Неточные совпадения
1776-й
год наступил для Глупова при самых
счастливых предзнаменованиях.
— Никогда!.. Впрочем, вот уж два
года хочу все замок купить, — прибавил он небрежно. —
Счастливые ведь люди, которым запирать нечего? — обратился он, смеясь, к Соне.
Но слова о ничтожестве человека пред грозной силой природы, пред законом смерти не портили настроение Самгина, он знал, что эти слова меньше всего мешают жить их авторам, если авторы физически здоровы. Он знал, что Артур Шопенгауэр, прожив 72
года и доказав, что пессимизм есть основа религиозного настроения, умер в
счастливом убеждении, что его не очень веселая философия о мире, как «призраке мозга», является «лучшим созданием XIX века».
Привалов по целым часам лежал неподвижно на своей кушетке или, как маятник, бродил из угла в угол. Но всего хуже, конечно, были ночи, когда все кругом затихало и безысходная тоска наваливалась на Привалова мертвым гнетом. Он тысячу раз перебирал все, что пережил в течение этого
лета, и ему начинало казаться, что все это было только блестящим,
счастливым сном, который рассеялся как туман.
— Вы ошибаетесь, Игнатий Львович, — невозмутимо продолжал Альфонс Богданыч. — Вы из ничего создали колоссальные богатства в течение нескольких
лет. Я не обладаю такими
счастливыми способностями и должен был употребить десятки
лет для создания собственной компании. Нам, надеюсь, не будет тесно, и мы будем полезны друг другу, если этого, конечно, захотите вы… Все зависит от вас…
В ожидании платья Веревкин успел выспросить у Тита Привалова всю подноготную: из пансиона Тидемана он бежал два
года назад, потому что этот швейцарский профессор слишком часто прибегал к помощи своей ученой палки; затем он поступил акробатом в один странствующий цирк, с которым путешествовал по Европе, потом служил где-то камердинером, пока
счастливая звезда не привела его куда-то в Западный край, где он и поступил в настоящую ярмарочную труппу.
В результате оказалось, конечно, то, что заводское хозяйство начало хромать на обе ноги, и заводы, по всей вероятности, пошли бы с молотка Но
счастливый случай спас их: в половине сороковых
годов владельцу Шатровских заводов, Александру Привалову, удалось жениться на дочери знаменитого богача-золотопромышленника Павла Михайлыча Гуляева.
Слышите: каторжный на двадцать
лет собирается еще быть
счастливым — разве это не жалко?
Он целый вечер не сводил с нее глаз, и ей ни разу не подумалось в этот вечер, что он делает над собой усилие, чтобы быть нежным, и этот вечер был одним из самых радостных в ее жизни, по крайней мере, до сих пор; через несколько
лет после того, как я рассказываю вам о ней, у ней будет много таких целых дней, месяцев,
годов: это будет, когда подрастут ее дети, и она будет видеть их людьми, достойными счастья и
счастливыми.
— Что же делать, господин офицер. Он предлагает мне хорошее жалование, три тысячи рублей в
год и все готовое. Быть может, я буду
счастливее других. У меня старушка мать, половину жалования буду отсылать ей на пропитание, из остальных денег в пять
лет могу скопить маленький капитал, достаточный для будущей моей независимости, и тогда bonsoir, [прощайте (фр.).] еду в Париж и пускаюсь в коммерческие обороты.
Начальники отделений озабоченно бегали с портфелями, были недовольны столоначальниками, столоначальники писали, писали, действительно были завалены работой и имели перспективу умереть за теми же столами, — по крайней мере, просидеть без особенно
счастливых обстоятельств
лет двадцать.
В таком же беспорядочном виде велось хозяйство и на конном и скотном дворах. Несмотря на изобилие сенокосов, сена почти никогда недоставало, и к весне скотина выгонялась в поле чуть живая. Молочного хозяйства и в заводе не было. Каждое утро посылали на скотную за молоком для господ и были вполне довольны, если круглый
год хватало достаточно масла на стол. Это было
счастливое время, о котором впоследствии долго вздыхала дворня.
