Неточные совпадения
С тех пор законодательная деятельность в городе Глупове закипела. Не проходило дня, чтоб не явилось нового подметного письма и чтобы глуповцы не
были чем-нибудь обрадованы. Настал наконец
момент, когда Беневоленский начал даже помышлять о конституции.
Была ли у них история,
были ли в этой истории
моменты, когда они имели возможность проявить свою самостоятельность? — ничего они не помнили.
Степан Аркадьич срезал одного в тот самый
момент, как он собирался начать свои зигзаги, и бекас комочком упал в трясину. Облонский неторопливо повел за другим, еще низом летевшим к осоке, и вместе со звуком выстрела и этот бекас упал; и видно
было, как он выпрыгивал из скошенной осоки, биясь уцелевшим белым снизу крылом.
Завернутые полы его кафтана трепались ветром; белая коса и черная шпага вытянуто рвались в воздух; богатство костюма выказывало в нем капитана, танцующее положение тела — взмах вала; без шляпы, он
был, видимо, поглощен опасным
моментом и кричал — но что?
Он
был изображен в последнем
моменте взлета.
Но уже утром он понял, что это не так. За окном великолепно сияло солнце, празднично гудели колокола, но — все это
было скучно, потому что «мальчик» существовал. Это ощущалось совершенно ясно. С поражающей силой, резко освещенная солнцем, на подоконнике сидела Лидия Варавка, а он, стоя на коленях пред нею, целовал ее ноги. Какое строгое лицо
было у нее тогда и как удивительно светились ее глаза!
Моментами она умеет
быть неотразимо красивой. Оскорбительно думать, что Диомидов…
Открыв глаза, он увидал лицо свое в дыме папиросы отраженным на стекле зеркала; выражение лица
было досадно неумное, унылое и не соответствовало серьезности
момента: стоит человек, приподняв плечи, как бы пытаясь спрятать голову, и через очки, прищурясь, опасливо смотрит на себя, точно на незнакомого.
Со всей решимостью, на какую Клим
был способен в этот
момент, он спросил себя: что настоящее, невыдуманное в его чувствах к Лидии?
Не забывая пасхальную ночь в Петербурге, Самгин
пил осторожно и ждал самого интересного
момента, когда хорошо поевшие и в меру выпившие люди, еще не успев охмелеть, говорили все сразу. Получалась метель слов, забавная путаница фраз...
—
Момент! Нигде в мире не могут так, как мы, а? За всех! Клим Иваныч, хорошо ведь, что
есть эдакое, — за всех! И — надо всеми, одинаковое для нищих, для царей. Милый, а? Вот как мы…
Были в жизни его
моменты, когда действительность унижала его, пыталась раздавить, он вспомнил ночь 9 Января на темных улицах Петербурга, первые дни Московского восстания, тот вечер, когда избили его и Любашу, — во всех этих случаях он подчинялся страху, который взрывал в нем естественное чувство самосохранения, а сегодня он подавлен тоже, конечно, чувством биологическим, но — не только им.
Самгину подумалось, что настал
момент, когда можно бы заговорить с Бердниковым о Марине, но мешал Попов, — в его настроении
было что-то напряженное, подстерегающее, можно
было думать, что он намерен затеять какой-то деловой разговор, а Бердников не хочет этого, потому и говорит так много, почти непрерывно. Вот Попов угрюмо пробормотал что-то о безответственности, — толстый человек погладил ладонями бескостное лицо свое и заговорил более звонко, даже как бы ехидно...
Самгин, видя, что этот человек прочно занял его место, — ушел; для того, чтоб покинуть собрание, он — как ему казалось — всегда находил
момент, который должен
был вызвать в людях сожаление: вот уходит от нас человек, не сказавший главного, что он знает.
Это
было последнее, в чем он отдал себе отчет, — ему вдруг показалось, что темное пятно вспухло и образовало в центре чана вихорек. Это
было видимо только краткий
момент, две, три секунды, и это совпало с более сильным топотом ног, усилилась разноголосица криков, из тяжко охающих возгласов вырвался истерически ликующий, но и как бы испуганный вопль...
Не только Тагильский ждал этого
момента — публика очень единодушно двинулась в столовую. Самгин ушел домой, думая о прогрессивном блоке, пытаясь представить себе место в нем, думая о Тагильском и обо всем, что слышал в этот вечер. Все это нужно
было примирить, уложить плотно одно к другому, извлечь крупицы полезного, забыть о том, что бесполезно.
Он почти всегда безошибочно избирал для своего тоста
момент, когда зрелые люди тяжелели, когда им становилось грустно, а молодежь, наоборот, воспламенялась. Поярков виртуозно играл на гитаре, затем хором
пели окаянные русские песни, от которых замирает сердце и все в жизни кажется рыдающим.
Самгин слушал равнодушно, ожидая
момента, когда удобно
будет спросить о Марине. О ней думалось непрерывно, все настойчивее и беспокойней. Что она делает в Париже? Куда поехала? Кто для нее этот человек?
