Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что
на сердце, то и
на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот,
право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или
стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Анна Андреевна. Ну вот видишь, дура, ну вот видишь: из-за тебя, этакой дряни, гость изволил
стоять на коленях; а ты вдруг вбежала как сумасшедшая. Ну вот,
право,
стоит, чтобы я нарочно отказала: ты недостойна такого счастия.
— Нет,
право забыл. Или я во сне видел?
Постой,
постой! Да что ж сердиться! Если бы ты, как я вчера, выпил четыре бутылки
на брата, ты бы забыл, где ты лежишь.
Постой, сейчас вспомню!
— Есть у меня, пожалуй, трехмиллионная тетушка, — сказал Хлобуев, — старушка богомольная:
на церкви и монастыри дает, но помогать ближнему тугенька. А старушка очень замечательная. Прежних времен тетушка,
на которую бы взглянуть
стоило. У ней одних канареек сотни четыре. Моськи, и приживалки, и слуги, каких уж теперь нет. Меньшому из слуг будет лет шестьдесят, хоть она и зовет его: «Эй, малый!» Если гость как-нибудь себя не так поведет, так она за обедом прикажет обнести его блюдом. И обнесут,
право.
—
Право, я боюсь
на первых-то порах, чтобы как-нибудь не понести убытку. Может быть, ты, отец мой, меня обманываешь, а они того… они больше как-нибудь
стоят.
Бывало,
стоишь,
стоишь в углу, так что колени и спина заболят, и думаешь: «Забыл про меня Карл Иваныч: ему, должно быть, покойно сидеть
на мягком кресле и читать свою гидростатику, — а каково мне?» — и начнешь, чтобы напомнить о себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или ковырять штукатурку со стены; но если вдруг упадет с шумом слишком большой кусок
на землю —
право, один страх хуже всякого наказания.
Произошло это утром, в десять часов. В этот час утра, в ясные дни, солнце всегда длинною полосой проходило по его
правой стене и освещало угол подле двери. У постели его
стояла Настасья и еще один человек, очень любопытно его разглядывавший и совершенно ему незнакомый. Это был молодой парень в кафтане, с бородкой, и с виду походил
на артельщика. Из полуотворенной двери выглядывала хозяйка. Раскольников приподнялся.
— Порфирий Петрович! — проговорил он громко и отчетливо, хотя едва
стоял на дрожавших ногах, — я, наконец, вижу ясно, что вы положительно подозреваете меня в убийстве этой старухи и ее сестры Лизаветы. С своей стороны, объявляю вам, что все это мне давно уже надоело. Если находите, что имеете
право меня законно преследовать, то преследуйте; арестовать, то арестуйте. Но смеяться себе в глаза и мучить себя я не позволю.
— Это мы хорошо сделали, что теперь ушли, — заторопилась, перебивая, Пульхерия Александровна, — он куда-то по делу спешил; пусть пройдется, воздухом хоть подышит… ужас у него душно… а где тут воздухом-то дышать? Здесь и
на улицах, как в комнатах без форточек. Господи, что за город!..
Постой, посторонись, задавят, несут что-то! Ведь это фортепиано пронесли,
право… как толкаются… Этой девицы я тоже очень боюсь…
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он
стоял в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую руку прижимая ко груди,
правую, с шапкой, вытянув вперед. Но рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже упал грудью
на снег, упал не сгибаясь, как доска, и тут, приподняв голову, ударяя шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул ноги и зарыл лицо в снег.
Варвара,
стоя бок о бок с ним, вздрагивала, нерешительно шевелила
правой рукой, прижатой ко груди, ее застывшее лицо Самгин находил деланно благочестивым и молчал, желая услышать жалобу
на холод и
на людей, толкавших Варвару.
Самгин подвинулся к решетке сада как раз в тот момент, когда солнце, выскользнув из облаков, осветило
на паперти собора фиолетовую фигуру протоиерея Славороссова и золотой крест
на его широкой груди. Славороссов
стоял, подняв левую руку в небо и простирая
правую над толпой благословляющим жестом. Вокруг и ниже его копошились люди, размахивая трехцветными флагами, поблескивая окладами икон, обнажив лохматые и лысые головы.