В известный
год моей жизни, который я считаю
счастливым, я пришел в соприкосновение и вступил в общение с новой для меня средой народных богоискателей, познакомился с бродячей народной религиозной Россией.
Через много
лет я, пожилой и одинокий, так как остался верен своему чувству, посещаю после разных бурных скитаний по свету их
счастливую семью.
Лопахин. До сих пор в деревне были только господа и мужики, а теперь появились еще дачники. Все города, даже самые небольшие, окружены теперь дачами. И можно сказать, дачник
лет через двадцать размножится до необычайности. Теперь он только чаи пьет на балконе, но ведь может случиться, что на своей одной десятине он займется хозяйством, и тогда ваш вишневый сад станет
счастливым, богатым, роскошным…
Мы сейчас такие «
счастливые собеседники», но Тютчев предвидел это сто
лет тому назад. Он предвидел грядущие катастрофы для России...
Несмотря на то, что обоим супругам в общей сложности было не менее ста
лет, они поженились сравнительно недавно, так как пан Якуб долго не мог сколотить нужной для аренды суммы и потому мыкался в качестве «эконома» по чужим людям, а пани Агнешка, в ожидании
счастливой минуты, жила в качестве почетной «покоювки» у графини Потоцкой.
— Четыре стены, до половины покрытые, так, как и весь потолок, сажею; пол в щелях, на вершок, по крайней мере, поросший грязью; печь без трубы, но лучшая защита от холода, и дым, всякое утро зимою и
летом наполняющий избу; окончины, в коих натянутый пузырь смеркающийся в полдень пропускал свет; горшка два или три (
счастливая изба, коли в одном из них всякий день есть пустые шти!).
В Казани я сделала первый привал,
На жестком диване уснула;
Из окон гостиницы видела бал
И, каюсь, глубоко вздохнула!
Я вспомнила: час или два с небольшим
Осталось до Нового
года.
«
Счастливые люди! как весело им!
У них и покой, и свобода,
Танцуют, смеются!.. а мне не знавать
Веселья… я еду на муки!..»
Не надо бы мыслей таких допускать,
Да молодость, молодость, внуки!
Он был
счастливой наружности, хотя почему-то несколько отвратительной,
лет тридцати восьми, одевался безукоризненно, принадлежал к семейству немецкому, в высшей степени буржуазному, но и в высшей степени почтенному; умел пользоваться разными случаями, пробиться в покровительство высоких людей и удержаться в их благосклонности.
— Двадцати восьми
лет — и самой
счастливой наружности. Un jeune homme accompli, [Превосходный молодой человек (фр.).] помилуйте.
В восемьдесят
лет у Родиона Потапыча сохранились все зубы до одного, и он теперь искренне удивлялся, как это могло случиться, что вышибло «диомидом» сразу четыре зуба. На лице не было ни одной царапины. Другого разнесло бы в крохи, а старик поплатился только передними зубами. «Все на
счастливого», как говорили рабочие.
— Эй, Васюк, вставай! — будил Груздев мальчика
лет десяти, который спал на подушках в экипаже
счастливым детским сном. — Пора, брат, а то я уеду один…
Ты меня смешишь желанием непременно сыграть мою свадьбу. Нет! любезный друг. Кажется, не доставлю тебе этого удовольствия. Не забудь, что мне 4 мая стукнуло 43
года. Правда, что я еще молодой жених в сравнении с Александром Лукичом; но предоставляю ему право быть
счастливым и за себя и за меня. Ты мне ни слова не говоришь об этой оригинальной женитьбе. Все кажется, что одного твоего письма я не получил…
Два
года промелькнули для Помады, как один день
счастливый.
Через два
года после его женитьбы у него родился сын, опять представивший в себе самое
счастливое и гармоническое сочетание наружных черт своего твердого отца с женственными чертами матери.
