Неточные совпадения
На полках
по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зеленого и синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой работы: венецейской, турецкой, черкесской, зашедшие в светлицу Бульбы всякими путями, через третьи и четвертые руки, что было весьма обыкновенно в те удалые времена.
— А? Так это насилие! — вскричала Дуня, побледнела как смерть и бросилась в
угол, где поскорей заслонилась столиком, случившимся под рукой. Она не кричала; но она впилась взглядом в своего мучителя и зорко следила за каждым его движением. Свидригайлов тоже не двигался с места и
стоял против нее на другом конце комнаты. Он даже овладел собою,
по крайней мере снаружи. Но лицо его было бледно по-прежнему. Насмешливая улыбка не покидала его.
Раскольников перешел через площадь. Там, на
углу,
стояла густая толпа народа, все мужиков. Он залез в самую густоту, заглядывая в лица. Его почему-то тянуло со всеми заговаривать. Но мужики не обращали внимания на него и все что-то галдели про себя, сбиваясь кучками. Он
постоял, подумал и пошел направо, тротуаром,
по направлению к В—му. Миновав площадь, он попал в переулок…
Произошло это утром, в десять часов. В этот час утра, в ясные дни, солнце всегда длинною полосой проходило
по его правой стене и освещало
угол подле двери. У постели его
стояла Настасья и еще один человек, очень любопытно его разглядывавший и совершенно ему незнакомый. Это был молодой парень в кафтане, с бородкой, и с виду походил на артельщика. Из полуотворенной двери выглядывала хозяйка. Раскольников приподнялся.
Толстоногий стол, заваленный почерневшими от старинной пыли, словно прокопченными бумагами, занимал весь промежуток между двумя окнами;
по стенам висели турецкие ружья, нагайки, сабля, две ландкарты, какие-то анатомические рисунки, портрет Гуфеланда, [Гуфеланд Христофор (1762–1836) — немецкий врач, автор широко в свое время популярной книги «Искусство продления человеческой жизни».] вензель из волос в черной рамке и диплом под стеклом; кожаный, кое-где продавленный и разорванный, диван помещался между двумя громадными шкафами из карельской березы; на полках в беспорядке теснились книги, коробочки, птичьи чучелы, банки, пузырьки; в одном
углу стояла сломанная электрическая машина.
Они
стояли на повороте коридора, за
углом его, и Клим вдруг увидал медленно ползущую
по белой стене тень рогатой головы инспектора. Дронов
стоял спиною к тени.
Зимними вечерами приятно было шагать
по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц
стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с
угла на
угол.
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял на путь горящие
угли, звонко стучал молоток
по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким видел его в Москве, на вокзале: там он
стоял, прислонясь к стене, наклонив голову и считая на ладони серебряные монеты; на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем с медной пряжкой, под мышкой — маленький узелок, картуз на голове не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались
по щекам, точно стружки.
В светлом, о двух окнах, кабинете было по-домашнему уютно,
стоял запах хорошего табака; на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний, между окнами висел в золоченой раме желто-зеленый пейзаж, из тех, которые прозваны «яичницей с луком»: сосны на песчаном обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр Попов сидел в
углу за столом, поставленным наискось от окна, курил папиросу, вставленную в пенковый мундштук, на мундштуке — палец лайковой перчатки.
Размахивая палкой, делая даме в
углу приветственные жесты рукою в желтой перчатке, Корвин важно шел в
угол, встречу улыбке дамы, но, заметив фельетониста, остановился, нахмурил брови, и концы усов его грозно пошевелились, а матовые белки глаз налились кровью. Клим
стоял, держась за спинку стула, ожидая, что сейчас разразится скандал,
по лицу Робинзона,
по его растерянной улыбке он видел, что и фельетонист ждет того же.
Самгин осторожно выглянул за
угол;
по площади все еще метались трое людей, мальчик оторвался от старика и бежал к Александровскому училищу, а старик,
стоя на одном месте, тыкал палкой в землю и что-то говорил, — тряслась борода.
Самгин, мигая, вышел в густой, задушенный кустарником сад; в густоте зарослей, под липами, вытянулся длинный одноэтажный дом, с тремя колоннами
по фасаду, с мезонином в три окна, облепленный маленькими пристройками, — они подпирали его с боков, влезали на крышу. В этом доме кто-то жил, — на подоконниках мезонина
стояли цветы. Зашли за
угол, и оказалось, что дом
стоит на пригорке и задний фасад его — в два этажа. Захарий открыл маленькую дверь и посоветовал...
