Неточные совпадения
Конечно, современные нам академии имеют несколько иной характер, нежели тот, который предполагал им дать Двоекуров, но так как сила не в названии, а в той сущности, которую преследует проект и которая
есть не что иное, как «рассмотрение наук», то очевидно, что, покуда царствует потребность в «рассмотрении», до тех пор и проект Двоекурова удержит за собой все значение воспитательного
документа.
— Знаю я, — говорил он по этому случаю купчихе Распоповой, — что истинной конституции
документ сей в себе еще не заключает, но прошу вас, моя почтеннейшая, принять в соображение, что никакое здание, хотя бы даже то
был куриный хлев, разом не завершается! По времени выполним и остальное достолюбезное нам дело, а теперь утешимся тем, что возложим упование наше на бога!
Да и уж с год
будет, как Марфа Петровна в именины мои мне и
документ этот возвратила, да еще вдобавок примечательную сумму подарила.
— Это парень предусмотрительно сам выдумал, — обратился он к Самгину, спрятав глаза в морщинах улыбки. — А Миша — достоверно деловой! Мы, стало
быть, жалобу «Красному Кресту» втяпали — заплатите нам деньги, восемь сотен с излишком. «Крест» требует:
документы! Мы — согласились, а Миша: нет, можно дать только копии… Замечательно казенные хитрости понимает…
— Проверка
документов, — вежливо и тихо ответил жандарм. — Поезд
был остановлен автоматическим тормозом из этого вагона. Сосед ваш думали, что уже вокзал, спрыгнули, ушибли ногу и — сердятся.
В этих словах Самгину послышалась нотка цинизма. Духовное завещание
было безукоризненно с точки зрения закона, подписали его солидные свидетели, а иск — вздорный, но все-таки у Самгина осталось от этого процесса впечатление чего-то необычного. Недавно Марина вручила ему дарственную на ее имя запись: девица Анна Обоимова дарила ей дом в соседнем губернском городе. Передавая
документ, она сказала тем ленивым тоном, который особенно нравился Самгину...
— Вы, Нифонт Иванович, ветхозаветный человек. А молодежь, разночинцы эти… не дремлют! У меня письмоводитель в шестом году наблудил что-то, арестовали. Парень — дельный и неглуп, готовился в университет. Ну, я его вызволил. А он, ежа ему за пазуху, сукину сыну, снял у меня копию с одного
документа да и продал ее заинтересованному лицу. Семь тысяч гонорара потерял я на этом деле. А дело-то
было — беспроигрышное.
Кончив ссылку, он выхлопотал разрешение местной власти сопровождать какую-то научную экспедицию, для чего ему
был выдан соответствующий
документ.
— Как? — недоверчиво спросил офицер и потребовал
документы; Клим, взяв тужурку, долго не мог найти кармана, наконец — нашел, вынул из кармана все, что
было в нем, и молча подал жандарму.
–…в незаконном прекращении следствия, которое не могло
быть прекращено за смертью подозреваемого, ибо в делопроизводстве имелись
документы, определенно говорившие о лицах, заинтересованных в убийстве более глубоко, чем Безбедов…
— Да, как будто нахальнее стал, — согласилась она, разглаживая на столе
документы, вынутые из пакета. Помолчав, она сказала: — Жалуется, что никто у нас ничего не знает и хороших «Путеводителей» нет. Вот что, Клим Иванович, он все-таки едет на Урал, и ему нужен русский компаньон, — я, конечно, указала на тебя. Почему? — спросишь ты. А — мне очень хочется знать, что он
будет делать там. Говорит, что поездка займет недели три, оплачивает дорогу, содержание и — сто рублей в неделю. Что ты скажешь?
Комната служила, должно
быть, какой-то канцелярией, две лампы висели под потолком, освещая головы людей, на стенах — ‹
документы› в рамках, на задней стене поясной портрет царя.
Это
было истинным громовым ударом для Ивана Матвеевича. Он вынул
документ и показал трепещущим средним пальцем правой руки ногтем вниз, на подпись Обломова и на засвидетельствование маклера.
Потом, когда он получил деньги из деревни, братец пришли к нему и объявили, что ему, Илье Ильичу, легче
будет начать уплату немедленно из дохода; что года в три претензия
будет покрыта, между тем как с наступлением срока, когда
документ будет подан ко взысканию, деревня должна
будет поступить в публичную продажу, так как суммы в наличности у Обломова не имеется и не предвидится.
Здесь опускаю одно обстоятельство, о котором лучше
будет сказать впоследствии и в своем месте, но упомяну лишь о том, что обстоятельство это наиглавнейше утвердило Ламберта в убеждении о действительном существовании и, главное, о ценности
документа.
