Неточные совпадения
Субъекту принадлежит примат над обществом, но
сознание субъекта предполагает первоидеи, первосотворенные Богом, которые не перед
субъектом, а за ним, в глубине.
Вторичное
сознание связано с распадом на
субъект и объект, оно объективирует познаваемое.
Идея же греха и вытекающей из него болезненности бытия дана нам до всех категорий, до всякого рационализирования, до самого противоположения
субъекта объекту; она переживается вне времени и пространства, вне законов логики, вне этого мира, данного рациональному
сознанию.
Наш «эмпирический» мир есть действительный мир, но больной и испорченный; он воспринимается таким, каков он есть в данном своем дефектном состоянии, а не таким, каким его конструирует
субъект; он познается наукой, наука имеет дело с реальностью, а не с состояниями
сознания и элементами мышления, но реальностью больной.
Происхождение и значение всех категорий не может быть осмыслено углублением в
субъект, так как тут проблема онтологическая, а не гносеологическая, и, чтобы понять хоть что-нибудь, гносеология должна стать сознательно онтологической, исходить из первоначальной данности бытия и его элементов, а не
сознания, не
субъекта, противоположного объекту, не вторичного чего-то.
Идеалистическому визионизму кажется, что в опосредственном познании рационализированного
сознания бытие конструируется познающим
субъектом и от него зависит.
И не возникла ли сама ошибка рационалистического
сознания и отделение мыслящего
субъекта от бытия из той неосознанной истины, что в основе бытия лежит Логос, разумное начало?
С одной стороны, гносеологов подстерегает метафизика и онтология (сверхиндивидуальный
субъект,
сознание вообще и т. п.); с другой, подстерегает психология и биология (психофизическая организация,
субъект психологический и биологический).
Гносеологи пытаются преодолеть этот непреодолимый факт тем соображением, что познание совершается в «
сознании вообще», в трансцендентальном
сознании, а не в индивидуальном психологическом
сознании, что сверхиндивидуальный
субъект производит суждения и оценки.
Церковно-соборное
сознание предшествует разделению и распадению на
субъект и объект.
Знание есть путь от хаоса к космосу, от тьмы к свету, и не потому, что познающий
субъект своим трансцендентальным
сознанием оформливает бытие и распространяет на него рациональный свет, а потому, что само бытие просветляется и оформляется в акте самопознания.
Рационалистическим
сознанием и самопогружением в
субъект пытаются воссоздать утерянное.
Без Бога, без божественного
сознания не только Бога, но и мира и человека нельзя познать, так как рациональность
субъекта ничего не может поделать с иррациональностью объекта.
В церковном
сознании дано тождество
субъекта и объекта, познающего и познаваемого, мышления и бытия.
Отвлеченные философы считают доказанным и показанным, ясным и самоочевидным, что философии следует начинать с
субъекта, с мышления, с чего-то безжизненно формального и пустого; но почему бы не начать философствовать с кровообращения, с живого, с предшествующего всякой рациональной рефлексии, всякому рациональному рассечению, с органического мышления, с мышления как функции жизни, с мышления, соединенного с своими бытийственными корнями, с непосредственных, первичных данных нерационализированного
сознания?
Критицизм и эмпиризм — лишь разновидности рационализма, так как и их исходной точкой является отделение
субъекта от объекта, отрывание мышления от бытия, анализ элементов
сознания,
субъекта, мышления, вырванных из живого целого, из непосредственного бытия.
Сущее дано лишь в живом опыте первичного
сознания, до рационалистического распадения на
субъект и объект, до рассечения цельной жизни духа.
Всякое допущение трансцендентности знания, т. е. предположение, что бытие или отражается в
субъекте неверно или верно отражается, для Лосского так же абсурдно, как и предположение, что познание есть лишь состояние нашего
сознания.
Человек ничего другого не видит перед собой, кроме"неотносящихся дел", а между тем понятие о"неотносящихся делах"уже настолько выяснилось, что даже в
субъекте наиболее недоумевающем пробуждается
сознание всей жестокости и бесчеловечности обязательного стояния с разинутым ртом перед глухой стеной.
