Неточные совпадения
Поперек длинной, узкой комнаты ресторана,
у стен ее,
стояли диваны, обитые рыжим плюшем, каждый диван на двоих; Самгин сел за столик между диванами и почувствовал себя в огромном, уродливо вытянутом
вагоне. Теплый, тошный запах табака и кухни наполнял комнату, и казалось естественным, что воздух окрашен в мутно-синий цвет.
В это время дернулся и тот
вагон,
у которого она
стояла, и пошел.
Все трое заговорили разом:"
У нас как возможно!
У нас — тишина! спокой! каких еще там конституциев! долой амуницию — чего лучше!"Гул
стоял в отделении
вагона от восклицаний, лишенных подлежащего, сказуемого и связки.
— Здесь-то-с? а вы знаете ли, что такое… здесь? Здесь!!
Стоит только шепнуть: вот, мол, русский нигилист — сейчас это менотки [ручные кандалы] на руки, арестантский
вагон, и марш на восток в deutsch Avricourt! [немецкий Аврикур] Это… здесь-с!А в deutsch Avricourt'e другие менотки, другой
вагон, и марш… в Вержболово! Вот оно… здесь!Только
у них это не экстрадицией называется, а экспюльсированием 6. Для собственных, мол, потребностей единой и нераздельной французской республики!
Поодаль от стола, не принимая пищи, сидел жандармский генерал с непроницаемым, но унылым видом, как будто тяготясь надоевшей ему формальностью. Со всех сторон двигались и шумели офицеры в своих красивых, украшенных золотом мундирах: кто, сидя за столом, допивал бутылку пива, кто,
стоя у буфета, разжевывал закусочный пирожок, отряхивал крошки, упавшие на грудь мундира, и самоуверенным жестом кидал монету, кто, подрагивая на каждой ноге, прогуливался перед
вагонами нашего поезда, заглядывая на женские лица.
У платформы
стоял готовый поезд с двумя
вагонами третьего класса впереди и тремя зеркальными министерскими сзади.
Раз — это было уже перед вечером — он поднял голову, чтобы попросить пить. Обоз
стоял на большом мосту, тянувшемся через широкую реку. Внизу над рекой темнел дым, а сквозь него виден был пароход, тащивший на буксире баржу. Впереди за рекой пестрела громадная гора, усеянная домами и церквами;
у подножия горы около товарных
вагонов бегал локомотив…
Толпа отхлынула от
вагонов — солдаты, точно серые бусы, рассылаются вдоль их, останавливаясь
у площадок, а на площадках
стоят забастовщики.
Долинский взял саквояж в одну руку и подал Даше другую. Они вышли вместе, а Анна Михайловна пошла за ними.
У барьера ее не пустили, и она остановилась против
вагона, в который вошли Долинский с Дорой. Усевшись, они выглянули в окно. Анна Михайловна
стояла прямо перед окном в двух шагах. Их разделял барьер и узенький проход. В глазах Анны Михайловны еще дрожали слезы, но она была покойнее, как часто успокаиваются люди в самую последнюю минуту разлуки.
— Послушай, маленькая польза, — говорил он суетливо, каждую минуту закуривая; там, где он
стоял, было всегда насорено, так как на одну папиросу он тратил десятки спичек. — Послушай, жизнь
у меня теперь подлейшая. Главное, всякий прапорщик может кричать: «Ты кондуктор! ты!» Понаслушался я, брат, в
вагонах всякой всячины и, знаешь, понял: скверная жизнь! Погубила меня мать! Мне в
вагоне один доктор сказал: если родители развратные, то дети
у них выходят пьяницы или преступники. Вот оно что!
У гимназиста Мити лицо было смугло-желтым, как
вагон второго класса, волосы на макушке
стояли торчком и были совсем белые — так выжгло их солнце.
— Жиндаррр!!! Жиндаррр!! — кричит кто-то на плацформе таким голосом, каким во время оно, до потопа, кричали голодные мастодонты, ихтиозавры и плезиозавры…Иду посмотреть, в чем дело…
У одного из
вагонов первого класса
стоит господин с кокардой и указывает публике на свои ноги. С несчастного, в то время когда он спал, стащили сапоги и чулки…
Глафира оставалась на платформе станции до последней минуты, и потом, дав кондуктору в руку талер, ехала
стоя на площадке
у двери
вагона.
Через полчаса Павел Николаевич, заняв место в первоклассном
вагоне Петербургской железной дороги, вышел к перилам,
у которых, в ожидании отхода поезда,
стояла по другой стороне Бодростина.
Она
стояла у своего
вагона возмущенная, негодующая.
На одном из запасных путей узловой станции
стоял вагон штаба красной бригады. Был поздний вечер воскресенья. Из станционного поселка доносились пьяные песни. В
вагоне было темно, только в одном из купе, за свечкой, сидел
у стола начальник штаба и писал служебные телеграммы.
В
вагоне I класса, в узком коридорчике, столпилась
у открытого окна кучка знакомых между собою пассажиров, которым не спится. Они
стоят, сидят на выдвинутых лавочках, и одна молоденькая дама с вьющимися волосами смотрит в окно. Ветер колышет занавеску, отбрасывает назад колечки волос, и Юрасову кажется, что ветер пахнет какими-то тяжелыми, искусственными, городскими духами.
Поезд еще
стоит почему-то, и Юрасов прохаживается вдоль
вагонов, такой красивый, строгий и важный в своем холодном отчаянии, что теперь никто не принял бы его за вора, трижды судившегося за кражи и много месяцев сидевшего в тюрьме. И он спокоен, все видит, все слышит и понимает, и только ноги
у него как резиновые — не чувствуют земли, да в душе что-то умирает, тихо, спокойно, без боли и содрогания. Вот и умерло оно.
Поезд подошел и остановился. Мы ринулись к
вагонам. Но
вагоны были заперты,
у каждой двери
стояло по жандарму.
Поезд
стоял далеко от платформы, на запасном пути. Вокруг
вагонов толпились солдаты, мужики, мастеровые и бабы. Монопольки уже две недели не торговали, но почти все солдаты были пьяны. Сквозь тягуче-скорбный вой женщин прорезывались бойкие переборы гармоники, шутки и смех.
У электрического фонаря, прислонившись спиною к его подножью, сидел мужик с провалившимся носом, в рваном зипуне, и жевал хлеб.
— Я тебя спрашиваю, как тут очутилась эта эфиопская харя?! Мы их в толпе не видели, когда
у вагонов стояли… С той стороны их впустил, на чаек получил?.. Мы здесь кровь проливали, нам нету места, а они кэк-уок танцевали, им нашлось отдельное купе?!
Сыпингай кишел войсками и учреждениями.
У станции
стоял роскошный поезд нового главнокомандующего, Леневича. Поезд сверкал зеркальными стеклами, в вагоне-кухне работали повара. По платформе расхаживали штабные, — чистенькие, нарядные, откормленные, — и странно было видеть их среди проходивших мимо изнуренных, покрытых пылью офицеров и солдат. Рождалась злоба и вражда.
Солнце садилось, мы всё
стояли. Вдали, на железнодорожной ветке, темнел роскошный поезд Куропаткина, по платформе
у вагонов расхаживали часовые. Наши солдаты, злые и иззябшие, сидели
у дороги и,
у кого был, жевали хлеб.
Рядом,
у открытого окна
вагона, несколько высунувшись из него,
стояла красавица-мексиканка.