот, не тот ныне народ пошел. Жидковаты стали люди, не емкие. Посудите сами:
на блинах у Петросеева Оганчиков-купец держал пари с бакалейщиком Трясиловым — кто больше
съест блинов. И что же вы думаете?
На тридцать втором блине, не сходя с
места, богу душу отдал! Да-с, измельчали люди. А в мое молодое время, давно уже этому, купец Коровин с Балчуга свободно по пятидесяти блинов
съедал в присест, а запивал непременно лимонной настойкой с рижским бальзамом.
Но казачок уже давно отнес поднос и графин
на место, и остаток селедки
съел, и уже успел соснуть, прикорнув к барскому пальто, а Увар Иванович все еще держал платок перед собою
на растопыренных пальцах и с тем же усиленным вниманием посматривал то в окно, то
на пол и стены.
Волнение насилу стихло; очевидно, что приближалась торжественная минута «настоящей конституции». Подали и
съели огромнейшую рыбу.
На сцену выступил Сеня Бирюков, в сопровождении всей нашей блестящей молодежи, с отличием занимающей
места чиновников особых поручений, мировых посредников и судебных следователей. Одним словом, все наше «воинство возрождения» было тут налицо.
— Счастья не хочешь, — повторила Устенька шопотом и привставая. — А счастлива ты, ей-Богу! Как тебя любят! Ты корявая такая, а тебя любят. Эх, кабы я да
на твоем
месте была, я бы постояльца вашего так окрутила! Посмотрела я
на него, как у нас были, так, кажется, и
съел бы он тебя глазами. Мой дедушка — и тот чего мне не надавал! А ваш, слышь, из русских богач первый. Его денщик сказывал, что у них свои холопи есть.
Изобрел ли Биндасов
на месте это последнее наименование, перешло ли оно к нему из других рук, только оно, по-видимому, очень понравилось двум тут же стоявшим благороднейшим молодым людям, изучавшим естественные науки, ибо несколько дней спустя оно уже появилось в русском периодическом листке, издававшемся в то время в Гейдельберге под заглавием:"А toyt venant je crache!" — или:"Бог не выдаст, свинья не
съест".
Вскоре он забыл все мордасовские события, пустился в вихрь светской жизни
на Васильевском острове и в Галерной гавани, жуировал, волочился, не отставал от века, влюбился, сделал предложение,
съел еще раз отказ и, не переварив его, по ветрености своего характера и от нечего делать, испросил себе
место в одной экспедиции, назначавшейся в один из отдаленнейших краев нашего безбрежнего отечества для ревизии или для какой-то другой цели, наверное не знаю.
Признаюсь, от такого пассажа вся моя меланхолия — или, как батюшка-покойник называл эту душевную страсть, мехлиодия — прошла и в ее
место вступил в меня азарт, и такой горячий, что я принялся кричать
на него, выговаривая, что я и не думал заехать к нему, не хотел бы и знать его, а он меня убедительно упросил; я, если бы знал, не
съел бы у него ни сухаря, когда у него все так дорого продается; что не я, а он сам мне предлагал все и баню, о которой мне бы и
на мысль не пришло, а в счете она поставлена в двадцать пять рублей с копейками.
Все ищут с особым рвением калошу Феди. Последний не принимает участия в поисках. Он сидит
на скамейке, подняв одну ногу и болтая другой, и плачущим голосом ноет, что у него «протекция» в подметке и что он скорее позволит изжарить себя и
съесть, как котлету, нежели сойдет с
места.
Сейчас, в столовой, посмотрел я
на сухарик, который мамаша подносила ко рту, и подумал: а что будет с этим сухариком, если вдруг сказать: Павлуша убит! И мне так ясно представилось, как валяется
на полу половина этого несчастного сухарика, даже
место на полу увидел, где он лежит, и как потом подберет его Анисья и
съест, ничего не зная.