Неточные совпадения
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались
студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но
знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
И с тем неуменьем, с тою нескладностью разговора, которые так
знал Константин, он, опять оглядывая всех, стал рассказывать брату историю Крицкого: как его выгнали из университета зa то, что он завел общество вспоможения бедным
студентам и воскресные школы, и как потом он поступил в народную школу учителем, и как его оттуда также выгнали, и как потом судили за что-то.
— Вас-то мне и надо, — крикнул он, хватая его за руку. — Я бывший
студент, Раскольников… Это и вам можно
узнать, — обратился он к господину, — а вы пойдемте-ка, я вам что-то покажу…
— Я Родион Романыч Раскольников, бывший
студент, а живу в доме Шиля, здесь в переулке, отсюда недалеко, в квартире нумер четырнадцать. У дворника спроси… меня
знает. — Раскольников проговорил все это как-то лениво и задумчиво, не оборачиваясь и пристально смотря на потемневшую улицу.
— Позволь, я тебе серьезный вопрос задать хочу, — загорячился
студент. — Я сейчас, конечно, пошутил, но смотри: с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не
знает, для чего живет, и которая завтра же сама собой умрет. Понимаешь? Понимаешь?
Почти рядом с ним на другом столике сидел
студент, которого он совсем не
знал и не помнил, и молодой офицер.
— Я вас
знаю мало, — повторил Базаров. — Может быть, вы правы; может быть, точно, всякий человек — загадка. Да хотя вы, например: вы чуждаетесь общества, вы им тяготитесь — и пригласили к себе на жительство двух
студентов. Зачем вы, с вашим умом, с вашею красотою, живете в деревне?
— Не провожал, а открыл дверь, — поправила она. — Да, я это помню. Я ночевала у знакомых, и мне нужно было рано встать. Это — мои друзья, — сказала она, облизав губы. — К сожалению, они переехали в провинцию. Так это вас вели? Я не
узнала… Вижу — ведут
студента, это довольно обычный случай…
— Я — поговорить…
узнать, — ответил
студент, покашливая и все более приходя в себя. — Пыли наглотался…
— Там, в Кремле, Гусаров сказал рабочим речь на тему — долой политику, не верьте
студентам, интеллигенция хочет на шее рабочих проехать к власти и все прочее в этом духе, — сказала Татьяна как будто равнодушно. — А вы откуда
знаете это? — спросила она.
Самгин нашел его усмешку нелестной для брата. Такие снисходительные и несколько хитренькие усмешечки Клим нередко ловил на бородатом лице Кутузова, но они не будили в нем недоверия к
студенту, а только усиливали интерес к нему. Все более интересной становилась Нехаева, но смущала Клима откровенным и торопливым стремлением найти в нем единомышленника. Перечисляя ему незнакомые имена французских поэтов, она говорила — так, как будто делилась с ним тайнами,
знать которые достоин только он, Клим Самгин.
Макаров говорил не обидно, каким-то очень убедительным тоном, а Клим смотрел на него с удивлением: товарищ вдруг явился не тем человеком, каким Самгин
знал его до этой минуты. Несколько дней тому назад Елизавета Спивак тоже встала пред ним как новый человек. Что это значит? Макаров был для него человеком, который сконфужен неудачным покушением на самоубийство, скромным
студентом, который усердно учится, и смешным юношей, который все еще боится женщин.
— А вы
знаете, что в университете беспокойно,
студенты шумят, требуют отмены смертной казни…
— Что же, —
студент этот, за своих стрелял или за хохлов? Не
знаете?
Фактами такого рода Иван Дронов был богат, как еж иглами; он сообщал, кто из
студентов подал просьбу о возвращении в университет, кто и почему пьянствует, он
знал все плохое и пошлое, что делали люди, и охотно обогащал Самгина своим «знанием жизни».
— Да ведь и я не
знаю, — признался
студент и снова закричал: — Согласны! Петицию министру!
Самгину хотелось поговорить с Калитиным и вообще ближе познакомиться с этими людьми,
узнать — в какой мере они понимают то, что делают. Он чувствовал, что
студенты почему-то относятся к нему недоброжелательно, даже, кажется, иронически, а все остальные люди той части отряда, которая пользовалась кухней и заботами Анфимьевны, как будто не замечают его. Теперь Клим понял, что, если б его не смущало отношение
студентов, он давно бы стоял ближе к рабочим.
— Лютов был, — сказала она, проснувшись и морщась. — Просил тебя прийти в больницу. Там Алина с ума сходит. Боже мой, — как у меня голова болит! И какая все это… дрянь! — вдруг взвизгнула она, топнув ногою. — И еще — ты! Ходишь ночью… Бог
знает где, когда тут… Ты уже не
студент…
Самгин решил зайти к Гогиным, там должны все
знать. Там было тесно, как на вокзале пред отходом поезда, он с трудом протискался сквозь толпу барышень,
студентов из прихожей в зал, и его тотчас ударил по ушам тяжелый, точно в рупор кричавший голос...