Он начал ходить
по комнате, а Иван Матвеевич
стоял на своем месте и всякий раз слегка ворочался всем корпусом в тот
угол, куда пойдет Обломов. Оба они молчали некоторое время.
В
углу теплилась лампада;
по стенам
стояли волосяные стулья; на окнах горшки с увядшими цветами да две клетки, в которых дремали насупившиеся канарейки.
Еще до сих пор не определено, до какой степени может усилиться шерстяная промышленность, потому что нельзя еще,
по неверному состоянию края, решить, как далеко может быть она распространена внутри колонии. Но,
по качествам своим, эта шерсть
стоит наравне с австралийскою, а последняя высоко ценится на лондонском рынке и предпочитается ост-индской. Вскоре возник в этом
углу колонии город Грем (Grahamstown) и порт Елизабет, через который преимущественно производится торговля шерстью.
А я вдруг перекрещусь, и они все назад, боятся, только не уходят совсем, а у дверей
стоят и
по углам, ждут.
Чертопханов снова обратился к Вензору и положил ему кусок хлеба на нос. Я посмотрел кругом. В комнате, кроме раздвижного покоробленного стола на тринадцати ножках неровной длины да четырех продавленных соломенных стульев, не было никакой мебели; давным-давно выбеленные стены, с синими пятнами в виде звезд, во многих местах облупились; между окнами висело разбитое и тусклое зеркальце в огромной раме под красное дерево.
По углам стояли чубуки да ружья; с потолка спускались толстые и черные нити паутин.
Я отправился
по этой тропинке; дошел до пасеки. Рядом с нею
стоял плетеный сарайчик, так называемый амшаник, куда ставят улья на зиму. Я заглянул в полуоткрытую дверь: темно, тихо, сухо; пахнет мятой, мелиссой. В
углу приспособлены подмостки, и на них, прикрытая одеялом, какая-то маленькая фигура… Я пошел было прочь…
Вторым актерским пристанищем были номера Голяшкина, потом — Фальцвейна, на
углу Тверской и Газетного переулка. Недалеко от них,
по Газетному и Долгоруковскому переулкам, помещались номера «Принц», «Кавказ» и другие. Теперь уже и домов этих нет, на их месте
стоит здание телеграфа.
Он ухватил меня за рукав и торопливо зашагал
по обледенелому тротуару. На
углу переулка
стоял деревянный двухэтажный дом и рядом с ним, через ворота, освещенный фонарем, старый флигель с казенной зеленой вывеской «Винная лавка».
В одно из моих ранних посещений клуба я проходил в читальный зал и в «говорильне» на ходу, мельком увидел старика военного и двух штатских, сидевших на диване в
углу, а перед ними
стоял огромный, в черном сюртуке, с львиной седеющей гривой, полный энергии человек, то и дело поправлявший свое соскакивающее пенсне, который ругательски ругал «придворную накипь»,
по протекции рассылаемую
по стране управлять губерниями.
Нищенствуя, детям приходилось снимать зимой обувь и отдавать ее караульщику за
углом, а самим босиком метаться
по снегу около выходов из трактиров и ресторанов. Приходилось добывать деньги всеми способами, чтобы дома, вернувшись без двугривенного, не быть избитым. Мальчишки, кроме того,
стояли «на стреме», когда взрослые воровали, и в то же время сами подучивались у взрослых «работе».
В сентябре 1861 года город был поражен неожиданным событием. Утром на главной городской площади, у костела бернардинов, в пространстве, огражденном небольшим палисадником, публика, собравшаяся на базар, с удивлением увидела огромный черный крест с траурно — белой каймой
по углам, с гирляндой живых цветов и надписью: «В память поляков, замученных в Варшаве». Крест был высотою около пяти аршин и
стоял у самой полицейской будки.
В комнате было очень светло, в переднем
углу, на столе, горели серебряные канделябры
по пяти свеч, между ними
стояла любимая икона деда «Не рыдай мене, мати», сверкал и таял в огнях жемчуг ризы, лучисто горели малиновые альмандины на золоте венцов. В темных стеклах окон с улицы молча прижались блинами мутные круглые рожи, прилипли расплющенные носы, всё вокруг куда-то плыло, а зеленая старуха щупала холодными пальцами за ухом у меня, говоря...
Налево она тянется далеко и, пересекая овраг, выходит на Острожную площадь, где крепко
стоит на глинистой земле серое здание с четырьмя башнями
по углам — старый острог; в нем есть что-то грустно красивое, внушительное.