Если
субъект, погибая, усвояет себе это
сознание правдивости своего страдания и того, что дело его не погибает, а очищается и торжествует его погибелью, то примирение полно, и сам
субъект просветленным образом переживает себя в своем очищающемся и торжествующем деле.
В этот миг, созданный сплетением стихий, в глухую ночь, не озаренную еще солнцем
сознания, раскрывается, как ночной цветок, обреченный к утру на гибель, то странное явление, которого мы уже не можем представить себе: слово и дело становятся неразличимы и тожественны,
субъект и объект, кудесник и природа испытывают сладость полного единства.
Катерина Матвеевна. Дда. Много еще есть
субъектов в
сознании которых новые воззрения еще, так сказать, только намечены, а не проникли еще в плоть и кровь. Да, я жестоко ошиблась в этом господине.
По сравнению с мышлением низшею формою религиозного
сознания является то, что обычно зовется «верою» и что Гегель характеризует как знание в форме «представления» (Vorstellung): на ней лежит печать субъективности, непреодоленной раздвоенности
субъекта и объекта.
Ведь философствует-то человек в онтологической его полноте, а не фантастический «трансцендентальный
субъект», который есть только регулятивная идея, разрез
сознания, методологическая фикция, хотя, может быть, и плодотворная.
Но у Н. Федорова структура
сознания не меняется, он не ставит проблемы отношения
субъекта к объективации.
И это прежде всего означает такое изменение структуры
сознания, при котором исчезает объективация, нет противоположения
субъекта и объекта, нет господина и раба, есть бесконечность, исполненная универсальным содержанием субъективность, есть царство чистой экзистенциальности.
Но
сознание предполагает отношение
субъекта и объекта.
Вот я и спрашиваю, в чем благодатное, просветляющее действие трансцендентального
сознания гносеологического
субъекта или мирового духа на человека, на живую, конкретную личность, как раскрывается сила и прочность познания в человеке, и притом в данном человеке, а не в сфере внечеловеческой.
Теория познания, идущая от Канта, подменяет проблему человека и его силы познавать бытие проблемой трансцендентального
сознания, гносеологического
субъекта или мирового духа, божественного разума.
Я говорил уже в первой главе, что проблема человека не может быть подменена ни проблемой
субъекта, трансцендентального
сознания, ни проблемой души, психологического
сознания, ни проблемой духа, ни проблемой идеальных ценностей, идей добра, истины, красоты и пр.
Между тем как основной вопрос познания есть вопрос об отношении между трансцендентальным
сознанием или гносеологическим
субъектом и человеком, живой и конкретной человеческой личностью.
Разрыв между трансцендентальным
сознанием, гносеологическим
субъектом, идеальным логическим бытием и живым человеком, в сущности, делает познание невозможным.
Райское бытие не знает раздвоения на
субъект и объект, не знает рефлексии, не знает болезненного
сознания, переживающего конфликт с бессознательным.
Теория познания должна стать философской антропологией, учением о человеке, а не учением о трансцендентальном
сознании и гносеологическом
субъекте, но и не психологическим или социологическим учением о человеке, а онтологическим и пневмотологическим учением о человеке.
Но наивный реализм есть продукт наивной, безотчетной объективации, произведенной
субъектом, он есть иллюзия
сознания и наиболее далек от реальности.
Субъект творит весь мир, но этот
субъект не человек, это есть трансцендентальное
сознание,
сознание вообще, сверхличный
субъект, абсолютный дух.
Общности, как нация и т. п., реальности, но не личности, не
субъекты и не имеют
сознания.
Дух — душа, дух —
сознание, дух —
субъект.
Ошеломили меня эти люди, затуркали своим громким говором, ослепили и почти лишили
сознания быстротою и легкостью своих движений: как он войдет, как он сядет, как он на всех сверкнет глазами и тотчас же наведет их на подходящего
субъекта!