—
Знал.
Знаю.
Студентом был в его кружке, потом он свел меня с рабочими. Отлично преподавал Маркса, а сам — фантаст. Впрочем, это не мешает ему быть с людями примитивным, как топор. Вообще же парень для драки. — Пробормотав эту характеристику торопливо и как бы устало, Попов высунулся из кресла, точно его что-то ударило по затылку, и спросил...
«Кого же защищают?» — догадывался Самгин. Среди защитников он
узнал угрюмого водопроводчика, который нередко работал у Варвары,
студента — сына свахи, домовладелицы Успенской, и, кроме племянника акушерки, еще двух
студентов, — он помнил их гимназистами. Преобладала молодежь, очевидно — ремесленники, но было человек пять бородатых, не считая дворника Николая. У одного из бородатых из-под нахлобученного картуза торчали седоватые космы волос, а уши — заткнуты ватой.
— Вот вы устраиваете какой-то общий союз
студентов, а он вот не боится вас. Он уж
знает, что народ не любит
студентов.
Видит
студентов на коленях пред его дворцом, недавно этих
студентов сдавали в солдаты; он
знает, что из среды студенчества рекрутируется большинство революционеров.
— Не
узнаете? — негромко, но очень настойчиво спросил человек, придерживая Самгина за рукав пальто, когда тот шагнул вперед. — А помните
студента Маракуева? Дунаева? Я — Вараксин.
— Во сне сколько ни ешь — сыт не будешь, а ты — во сне онучи жуешь. Какие мы хозяева на земле? Мой сын,
студент второго курса, в хозяйстве понимает больше нас. Теперь, брат, живут по жидовской науке политической экономии, ее даже девчонки учат. Продавай все и — едем! Там деньги сделать можно, а здесь — жиды, Варавки, черт
знает что… Продавай…
— Клим Иванович, — шепотом заговорил он, — объясните, пожалуйста, к чему эта война
студентов с министрами? Непонятно несколько: Боголепова застрелили, Победоносцева пробовали, нашего Трепова… а теперь вот… Не понимаю расчета, — шептал он, накручивая на палец носовой платок. — Это уж,
знаете, похоже на Африку: негры, носороги, вообще — дикая сторона!
Через полчаса Самгин увидел Любовь Сомову совершенно другим человеком. Было ясно, что она давно уже
знает Маракуева и между ними существуют отношения воинственные. Сомова встретила
студента задорным восклицанием...
— Наверно — хвастает, — заметил тощенький, остроносый
студент Говорков, но вдруг вскочил и радостно закричал: — Подождите-ка! Да я же это письмо
знаю. Оно к 907 году относится. Ну, конечно же. Оно еще в прошлом году ходило, читалось…
В городе ее уже
знают, и она теперь старается заманивать новичков, заезжих
студентов, прапорщиков, молодых чиновников.
Я решил прождать еще только одну минуту или по возможности даже менее минуты, а там — непременно уйти. Главное, я был одет весьма прилично: платье и пальто все-таки были новые, а белье совершенно свежее, о чем позаботилась нарочно для этого случая сама Марья Ивановна. Но про этих лакеев я уже гораздо позже и уже в Петербурге наверно
узнал, что они, чрез приехавшего с Версиловым слугу,
узнали еще накануне, что «придет, дескать, такой-то, побочный брат и
студент». Про это я теперь
знаю наверное.
Когда Нехлюдов
знал Селенина
студентом, это был прекрасный сын, верный товарищ и по своим годам хорошо образованный светский человек, с большим тактом, всегда элегантный и красивый и вместе с тем необыкновенно правдивый и честный. Он учился прекрасно без особенного труда и без малейшего педантизма, получая золотые медали зa сочинения.
Так жила она до 16-ти лет. Когда же ей минуло 16 лет, к ее барышням приехал их племянник —
студент, богатый князь, и Катюша, не смея ни ему ни даже себе признаться в этом, влюбилась в него. Потом через два года этот самый племянник заехал по дороге на войну к тетушкам, пробыл у них четыре дня и накануне своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей в последний день сторублевую бумажку, уехал. Через пять месяцев после его отъезда она
узнала наверное, что она беременна.
Нет, Федя не наврал на него; Лопухов, точно, был такой
студент, у которого голова набита книгами, — какими, это мы увидим из библиографических исследований Марьи Алексевны, — и анатомическими препаратами: не набивши голову препаратами, нельзя быть профессором, а Лопухов рассчитывал на это. Но так как мы видим, что из сведений, сообщенных Федею о Верочке, Лопухов не слишком-то хорошо
узнал ее, следовательно и сведения, которые сообщены Федею об учителе, надобно пополнить, чтобы хорошо
узнать Лопухова.