Встреть моего писателя такой успех в пору его более молодую, он бы сильно его порадовал; но теперь, после стольких
лет почти беспрерывных душевных страданий, он как бы отупел ко всему — и удовольствие свое выразил только тем, что принялся сейчас же за свой вновь начатый роман и стал его писать с необыкновенной быстротой; а чтобы освежаться от умственной работы, он придумал ходить за охотой — и это на него благотворно действовало: после каждой такой прогулки он возвращался домой здоровый, покойный и почти
счастливый.
Результатом такого положения вещей является, конечно, не торжество государства, а торжество ловких людей. Не преданность стране, не талант, не ум делаются гарантией успеха, а пронырливость, наглость и предательство. И Франция доказала это самым делом, безропотно, в течение двадцати
лет, вынося иго людей, которых, по
счастливому выражению одной английской газеты, всякий честный француз счел бы позором посадить за свой домашний обед.
С блестящими способностями, с
счастливой наружностью в молодые
годы, с университетским образованием, он кончил тем, что доживал свои дни в страшной глуши, на копеечном жалованье.
Прейн критически оглядел Раису Павловну и остался ею доволен. Вечером в своем платье «цвета медвежьего уха» она была тем, чем только может быть в
счастливом случае женщина ее
лет, то есть эффектна и прилична, даже чуть-чуть более. При вечернем освещении она много выигрывала своей статной фигурой и смелым типичным лицом с взбитыми белокурыми волосами.
— Она умерла, друг мой;
году после отца не жила. Вот любила так любила, не по-нашему с тобой, а потому именно, что была очень простая и непосредственная натура… Вина тоже, дядя, дайте нам: я хочу, чтоб Жак у меня сегодня пил… Помнишь, как пили мы с тобой, когда ты сделался литератором? Какие были
счастливые минуты!.. Впрочем, зачем я это говорю? И теперь хорошо! Ступайте, дядя.
История об Аграфене и Евсее была уж старая история в доме. О ней, как обо всем на свете, поговорили, позлословили их обоих, а потом, так же как и обо всем, замолчали. Сама барыня привыкла видеть их вместе, и они блаженствовали целые десять
лет. Многие ли в итоге
годов своей жизни начтут десять
счастливых? Зато вот настал и миг утраты! Прощай, теплый угол, прощай, Аграфена Ивановна, прощай, игра в дураки, и кофе, и водка, и наливка — все прощай!
Оглядываясь на свое прошлое теперь, через много
лет, я ищу: какая самая яркая бытовая, чисто московская фигура среди московских редакторов газет конца прошлого века? Редактор «Московских ведомостей» М.Н. Катков? — Вечная тема для либеральных остряков, убежденный слуга правительства. Сменивший его С.А. Петровский? — О нем только говорили как о
счастливом игроке на бирже.
Но на двенадцатом
году моей
счастливой супружеской жизни солнце моей жизни вновь омрачилось, и на этот раз — надолго.
Одно только
счастливое событие произошло в течение этих
лет: Иоанн постиг всю бесполезность разделения земли на две половины, из которых меньшая терзала большую, и по внушению Годунова уничтожил ненавистную опричнину. Он возвратился на жительство в Москву, а страшный дворец в Александровой слободе запустел навсегда.
Жандармский ключ бежал по дну глубокого оврага, спускаясь к Оке, овраг отрезал от города поле, названное именем древнего бога — Ярило. На этом поле, по семикам, городское мещанство устраивало гулянье; бабушка говорила мне, что в
годы ее молодости народ еще веровал Яриле и приносил ему жертву: брали колесо, обвертывали его смоленой паклей и, пустив под гору, с криками, с песнями, следили — докатится ли огненное колесо до Оки. Если докатится, бог Ярило принял жертву:
лето будет солнечное и
счастливое.
— Вот, — мол, — скоро сорок
лет, как я живу, а ни одного
счастливого человека не видел. Раньше, бывало, осуждал людей, а ныне, как стал стареться, — жалко всех.
Снова, после долгих
лет разлуки, я увидел этот огромный сад, в котором мелькнуло несколько
счастливых дней моего детства и который много раз потом снился мне во сне, в дортуарах школ, хлопотавших о моем образовании.
