Старшой был у меня на обыске, мы вместе ночевали, и ночью я с ним немножко поговорил о том, о сём. Он и ещё один рослый солдат, Ряднов, шагающий рядом со мной, спокойнее других, остальные трое, видимо, давно болеют тоской и злостью. Они все худые, костлявые и навсегда усталые, словно крестьянские лошади, у них однообразно
стёртые лица и тупые, безнадёжные глаза.
Всем существом своим он изображал радость, широко улыбался, показывая чиненные золотом зубы, быстро катал шарики глаз своих по лицу и фигуре Самгина, сучил ногами, точно муха, и потирал руки так крепко, что скрипела кожа.
Стертое лицо его напоминало Климу людей сновидения, у которых вместо лица — ладони.
Самгин вспомнил, что она не первая говорит эти слова, Варвара тоже говорила нечто в этом роде. Он лежал в постели, а Дуняша, полураздетая, склонилась над ним, гладя лоб и щеки его легкой, теплой ладонью. В квадрате верхнего стекла окна светилось
стертое лицо луны, — желтая кисточка огня свечи на столе как будто замерзла.
Неточные совпадения
Клим заглядывал под шляпки, ему улыбались
лица,
стертые темнотой; улыбочки отталкивали.
Трехпалая кисть его руки, похожая на рачью клешню, болталась над столом, возбуждая чувство жуткое и брезгливое. Неприятно было видеть плоское да еще
стертое сумраком
лицо и на нем трещинки, в которых неярко светились хмельные глаза. Возмущал самоуверенный тон, возмущало явное презрение к слушателям и покорное молчание их.
Как рыцарь был первообраз мира феодального, так купец стал первообразом нового мира: господа заменились хозяевами. Купец сам по себе —
лицо стертое, промежуточное; посредник между одним, который производит, и другим, который потребляет, он представляет нечто вроде дороги, повозки, средства.
В пакете лежали
лицом к
лицу пастелевый портрет его отца в молодости, с мягкими кудрями, рассыпанными по лбу, с длинными томными глазами и полураскрытым ртом, и почти
стертый портрет бледной женщины в белом платье, с белым розаном в руке, — его матери.
Лицо широкое, белое, лоб узкий, обрамленный желтоватыми негустыми волосами, глаза крупные, тусклые, нос совершенно прямой, рот
стертый, подернутый тою загадочною, словно куда-то убегающей улыбкой, какую можно встретить на портретах, писанных доморощенными живописцами.
Улыбка женщины была какая-то медленная и скользящая: вспыхнув в глубине глаз, она красиво расширяла их; вздрагивали, выпрямляясь, сведённые морщиною брови, потом из-под чуть приподнятой губы весело блестели мелкие белые зубы, всё
лицо ласково светлело, на щеках появлялись славные ямки, и тогда эта женщина напоминала Матвею когда-то знакомый, но
стёртый временем образ.
К Матвею подкатился пузатый человечек с бритым
лицом, вытаращил круглые, точно копейки,
стёртые глаза, изорванные сетью красных трещин. Размахивая короткой рукой, он начал кричать...
Он был похож на большой инструмент, которым долго работали, широкий, плотный, с
лицом точно
стёртым, маленькими, слинявшими глазами и какой-то подержанной головой, он двигался развинченно, неверно, в груди у него хрипело, и часто его схватывал кашель.
И повернул ко мне своё
лицо — тёмное оно, а глаз я не вижу на нём, только белые брови, бородка да усы, как плесень на жутком,
стёртом тьмою и неподвижном
лице. Слышу шелест его голоса...
Всякий опытный человек, как только бы поглядел вблизи на Поликея, на его руки, на его
лицо, на его недавно отпущенную бороду, на кушак, на сено, брошенное кое-как в ящик, на худого Барабана, на
стертые шины, сейчас узнал бы, что это едет холопишка, а не купец, не гуртовщик, не дворник, не от тысячи, ни от ста, ни от десяти рублев.
Я представил себе en détail [Детально (франц.).] свой дом, дом Альтанских, все эти милые мне, но как бы не моего письма
лица, и потом… служба… канцелярия с ее
стертыми, как старые пятиалтынные,
лицами и запахом спертого воздуха и папирос… и мне хотелось куда-то бежать.
Участь ее была решена им тогда же, тем более, что она, к тому же, знала его прошлое, знала его не Зыбиным, а Талицким — это была ее вторая вина и вторая причина быть
стертой с
лица земли.
Давно уже не припоминал я этих ужасных подробностей, почти
стертых рукою времени; и теперь, восстановляя их перед потрясенными слушателями, не хотевшими верить, что такие ужасы возможны, я чувствовал, как бледнело мое
лицо и волосы шевелились на моей голове. В тоске и гневе я поднялся с кресла и, выпрямившись во весь рост, воскликнул...