И
знали мы, что наш знакомый Рахметов проживает в год рублей 400; для
студента это было тогда очень немало, но для помещика из Рахметовых уже слишком мало; потому каждый из нас, мало заботившихся о подобных справках, положил про себя без справок, что наш Рахметов из какой-нибудь захиревшей и обеспоместившейся ветви Рахметовых, сын какого-нибудь советника казенной палаты, оставившего детям небольшой капиталец.
Но стал он слышать, что есть между
студентами особенно умные головы, которые думают не так, как другие, и
узнал с пяток имен таких людей, — тогда их было еще мало.
Но я торопливо хватаю первое, удобное для моей цели, что попалось под руку, — попалась салфетка, потому что я, переписав письмо отставного
студента, сел завтракать — итак, я схватываю салфетку и затыкаю ему рот: «Ну,
знаешь, так и
знай; что ж орать на весь город?»
С месяц спустя он признался мне, что
знал меня и мою историю 1834 года, рассказал, что он сам из
студентов Московского университета.
Это были люди умные, образованные, честные, состарившиеся и выслужившиеся «арзамасские гуси»; они умели писать по-русски, были патриоты и так усердно занимались отечественной историей, что не имели досуга заняться серьезно современностью Все они чтили незабвенную память Н. М. Карамзина, любили Жуковского,
знали на память Крылова и ездили в Москве беседовать к И. И. Дмитриеву, в его дом на Садовой, куда и я езживал к нему
студентом, вооруженный романтическими предрассудками, личным знакомством с Н. Полевым и затаенным чувством неудовольствия, что Дмитриев, будучи поэтом, — был министром юстиции.
Немцы, в числе которых были люди добрые и ученые, как Лодер, Фишер, Гильдебрандт и сам Гейм, вообще отличались незнанием и нежеланием
знать русского языка, хладнокровием к
студентам, духом западного клиентизма, ремесленничества, неумеренным курением сигар и огромным количеством крестов, которых они никогда не снимали.
Прошло несколько месяцев; вдруг разнесся в аудитории слух, что схвачено ночью несколько человек
студентов — называли Костенецкого, Кольрейфа, Антоновича и других; мы их
знали коротко, — все они были превосходные юноши.
Германская философия была привита Московскому университету М. Г. Павловым. Кафедра философии была закрыта с 1826 года. Павлов преподавал введение к философии вместо физики и сельского хозяйства. Физике было мудрено научиться на его лекциях, сельскому хозяйству — невозможно, но его курсы были чрезвычайно полезны. Павлов стоял в дверях физико-математического отделения и останавливал
студента вопросом: «Ты хочешь
знать природу? Но что такое природа? Что такое
знать?»
Лекции эти продолжались целую неделю.
Студенты должны были приготовляться на все темы своего курса, декан вынимал билет и имя. Уваров созвал всю московскую
знать. Архимандриты и сенаторы, генерал-губернатор и Ив. Ив. Дмитриев — все были налицо.
В семидесятых годах формы у
студентов еще не было, но все-таки они соблюдали моду, и
студента всегда можно было
узнать и по манерам, и по костюму. Большинство, из самых радикальных, были одеты по моде шестидесятых годов: обязательно длинные волосы, нахлобученная таинственно на глаза шляпа с широченными полями и иногда — верх щегольства — плед и очки, что придавало юношам ученый вид и серьезность. Так одевалось студенчество до начала восьмидесятых годов, времени реакции.
Были у ляпинцев и свои развлечения — театр Корша присылал им пять раз в неделю бесплатные билеты на галерку, а цирк Саламонского каждый день, кроме суббот, когда сборы всегда были полные, присылал двадцать медных блях, которые заведующий Михалыч и раздавал
студентам, требуя за каждую бляху почему-то одну копейку.
Студенты охотно платили, но куда эти копейки шли, никто не
знал.
— Очень плохо, — сказал Авдиев. — Ласточка, ласточка, а затем… господин в поношенном испанском плаще, с слегка оплывшими глазами и крашеными усами.
Знаете что, — никогда не пейте, и главное — не начинайте. Ни из удальства, ни для того, чтобы быть ласточкой. Запомните вы этот мой совет, когда станете
студентом?
—
Знаете ли… — сказал, подъезжая к коляске,
студент. — Мне вот сейчас вспомнилась очень интересная могила, историю которой мы
узнали, роясь в монастырском архиве. Если хотите, мы свернем туда. Это недалеко, на краю села.
Не
знаешь ты ее характера; она от первейшего жениха отвернется, а к
студенту какому-нибудь умирать с голоду, на чердак, с удовольствием бы побежала, — вот ее мечта!
— Почем
знать? — пожав плечами, произнес
студент. — Мы готовы на все. Другие могут поступать как хотят, а мы от своего не отступим: мы это сегодня решили. Я, маркиз и еще двое, мы пойдем и отслужим.
— Не
знаю, может быть, что-нибудь и есть, — отвечал бледный
студент.
— Ах, Женька, — сказал Платонов укоризненно и с сожалением. — А ведь
знаешь, что после этого двое
студентов заболели… Не от тебя ли?