Неточные совпадения
Сон отлетел; опротивели
Пьянство, убийство, грабеж,
Тени убитых являются,
Целая рать — не
сочтешь!
Если бы Грустилов стоял действительно на высоте своего положения, он понял бы, что предместники его, возведшие тунеядство в административный принцип, заблуждались очень горько и что тунеядство, как животворное начало, только тогда может
считать себя достигающим полезных
целей, когда оно концентрируется в известных пределах.
Появлялись новые партии рабочих, которые, как цвет папоротника, где-то таинственно нарастали, чтобы немедленно же исчезнуть в пучине водоворота. Наконец привели и предводителя, который один в
целом городе
считал себя свободным от работ, и стали толкать его в реку. Однако предводитель пошел не сразу, но протестовал и сослался на какие-то права.
Он не мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих мыслей в народе, в среде которого он жил, и не находил этих мыслей в себе (а он не мог себя ничем другим
считать, как одним из людей, составляющих русский народ), а главное потому, что он вместе с народом не знал, не мог знать того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому не мог желать войны и проповедывать для каких бы то ни было общих
целей.
Прогулки, чтенье, сон глубокой,
Лесная тень, журчанье струй,
Порой белянки черноокой
Младой и свежий
поцелуй,
Узде послушный конь ретивый,
Обед довольно прихотливый,
Бутылка светлого вина,
Уединенье, тишина:
Вот жизнь Онегина святая;
И нечувствительно он ей
Предался, красных летних дней
В беспечной неге не
считая,
Забыв и город, и друзей,
И скуку праздничных затей.
— Прошу любить старую тетку, — говорила она,
целуя Володю в волосы, — хотя я вам и дальняя, но я
считаю по дружеским связям, а не по степеням родства, — прибавила она, относясь преимущественно к бабушке; но бабушка продолжала быть недовольной ею и отвечала...
Заметно было, что он особенно дорожил этим последним преимуществом:
считал его действие неотразимым в отношении особ женского пола и, должно быть, с этой
целью старался выставлять свои ноги на самое видное место и, стоя или сидя на месте, всегда приводил в движение свои икры.
Вот нас честит!
Вот первая, и нас за никого
считает!
Зла, в девках
целый век, уж бог ее простит.
— И все
считает,
считает: три миллиона лет, семь миллионов километров, — всегда множество нулей. Мне, знаешь, хочется
целовать милые глаза его, а он — о Канте и Лапласе, о граните, об амебах. Ну, вижу, что я для него тоже нуль, да еще и несуществующий какой-то нуль. А я уж так влюбилась, что хоть в море прыгать.
«Все
считает,
считает… Странная
цель жизни —
считать», — раздраженно подумал Клим Иванович и перестал слушать сухой шорох слов Тагильского, они сыпались, точно песок. Кстати — локомотив коротко свистнул, дернул поезд, тихонько покатил его минуту, снова остановил, среди вагонов, в грохоте, скрежете, свисте, резко пропела какой-то сигнал труба горниста, долетел отчаянный крик...
Дети ее пристроились, то есть Ванюша кончил курс наук и поступил на службу; Машенька вышла замуж за смотрителя какого-то казенного дома, а Андрюшу выпросили на воспитание Штольц и жена и
считают его членом своего семейства. Агафья Матвеевна никогда не равняла и не смешивала участи Андрюши с судьбою первых детей своих, хотя в сердце своем, может быть бессознательно, и давала им всем равное место. Но воспитание, образ жизни, будущую жизнь Андрюши она отделяла
целой бездной от жизни Ванюши и Машеньки.
Приход его, досуги,
целые дни угождения она не
считала одолжением, лестным приношением любви, любезностью сердца, а просто обязанностью, как будто он был ее брат, отец, даже муж: а это много, это все. И сама, в каждом слове, в каждом шаге с ним, была так свободна и искренна, как будто он имел над ней неоспоримый вес и авторитет.
— Нет, ты строг к себе. Другой
счел бы себя вправе, после всех этих глупых шуток над тобой… Ты их знаешь, эти записки… Пусть с доброй
целью — отрезвить тебя, пошутить — в ответ на твои шутки. — Все же — злость, смех! А ты и не шутил… Стало быть, мы, без нужды, были только злы и ничего не поняли… Глупо! глупо! Тебе было больнее, нежели мне вчера…
— Вы помните, мы иногда по
целым часам говорили про одни только цифры,
считали и примеривали, заботились о том, сколько школ у нас, куда направляется просвещение.
— Вот это письмо, — ответил я. — Объяснять
считаю ненужным: оно идет от Крафта, а тому досталось от покойного Андроникова. По содержанию узнаете. Прибавлю, что никто в
целом мире не знает теперь об этом письме, кроме меня, потому что Крафт, передав мне вчера это письмо, только что я вышел от него, застрелился…
Для осуществления
целей христианства
считали возможным применять кровавое насилие, и христианство так же не осуществилось, как не осуществлялись и
цели революций.