Авторитетным тоном, небрежно, как раньше, он говорил ей маленькие дерзости, бесцеремонно высмеивая ее вкусы, симпатии, мнения; он даже пробовал ласкать ее в
моменты, когда она не хотела этого или когда это
было физиологически неудобно ей.
А в следующий
момент подумал, что если он так одинок, то это значит, что он действительно исключительный человек. Он вспомнил, что ощущение своей оторванности от людей
было уже испытано им у себя в городе, на паперти церкви Георгия Победоносца; тогда ему показалось, что в одиночестве
есть нечто героическое, возвышающее.
— Такая судорога
была у Наполеона Бонапарта в лучшие
моменты его жизни.
И не спеша, люди, окружавшие Самгина, снова пошли в Леонтьевский, оглядываясь, как бы ожидая, что их позовут назад; Самгин шел, чувствуя себя так же тепло и безопасно, как чувствовал на Выборгской стороне Петербурга. В общем он испытывал удовлетворение человека, который, посмотрев репетицию, получил уверенность, что в пьесе нет
моментов, терзающих нервы, и она может
быть сыграна очень неплохо.
— Ну, если б не стыдно
было, так вы — не говорили бы на эту тему, — сказал Самгин. И прибавил поучительно: — Человек беспокоится потому, что ищет себя. Хочет
быть самим собой,
быть в любой
момент верным самому себе. Стремится к внутренней гармонии.
Самгин видел, как под напором зрителей пошатывается стена городовых, он уже хотел выбраться из толпы, идти назад, но в этот
момент его потащило вперед, и он очутился на площади, лицом к лицу с полицейским офицером, офицер
был толстый, скреплен ремнями, как чемодан, а лицом очень похож на редактора газеты «Наш край».
— Да, необходимо создать организацию, которая
была бы способна объединять в каждый данный
момент все революционные силы, всякие вспышки, воспитывать и умножать бойцов для решительного боя — вот! Дунаев, товарищ Дунаев…
На человека иногда нисходят редкие и краткие задумчивые мгновения, когда ему кажется, что он переживает в другой раз когда-то и где-то прожитой
момент. Во сне ли он видел происходящее перед ним явление, жил ли когда-нибудь прежде, да забыл, но он видит: те же лица сидят около него, какие сидели тогда, те же слова
были произнесены уже однажды: воображение бессильно перенести опять туда, память не воскрешает прошлого и наводит раздумье.
Штольц помог ему продлить этот
момент, сколько возможно
было для такой натуры, какова
была натура его друга. Он поймал Обломова на поэтах и года полтора держал его под ферулой мысли и науки.
Она
была несколько томна, но казалась такою покойною и неподвижною, как будто каменная статуя. Это
был тот сверхъестественный покой, когда сосредоточенный замысел или пораженное чувство дают человеку вдруг всю силу, чтоб сдержать себя, но только на один
момент. Она походила на раненого, который зажал рану рукой, чтоб досказать, что нужно, и потом умереть.
Сам он не двигался, только взгляд поворачивался то вправо, то влево, то вниз, смотря по тому, как двигалась рука. В нем
была деятельная работа: усиленное кровообращение, удвоенное биение пульса и кипение у сердца — все это действовало так сильно, что он дышал медленно и тяжело, как дышат перед казнью и в
момент высочайшей неги духа.
Сознание новой жизни, даль будущего, строгость долга,
момент торжества и счастья — все придавало лицу и красоте ее нежную, трогательную тень. Жених
был скромен, почти робок; пропала его резвость, умолкли шутки, он
был растроган. Бабушка задумчиво счастлива, Вера непроницаема и бледна.
«Уменье жить» ставят в великую заслугу друг другу, то
есть уменье «казаться», с правом в действительности «не
быть» тем, чем надо
быть. А уменьем жить называют уменье — ладить со всеми, чтоб
было хорошо и другим, и самому себе, уметь таить дурное и выставлять, что годится, — то
есть приводить в данный
момент нужные для этого свойства в движение, как трогать клавиши, большей частию не обладая самой музыкой.
— Ничего, но ты будто… одолела какое-то препятствие: не то победила, не то отдалась победе сама, и этим счастлива… Не знаю что: но ты торжествуешь! Ты, должно
быть, вступила в самый счастливый
момент…
В
моменты мук, напротив, он
был худ, бледен, болен, не
ел и ходил по полям, ничего не видя, забывая дорогу, спрашивая у встречных мужиков, где Малиновка, направо или налево?
«Тушины — наша истинная „партия действия“, наше прочное „будущее“, которое выступит в данный
момент, особенно когда все это, — оглядываясь кругом на поля, на дальние деревни, решал Райский, — когда все это
будет свободно, когда все миражи, лень и баловство исчезнут, уступив место настоящему «делу», множеству «дела» у всех, — когда с миражами исчезнут и добровольные «мученики», тогда явятся, на смену им, «работники», «Тушины» на всей лестнице общества…»
Художник изучает лицо и угадывает эту главную мысль лица, хотя бы в тот
момент, в который он списывает, и не
было ее вовсе в лице.