В субботу, перед всенощной, кто-то привел меня в кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые двери в сени и в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя. Перед черным челом печи на широкой скамье сидел сердитый, непохожий на себя Цыганок; дедушка,
стоя в
углу у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими
по воздуху. Бабушка,
стоя где-то в темноте, громко нюхала табак и ворчала...
— И я это помню, — подтвердила Александра. — Вы еще тогда за раненого голубя перессорились, и вас
по углам расставили; Аделаида так и
стояла в каске и со шпагой.
Они вдвоем обходили все корпуса и подробно осматривали, все ли в порядке. Мертвым холодом веяло из каждого
угла, точно они ходили
по кладбищу. Петра Елисеича удивляло, что фабрика
стоит пустая всего полгода, а между тем везде являлись новые изъяны, требовавшие ремонта и поправок. Когда фабрика была в полном действии, все казалось и крепче и лучше. Явились трещины в стенах, машины ржавели, печи и горны разваливались сами собой, водяной ларь дал течь, дерево гнило на глазах.
В зале было довольно чисто. В
углу стояло фортепиано,
по стенам ясеневые стулья с плетенками, вязаные занавески на окнах и две клетки с веселыми канарейками.
В комнате не было ни чемодана, ни дорожного сака и вообще ничего такого, что свидетельствовало бы о прибытии человека за сорок верст
по русским дорогам. В одном
углу на оттоманке валялась городская лисья шуба, крытая черным атласом, ватный капор и большой ковровый платок; да тут же на полу
стояли черные бархатные сапожки, а больше ничего.
За ширмами
стояла полуторная кровать игуменьи с прекрасным замшевым матрацем, ночной столик, небольшой шкаф с книгами и два мягкие кресла; а
по другую сторону ширм помещался богатый образник с несколькими лампадами, горевшими перед фамильными образами в дорогих ризах; письменный стол, обитый зеленым сафьяном с вытисненными
по углам золотыми арфами, кушетка, две горки с хрусталем и несколько кресел.
Кроме отворенных пустых сундуков и привешенных к потолку мешков, на полках, которые тянулись
по стенам в два ряда,
стояло великое множество всякой всячины, фаянсовой и стеклянной посуды, чайников, молочников, чайных чашек, лаковых подносов, ларчиков, ящичков, даже бутылок с новыми пробками; в одном
углу лежал громадный пуховик, или, лучше сказать, мешок с пухом; в другом —
стояла большая новая кадушка, покрытая белым холстом; из любопытства я поднял холст и с удивлением увидел, что кадушка почти полна колотым сахаром.
Недели две продолжалась в доме беспрестанная стукотня от столяров и плотников, не было
угла спокойного, а как погода
стояла прекрасная, то мы с сестрицей с утра до вечера гуляли
по двору, и
по саду, и
по березовой роще, в которой уже поселились грачи и которая потом была прозвана «Грачовой рощей».
— Слушаю-с, — отвечал тот и только что еще вышел из гостиной, как сейчас же, залпом, довольно горячий пунш влил себе в горло, но этот прием, должно быть, его сильно озадачил, потому что, не дойдя до кухни, он остановился в
углу в коридоре и несколько минут
стоял, понурив голову, и только все плевал
по сторонам.
Комната, в которую Стрелов привел Петеньку, смотрела светло и опрятно; некрашеный пол был начисто вымыт и снабжен во всю длину полотняною дорожкой;
по стенам и у окон
стояли красного дерева стулья с деревянными выгнутыми спинками и волосяным сиденьем; посредине задней стены был поставлен такой же формы диван и перед ним продолговатый стол с двумя креслами
по бокам; в
углу виднелась этажерка с чашками и небольшим количеством серебра.
— Я ударил его
по щеке и пошел. Слышу — сзади Драгунов тихо так говорит: «Попался?» Он
стоял за
углом, должно быть… Помолчав, хохол сказал...
Через две минуты я
стоял на
углу. Нужно же было показать ей, что мною управляет Единое Государство, а не она. «Так, как я вам говорю…» И ведь уверена: слышно
по голосу. Ну, сейчас я поговорю с ней по-настоящему…
«Профессор»
стоял у изголовья и безучастно качал головой. Штык-юнкер стучал в
углу топором, готовя, с помощью нескольких темных личностей, гробик из старых досок, сорванных с крыши часовни. Лавровский, трезвый и с выражением полного сознания, убирал Марусю собранными им самим осенними цветами. Валек спал в
углу, вздрагивая сквозь сон всем телом, и
по временам нервно всхлипывал.