Никому-то, например, он не сделал вреда, но вот: «Зачем-де его
считают столь святым?» И один лишь сей вопрос, повторяясь постепенно, породил наконец
целую бездну самой ненасытимой злобы.
Не
сочтите вопрос мой за легкомыслие; напротив, имею, задавая таковой вопрос, свою тайную
цель, которую, вероятно, и объясню вам впоследствии, если угодно будет Богу сблизить нас еще короче».
Я хотела было упасть к ногам его в благоговении, но как подумала вдруг, что он
сочтет это только лишь за радость мою, что спасают Митю (а он бы непременно это подумал!), то до того была раздражена лишь одною только возможностью такой несправедливой мысли с его стороны, что опять раздражилась и вместо того, чтоб
целовать его ноги, сделала опять ему сцену!
Но он с негодованием отверг даже предположение о том, что брат мог убить с
целью грабежа, хотя и сознался, что эти три тысячи обратились в уме Мити в какую-то почти манию, что он
считал их за недоданное ему, обманом отца, наследство и что, будучи вовсе некорыстолюбивым, даже не мог заговорить об этих трех тысячах без исступления и бешенства.
Тогда все увидели: «а ведь пехота крепче конницы», — разумеется крепче; но шли же
целые века, когда пехота была очень слаба сравнительно с конницею только потому, что
считала себя слабою.
За
поцелуй поешь ты песни? Разве
Так дорог он? При встрече, при прощанье
Целуюсь я со всяким, —
поцелуиТакие же слова: «прощай и здравствуй»!
Для девушки споешь ты песню, платит
Она тебе лишь
поцелуем; как же
Не стыдно ей так дешево платить,
Обманывать пригоженького Леля!
Не пой для них, для девушек, не знают
Цены твоим веселым песням. Я
Считаю их дороже
поцелуевИ
целовать тебя не стану, Лель.
«Господи, какая невыносимая тоска! Слабость ли это или мое законное право? Неужели мне
считать жизнь оконченною, неужели всю готовность труда, всю необходимость обнаружения держать под спудом, пока потребности заглохнут, и тогда начать пустую жизнь? Можно было бы жить с единой
целью внутреннего образования, но середь кабинетных занятий является та же ужасная тоска. Я должен обнаруживаться, — ну, пожалуй, по той же необходимости, по которой пищит сверчок… и еще годы надобно таскать эту тяжесть!»
Но ежели несправедливые и суровые наказания ожесточали детские сердца, то поступки и разговоры, которых дети были свидетелями, развращали их. К сожалению, старшие даже на короткое время не
считали нужным сдерживаться перед нами и без малейшего стеснения выворачивали ту интимную подкладку, которая давала ключ к уразумению
целого жизненного строя.
Дня за три до святок обмолачиваются последние снопы овса; стук цепов на барской риге смолкает, и Арсений Потапыч на
целых три месяца может
считать себя вольным казаком.
Затем, приступая к пересказу моего прошлого, я
считаю нелишним предупредить читателя, что в настоящем труде он не найдет сплошного изложения всехсобытий моего жития, а только ряд эпизодов, имеющих между собою связь, но в то же время представляющих и отдельное
целое.
В течение
целого дня они почти никогда не видались; отец сидел безвыходно в своем кабинете и перечитывал старые газеты; мать в своей спальне писала деловые письма,
считала деньги, совещалась с должностными людьми и т. д.
— Какие у меня оброки! Недоимки одни. Вон их
целая книга исписана, пожалуй,
считай! нет уж, я так как-нибудь…
Эпохи, столь наполненные событиями и изменениями, принято
считать интересными и значительными, но это же эпохи несчастные и страдальческие для отдельных людей, для
целых поколений.
— Ах, пани сендзина, — сказал он,
целуя у нее руку. — Неужели и вы…
считаете меня совсем пропащим?
В течение
целых пятнадцати лет все художества сходили Полуянову с рук вполне благополучно, а робкие проявления протеста заканчивались тем, что жалобщики и обиженные должны были выкупать свою строптивость новою данью. Одним словом, все привыкли к художествам Полуянова,
считая их неизбежным злом, как градобитие, а сам Полуянов привык к этому оригинальному режиму еще больше. Но с последним казусом вышла большая заминка. Нужно же было сибирскому исправнику наскочить на упрямого сибирского попа.
Русская Церковь, со своей стороны, в настоящее время, если не ошибаюсь, ставит перед собой подобную
цель из-за происходящего на Западе возмутительного и внушающего тревогу упадка христианства; оказавшись перед лицом застоя христианства в Римской Церкви и его распада в церкви протестантской, она принимает, по моему мнению, миссию посредника — связанную более тесно, чем это обычно
считают, с миссией страны, к которой она принадлежит.