По-настоящему, я совершенно
был убежден, что Версилов истребит письмо, мало того, хоть я говорил Крафту про то, что это
было бы неблагородно, и хоть и сам повторял это про себя в трактире, и что «я приехал к чистому человеку, а не к этому», — но еще более про себя, то
есть в самом нутре души, я считал, что иначе и поступить нельзя, как похерив
документ совершенно.
Ну так поверьте же мне, честью клянусь вам, нет этого
документа в руках у него, а может
быть, и совсем ни у кого нет; да и не способен он на такие пронырства, грех вам и подозревать.
— Два месяца назад я здесь стоял за портьерой… вы знаете… а вы говорили с Татьяной Павловной про письмо. Я выскочил и, вне себя, проговорился. Вы тотчас поняли, что я что-то знаю… вы не могли не понять… вы искали важный
документ и опасались за него… Подождите, Катерина Николавна, удерживайтесь еще говорить. Объявляю вам, что ваши подозрения
были основательны: этот
документ существует… то
есть был… я его видел; это — ваше письмо к Андроникову, так ли?
Документ этот
был очень похож на все то, что он мне давеча высказал у моего князя; написано даже горячо.
Всего краше, всего светлее
было то, что он в высшей степени понял, что «можно страдать страхом по
документу» и в то же время оставаться чистым и безупречным существом, каким она сегодня передо мной открылась.
—
Документ есть, а он способен на все. И что ж, вхожу вчера, и первая встреча — ce petit espion, [Этот маленький шпион (франц.).] которого он князю навязал.
«У меня
есть „идея“! — подумал
было я вдруг, — да так ли? Не наизусть ли я затвердил? Моя идея — это мрак и уединение, а разве теперь уж возможно уползти назад в прежний мрак? Ах, Боже мой, я ведь не сжег „
документ“! Я так и забыл его сжечь третьего дня. Ворочусь и сожгу на свечке, именно на свечке; не знаю только, то ли я теперь думаю…»
— Что это?.. Про какой
документ говорите вы? — смутилась Катерина Николаевна, и даже до того, что побледнела, или, может
быть, так мне показалось. Я понял, что слишком уже много сказал.
Владей он тогда собой более, именно так, как до той минуты владел, он не сделал бы мне этого вопроса о
документе; если же сделал, то наверно потому, что сам
был в исступлении.
О, я ему
был нужен, то
есть не я, а
документ!
— Нет, не имеет. Я небольшой юрист. Адвокат противной стороны, разумеется, знал бы, как этим
документом воспользоваться, и извлек бы из него всю пользу; но Алексей Никанорович находил положительно, что это письмо,
будучи предъявлено, не имело бы большого юридического значения, так что дело Версилова могло бы
быть все-таки выиграно. Скорее же этот
документ представляет, так сказать, дело совести…
Тот
документ, о котором говорил Крафт, то письмо этой женщины к Андроникову, которого так боится она, которое может сокрушить ее участь и ввергнуть ее в нищету и которое она предполагает у Версилова, — это письмо
было не у Версилова, а у меня, зашито в моем боковом кармане!
Но, требуя честности от других,
буду честен и сам: я должен сознаться, что зашитый в кармане
документ возбуждал во мне не одно только страстное желание лететь на помощь Версилову.
Теперь сделаю резюме: ко дню и часу моего выхода после болезни Ламберт стоял на следующих двух точках (это-то уж я теперь наверно знаю): первое, взять с Анны Андреевны за
документ вексель не менее как в тридцать тысяч и затем помочь ей напугать князя, похитить его и с ним вдруг обвенчать ее — одним словом, в этом роде. Тут даже составлен
был целый план; ждали только моей помощи, то
есть самого
документа.
Я сохранил ясное воспоминание лишь о том, что когда рассказывал ему о «
документе», то никак не мог понятливо выразиться и толком связать рассказ, и по лицу его слишком видел, что он никак не может понять меня, но что ему очень бы хотелось понять, так что даже он рискнул остановить меня вопросом, что
было опасно, потому что я тотчас, чуть перебивали меня, сам перебивал тему и забывал, о чем говорил.
То, что романическая Марья Ивановна, у которой
документ находился «на сохранении», нашла нужным передать его мне, и никому иному, то
были лишь ее взгляд и ее воля, и объяснять это я не обязан; может
быть, когда-нибудь к слову и расскажу; но столь неожиданно вооруженный, я не мог не соблазниться желанием явиться в Петербург.
Но в дверях, в темноте, схватывает меня Ламберт: «Духгак, духгак! — шепчет он, изо всех сил удерживая меня за руку, — она на Васильевском острове благородный пансион для девчонок должна открывать» (NB то
есть чтоб прокормиться, если отец, узнав от меня про
документ, лишит ее наследства и прогонит из дому.