На четвертом
году замужства Прасковья Ивановна, совершенно довольная и
счастливая, родила дочь, а потом через
год и сына; но дети не жили: девочка умерла на первом же
году, а сын уже трех
лет.
Глядя на его кроткое лицо, можно было подумать, что из него разовьется одно из милых германских существований, — существований тихих, благородных,
счастливых в немножко ограниченной, но чрезвычайно трудолюбивой ученопедагогической деятельности, в немножко ограниченном семейном кругу, в котором через двадцать
лет муж еще влюблен в жену, а жена еще краснеет от каждой двусмысленной шутки; это существования маленьких патриархальных городков в Германии, пасторских домиков, семинарских учителей, чистые, нравственные и незаметные вне своего круга…
Кто хочет у нас радоваться на семейную жизнь, тот должен искать ее в гостиной, а в спальню не ходить; мы не немцы, добросовестно
счастливые во всех комнатах
лет тридцать сряду.
Если б Бельтов не приезжал в NN, много бы прошло
счастливых и покойных
лет в тихой семье Дмитрия Яковлевича, конечно, — но это не утешительно; идучи мимо обгорелого дома, почерневшего от дыма, без рам, с торчащими трубами, мне самому приходило иной раз в голову: если б не запала искра да не раздулась бы в пламень, дом этот простоял бы много
лет, и в нем бы пировали, веселились, а теперь он — груда камней.
Хотя, с другой стороны, если подумать, что в России сто миллионов населения, что интеллигенции наберется около миллиона, что из этого миллиона в течение десяти
лет выдвинется всего одно или, много, два литературных дарования, — нет, эта комбинация приводила меня в отчаяние, потому что приходилось самого себя считать избранником, солью земли, тем
счастливым номером, на который падает выигрыш в двести тысяч.
— Да так!.. неладно, — нарочно тянула Марфа Петровна, опрокидываясь в большую кадочку своим полным корпусом по пояс; в противоположность общепринятому типу высохшей, поблекшей и изможденной неудовлетворенными мечтаниями девственницы, Марфа Петровна цвела в сорок
лет как маков цвет и походила по своим полным жизни формам скорее на
счастливую мать семейства, чем на бесплодную смоковницу.
Гурмыжская. Не знаю. Я его готовила в военную службу. После смерти отца он остался мальчиком пятнадцати
лет, почти без всякого состояния. Хотя я сама была молода, но имела твердые понятия о жизни и воспитывала его по своей методе. Я предпочитаю воспитание суровое, простое, что называется, на медные деньги; не по скупости — нет, а по принципу. Я уверена, что простые люди, неученые, живут
счастливее.
В такие минуты на сердце легко и свободно, как в первые
лета счастливой юности; ни одно дурное помышление не придет в голову.
Поступки детей его изгладили из его памяти целые шестьдесят
лет спокойной, безмятежной, можно даже сказать,
счастливой жизни…
Отчего мне тяжело, грустно, как будто я недоволен собой; тогда как я воображал, что, раз найдя эту дорогу, я постоянно буду испытывать ту полноту нравственно-удовлетворенного чувства, которую испытал в то время, когда мне в первый раз пришли эти мысли?» И он с необыкновенной живостью и ясностью перенесся воображением за
год тому назад, к этой
счастливой минуте.
Те, которые будут жить через сто, двести
лет после нас и которые будут презирать нас за то, что мы прожили свои жизни так глупо и так безвкусно, — те, быть может, найдут средство, как быть
счастливыми, а мы…
"Ну, слава богу, теперь, кажется, потише!" — вот возглас, который от времени до времени (но и то, впрочем, не слишком уж часто) приходится слышать в течение последних десяти — пятнадцати
лет. Единственный возглас, с которым измученные люди соединяют смутную надежду на успокоение. Прекрасно. Допустим, что с нас и таких перспектив довольно: допустим, что мы уж и тогда должны почитать себя
счастливыми, когда перед нами мелькает что-то вроде передышки… Но ведь все-таки это только передышка — где же самая жизнь?