Труд здешнего землепашца был не только принудительным, но и тяжким, и если основными признаками каторжного труда
считать принуждение и напряжение физических сил, определяемое словом «тяжкий», то в этом смысле трудно было подыскать более подходящее занятие для преступников, как земледелие на Сахалине; до сих пор оно удовлетворяло самым суровым карательным
целям.
Общая камера не дает преступнику одиночества, необходимого ему хотя бы для молитвы, для размышлений и того углубления в самого себя, которое
считают для него обязательным все сторонники исправительных
целей.
Вот
целое утро денег не
сочту…
— А вы уж и минуты
считали, пока я спал, Евгений Павлыч, — подхватил он насмешливо, — вы
целый вечер от меня не отрывались, я видел…
Есть такие особенные люди, которые
целую жизнь гору воротят, а их
считают чуть не шалопаями.
Балагуря таким образом, Ванька-Встанька просиживал в залах заведения
целые вечера и ночи. И по какому-то странному душевному сочувствию девицы
считали его почти своим; иногда оказывали ему маленькие временные услуги и даже покупали ему на свой счет пиво и водку.
Она, конечно, сделала это с
целью, чтобы оставить Вихрова с Фатеевой наедине, и полагала, что эти два, некогда обожавшие друг друга, существа непременно пожелают поцеловаться между собой, так как
поцелуй m-lle Прыхина
считала высшим блаженством, какое только существует для человека на земле; но Вихров и m-me Фатеева и не думали целоваться.
По ней он еще мальчишкой учился у дьячка, к которому отдавали его на
целую зиму и лето. Дьячок раз тридцать выпорол его, но ничему не выучил, и к концу ученья
счел за лучшее заставить его пасти овец своих.
— Хорошо! — отвечала Юлия опять с усмешкою и затем подошла и села около m-me Эйсмонд, чтобы повнимательнее ее рассмотреть; наружность Мари ей совершенно не понравилась; но она хотела испытать ее умственно — и для этой
цели заговорила с ней об литературе (Юлия единственным мерилом ума и образования женщины
считала то, что говорит ли она о русских журналах и как говорит).
— И вы достигли вашей
цели, — сказал я, дрожа от волнения. — Я согласен, что ничем вы не могли так выразить передо мной всей вашей злобы и всего презрения вашего ко мне и ко всем нам, как этими откровенностями. Вы не только не опасались, что ваши откровенности могут вас передо мнойкомпрометировать, но даже и не стыдились меня… Вы действительно походили на того сумасшедшего в плаще. Вы меня за человека не
считали.
Это история женщины, доведенной до отчаяния; ходившей с своею девочкой, которую она
считала еще ребенком, по холодным, грязным петербургским улицам и просившей милостыню; женщины, умиравшей потом
целые месяцы в сыром подвале и которой отец отказывал в прощении до последней минуты ее жизни и только в последнюю минуту опомнившийся и прибежавший простить ее, но уже заставший один холодный труп вместо той, которую любил больше всего на свете.
В молодости я знал одну почтенную старушку (фамилия ее была Терпугова), обладательницу значительного имения и большую охотницу до гражданских процессов, которая до смерти своей прожила в полном неведении о «государстве», несмотря на то, что сам губернатор, встречаясь с нею,
считал долгом
целовать у нее ручку.
Вы понимаете, однако, что это только казовая, так сказать, официальная
цель общества, и несомненно, что у него должны быть другие, более опасные
цели, которые оно, разумеется,
сочло нужным скрыть.
Русский немец имел несчастье
считать себя великим гастрономом и вынашивал
целых две недели великолепный гастрономический план, от которого могла зависеть участь всей поездки набоба на Урал, и вдруг сунуло этого Вершинина с его ухой…
— Мы собрались здесь для очень важного дела, и я
считаю своей обязанностью выяснить главные
цели нашей консультации.
Мой сон был тревожный, больной. Сначала мерещились какие-то лишенные связи обрывки, но мало-помалу образовалось нечто связное,
целый colloquium, [разговор] героиней которого была… свинья! Однако ж этот colloquium настолько любопытен, что я
считаю нелишним поделиться им с читателем, в том виде, в каком сохранила моя память.
Когда деятельность мысли доведена до минимума и когда этот минимум, ни разу существенно не понижаясь,
считает за собой
целую историю, теряющуюся в мраке времен, — вот тут-то именно и настигает человека блаженное состояние, при котором Париж сам собою отождествляется с чем угодно: с Весьёгонском, с Пошехоньем, с Богучаром и т. д.
Следуя своему правилу быть всегда оригинальным и
считая, что такие умные люди, как я и княгиня, должны стоять выше банальной учтивости, я отвечал, что терпеть не могу гулять без всякой
цели, и ежели уж люблю гулять, то совершенно один.