Я уже сказал, что положение Ламберта в это время
было самое критическое: ему, предателю, из всей силы желалось бы сманить меня от Анны Андреевны, чтобы вместе с ним продать
документ Ахмаковой, что он находил почему-то выгоднее.
— Mon ami! Mon enfant! — воскликнул он вдруг, складывая перед собою руки и уже вполне не скрывая своего испуга, — если у тебя в самом деле что-то
есть…
документы… одним словом — если у тебя
есть что мне сказать, то не говори; ради Бога, ничего не говори; лучше не говори совсем… как можно дольше не говори…
Характернейшая черта состояла в том, что Ламберт, во весь вечер, ни разу не спросил про «
документ», то
есть: где же, дескать, он?
— Нет, она все боялась, что
документ у ней, у Анны-то, и я тоже. Мы ее и сторожили. Дочери-то не хотелось старика потрясти, а немчурке, Бьорингу, правда, и денег жалко
было.
То
есть я и солгал, потому что
документ был у меня и никогда у Крафта, но это
была лишь мелочь, а в самом главном я не солгал, потому что в ту минуту, когда лгал, то дал себе слово сжечь это письмо в тот же вечер.
Прибавлю: насчет вчерашней выходки его о «
документе» я тоже
был впятеро спокойнее, чем вчера.
Катерина Николаевна стремительно встала с места, вся покраснела и — плюнула ему в лицо. Затем быстро направилась
было к двери. Вот тут-то дурак Ламберт и выхватил револьвер. Он слепо, как ограниченный дурак, верил в эффект
документа, то
есть — главное — не разглядел, с кем имеет дело, именно потому, как я сказал уже, что считал всех с такими же подлыми чувствами, как и он сам. Он с первого слова раздражил ее грубостью, тогда как она, может
быть, и не уклонилась бы войти в денежную сделку.
Но гораздо любопытнее для меня вопрос: зачем нужен
был Ламберту Версилов, тогда как Ламберт, имея уже в руках
документ, совершенно бы мог обойтись без его помощи?
— За помешанного? Оттуда? Кто бы это такой и откуда? Все равно, довольно. Катерина Николаевна! клянусь вам всем, что
есть святого, разговор этот и все, что я слышал, останется между нами… Чем я виноват, что узнал ваши секреты? Тем более что я кончаю мои занятия с вашим отцом завтра же, так что насчет
документа, который вы разыскиваете, можете
быть спокойны!
— «От вас угроз», то
есть — от такого нищего! Я пошутил, — проговорил он тихо, улыбаясь. — Я вам ничего не сделаю, не бойтесь, уходите… и тот
документ из всех сил постараюсь прислать — только идите, идите! Я вам написал глупое письмо, а вы на глупое письмо отозвались и пришли — мы сквитались. Вам сюда, — указал он на дверь (она хотела
было пройти через ту комнату, в которой я стоял за портьерой).
Заметьте, она уж и ехала с тем, чтоб меня поскорей оскорбить, еще никогда не видав: в глазах ее я
был «подсыльный от Версилова», а она
была убеждена и тогда, и долго спустя, что Версилов держит в руках всю судьбу ее и имеет средства тотчас же погубить ее, если захочет, посредством одного
документа; подозревала по крайней мере это.
А я, знаешь… побегу-ка я, однако, к ней и оставлю записку… знаешь, я напишу нашими словами (она поймет!), что
документ тут и чтоб она завтра ровно в десять часов утра
была у меня — ровнешенько!
А ему слишком
было бы невыгодно, если б она, мимо его, выманила у меня
документ и вошла бы со мной в соглашение.
Так врешь же! не приду к тебе никогда, и знай тоже, что завтра же или уж непременно послезавтра бумага эта
будет в ее собственных руках, потому что
документ этот принадлежит ей, потому что ею написан, и я сам передам ей лично, и, если хочешь знать где, так знай, что через Татьяну Павловну, ее знакомую, в квартире Татьяны Павловны, при Татьяне Павловне передам и за
документ не возьму с нее ничего…
А может
быть и то, что Ламберт совсем не хитрил с этою девицею, даже ни минуты, а так-таки и брякнул с первого слова: «Mademoiselle, или оставайтесь старой девой, или становитесь княгиней и миллионщицей: вот
документ, а я его у подростка выкраду и вам передам… за вексель от вас в тридцать тысяч».
Насчет же того, что я мог передать, или сообщить, или уничтожить
документ, то в этом он
был спокоен.
Упомяну лишь, что главный характер их приемов состоял в том, чтоб разузнать кой-какие секреты людей, иногда честнейших и довольно высокопоставленных; затем они являлись к этим лицам и грозили обнаружить
документы (которых иногда совсем у них не
было) и за молчание требовали выкуп.
Последнее слово: эта кража
документа была всему причиною, всем остальным несчастиям!