Ощущение
было вроде как перед игорным столом в тот
момент, когда вы еще не поставили карту, но подошли с тем, что хотите поставить: «захочу поставлю, захочу уйду — моя воля».
Это случилось таким образом: Ламберт все-таки склонил его к участию вместе и, овладев тогда документом, сообщил ему все подробности и все обстоятельства предприятия, а наконец, и самый последний
момент их плана, то
есть когда Версилов выдумал комбинацию об обмане Татьяны Павловны.
В мечтах моих я уже не раз схватывал тот
момент в будущем, когда сознание мое
будет слишком удовлетворено, а могущества покажется слишком мало.
Выше сказано
было, что колония теперь переживает один из самых знаменательных
моментов своей истории: действительно оно так. До сих пор колония
была не что иное, как английская провинция, живущая по законам, начертанным ей метрополиею, сообразно духу последней, а не действительным потребностям страны. Не раз заочные распоряжения лондонского колониального министра противоречили нуждам края и вели за собою местные неудобства и затруднения в делах.
Около городка Симодо течет довольно быстрая горная речка: на ней
было несколько джонок (мелких японских судов). Джонки вдруг быстро понеслись не по течению, а назад, вверх по речке. Тоже необыкновенное явление: тотчас послали с фрегата шлюпку с офицером узнать, что там делается. Но едва шлюпка подошла к берегу, как ее водою подняло вверх и выбросило. Офицер и матросы успели выскочить и оттащили шлюпку дальше от воды. С этого
момента начало разыгрываться страшное и грандиозное зрелище.
Очнувшись, со вздохом скажешь себе: ах, если б всегда и везде такова
была природа, так же горяча и так величаво и глубоко покойна! Если б такова
была и жизнь!.. Ведь бури, бешеные страсти не норма природы и жизни, а только переходный
момент, беспорядок и зло, процесс творчества, черная работа — для выделки спокойствия и счастия в лаборатории природы…
Всякий раз, при сильном ударе того или другого петуха, раздавались отрывистые восклицания зрителей; но когда побежденный побежал, толпа завыла дико, неистово, продолжительно, так что стало страшно. Все привстали с мест, все кричали. Какие лица, какие страсти на них! и все это по поводу петушьей драки! «Нет, этого у нас не увидите», — сказал барон. Действительно, этот
момент был самый замечательный для постороннего зрителя.
— Это смотря по тому, какие там в данный
момент будут заседать богодулы.
Я еще понимаю, что дело о Холостове затянули на десять лет и вытащили решение в тот
момент, когда Холостова уже нельзя
было никуда сослать, кроме царствия небесного…
— Позвольте; помните ли вы, как Веревкин начинал процесс против опеки?.. Он тогда меня совсем одолел… Ведь умная бестия и какое нахальство! Готов вас за горло схватить. Вот Половодов и воспользовался именно этим
моментом и совсем сбил меня с толку. Просто запугал, как мальчишку… Ах, я дурак, дурак! Видите ли, приезжал сюда один немец, Шпигель… Может
быть, вы его видели? Он еще родственником как-то приходится Веревкину… Как его, позвольте, позвольте, звали?.. Карл… Фридрих…
Терпение у Альфонса Богданыча
было действительно замечательное, но если бы Ляховский заглянул к нему в голову в тот
момент, когда Альфонс Богданыч, прочитав на сон грядущий, как всякий добрый католик, латинскую молитву, покашливая и охая, ложился на свою одинокую постель, — Ляховский изменил бы свое мнение.
Испитое лицо Хионии Алексеевны
было ужасно в этот
момент: волосы выбились из-под шляпы клочьями, пальто
было распахнуто.
Молодая натура стойко выдерживала неравную борьбу с приступами болезни, но
было несколько таких
моментов, что доктор начинал испытывать сомнения относительно счастливого исхода.
— Решительно не
будет, потому что в нем этого… как вам сказать… между нами говоря… нет именно той смелости, которая нравится женщинам. Ведь в известных отношениях все зависит от уменья схватить удобный
момент, воспользоваться минутой, а у Привалова… Я сомневаюсь, чтобы он имел успех…
Были такие
моменты, когда Надежда Васильевна настолько увлекалась своими мыслями, что необыкновенно живо воспроизводила пред собой широкую картину осуществившихся приваловских планов, деятельной участницей и исполнительницей которых
была она сама.
Самой замечательной способностью Шелехова
было то, что, стоило ему только раз вырваться с прииска и попасть куда-нибудь в город, — он разом спускал все, что копил в течение нескольких лет. С ним не
было в этих случаях никакого сладу, и Бахарев терпеливо ждал того
момента, когда у загулявшего Данилы Семеныча вылетит из кармана последний грош.