Две кровати
стояли по стенам, в
углу висела большая в золотой ризе икона Божьей Матери, и перед ней горела розовая лампадка.
Форма одежды визитная, она же — бальная: темно-зеленоватый, длинный, ниже колен, сюртук, брюки навыпуск, с туго натянутыми штрипками, на плечах — золотые эполеты… какая красота. Но при такой форме необходимо,
по уставу, надевать сверху летнее серое пальто, а жара
стоит неописуемая, все тело и лицо — в поту. Суконная, еще не размякшая, не разносившаяся материя давит на жестких
углах, трет ворсом шею и жмет при каждом движении. Но зато какой внушительный, победоносный воинский вид!
С правой стороны этого шкафа, в
углу, образованном стеною и шкафом,
стоял Кириллов, и
стоял ужасно странно, — неподвижно, вытянувшись, протянув руки
по швам, приподняв голову и плотно прижавшись затылком к стене, в самом
углу, казалось желая весь стушеваться и спрятаться.
Все убранство в нем хоть было довольно небогатое, но прочное, чисто содержимое и явно носящее на себе аптекарский характер: в нескольких витринах пестрели искусно высушенные растения разных стран и
по преимуществу те, которые употреблялись для лекарств; на окнах лежали стеклянные трубочки и
стояла лампа Берцелиуса [Лампа Берцелиуса — спиртовая лампа с двойным током воздуха.], а также виднелись паяльная трубка и четвероугольный кусок
угля, предназначенные, вероятно, для сухого анализа, наконец, тут же валялась фарфоровая воронка с воткнутою в нее пропускною бумагою; сверх того, на одном покойном кресле лежал кот с полузакрытыми, гноящимися глазами.
Вот тут, у этой стены,
стояли старые, разбитые клавикорды; вдоль прочих стен расставлены были стулья и диваны, обитые какой-то подлой, запятнанной материей;
по углам помещались столики и etablissements [Стойки.], за которыми лилось пиво; посредине — мы танцевали.
Вот тут, в
углу,
стоял флигель, а теперь навалена куча мусора,
по которому привольно разрослась крапива.
В единственной чистой комнате дома, которая служила приемною, царствовала какая-то унылая нагота;
по стенам было расставлено с дюжину крашеных стульев, обитых волосяной материей, местами значительно продранной, и
стоял такой же диван с выпяченной спинкой, словно грудь у генерала дореформенной школы; в одном из простенков виднелся простой стол, покрытый загаженным сукном, на котором лежали исповедные книги прихода, и из-за них выглядывала чернильница с воткнутым в нее пером; в восточном
углу висел киот с родительским благословением и с зажженною лампадкой; под ним
стояли два сундука с матушкиным приданым, покрытые серым, выцветшим сукном.
По всем
углам и около столов разместились арестанты, в шапках, в полушубках и подпоясанные, готовые выйти сейчас на работу. Перед некоторыми
стояли деревянные чашки с квасом. В квас крошили хлеб и прихлебывали. Гам и шум был нестерпимый; но некоторые благоразумно и тихо разговаривали
по углам.
Наталья, точно каменная,
стоя у печи, заслонив чело широкой спиной, неестественно громко сморкалась, каждый раз заставляя хозяина вздрагивать.
По стенам кухни и
по лицам людей расползались какие-то зелёные узоры, точно всё обрастало плесенью, голова Саввы — как морда сома, а пёстрая рожа Максима — железный, покрытый ржавчиной заступ. В
углу, положив длинные руки на плечи Шакира, качался Тиунов, говоря...
Матвей выбежал в сени, — в
углу стоял татарин, закрыв лицо руками, и бормотал.
По двору металась Наталья, из её бестолковых криков Матвей узнал, что лекарь спит, пьяный, и его не могут разбудить, никольский поп уехал на мельницу, сомов ловить, а варваринский болен — пчёлы его искусали так, что глаза не глядят.
Я еще не совсем выспался, когда, пробудясь на рассвете, понял, что «Бегущая
по волнам» больше не
стоит у мола. Каюта опускалась и поднималась в медленном темпе крутой волны. Начало звякать и скрипеть
по углам; было то всегда невидимое соотношение вещей, которому обязаны мы бываем ощущением движения. Шарахающийся плеск вдоль борта, неровное сотрясение, неустойчивость тяжести собственного тела, делающегося то грузнее, то легче, отмечали каждый размах судна.
— Между конторой Угольного синдиката и
углом набережной, — сказал я, —
стоит замечательное парусное судно. Я увидел его ночью, когда мы расстались. Название этого корабля — «Бегущая
по волнам».