На минуту стало тихо, и зычный голос сказал, как в рупор...
— Не
стоит, — тихо сказал Тагильский. — Темнота отлично сближает людей… в некоторых случаях.
Правом допрашивать вас я — не облечен. Пришел к вам не как лицо прокурорского надзора, а как интеллигент к таковому же, пришел
на предмет консультации по некоему весьма темному делу. Вы можете поверить в это?
У буфета
стоял поручик Трифонов, держась
правой рукой за эфес шашки, а левой схватив за ворот лысого человека, который был
на голову выше его; он дергал лысого
на себя, отталкивал его и сипел...
Лютов
стоял, предостерегающе подняв
правую руку, крепко растирая левой неровно отросшую бородку. Макаров, сидя у стола, сосредоточенно намазывал икрою калач. Клим Самгин,
на диване, улыбался, ожидая неприличного и смешного.
В комнате Алексея сидело и
стояло человек двадцать, и первое, что услышал Самгин, был голос Кутузова, глухой, осипший голос, но — его. Из-за спин и голов людей Клим не видел его, но четко представил тяжеловатую фигуру, широкое упрямое лицо с насмешливыми глазами, толстый локоть левой руки, лежащей
на столе, и уверенно командующие жесты
правой.
Суслов подробно, с не крикливой, но упрекающей горячностью рассказывал о страданиях революционной интеллигенции в тюрьмах, ссылке,
на каторге, знал он все это прекрасно; говорил он о необходимости борьбы, самопожертвования и всегда говорил склонив голову к
правому плечу, как будто за плечом его
стоял кто-то невидимый и не спеша подсказывал ему суровые слова.
— Продолжай, — предложила Марина. Она была уже одета к выходу — в шляпке, в перчатке по локоть
на левой руке, а в
правой кожаный портфель, свернутый в трубку;
стоя пред нею, Попов лепил пальцами в воздухе различные фигуры, точно беседуя с глухонемой.
Диомидов, в ярко начищенных сапогах с голенищами гармоникой, в черных шароварах, в длинной, белой рубахе, помещался
на стуле,
на высоте трех ступенек от земли; длинноволосый, желтолицый, с Христовой бородкой, он был похож
на икону в киоте. Пред ним,
на засоренной, затоптанной земле двора,
стояли и сидели темно-серые люди; наклонясь к ним, размешивая воздух
правой рукой, а левой шлепая по колену, он говорил...
— Но что я могу сказать? — в смущении говорила она. — Имела ли бы я
право, если б могла сказать то, что вам так нужно и чего… вы так
стоите? — шепотом прибавила и стыдливо взглянула
на него.
— А спроси его, — сказал Райский, — зачем он тут
стоит и кого так пристально высматривает и выжидает? Генерала! А нас с тобой не видит, так что любой прохожий может вытащить у нас платок из кармана. Ужели ты считал делом твои бумаги? Не будем распространяться об этом, а скажу тебе, что я,
право, больше делаю, когда мажу свои картины, бренчу
на рояле и даже когда поклоняюсь красоте…
— Простите, — продолжал потом, — я ничего не знал, Вера Васильевна. Внимание ваше дало мне надежду. Я дурак — и больше ничего… Забудьте мое предложение и по-прежнему давайте мне только
права друга… если
стою, — прибавил он, и голос
на последнем слове у него упал. — Не могу ли я помочь? Вы, кажется, ждали от меня услуги?
Пусть Ефим, даже и в сущности дела, был
правее меня, а я глупее всего глупого и лишь ломался, но все же в самой глубине дела лежала такая точка,
стоя на которой, был
прав и я, что-то такое было и у меня справедливого и, главное, чего они никогда не могли понять.
Но я
стоял уже без языка, бледный… и вдруг в бессилии опустился
на стул;
право, со мной чуть не случился обморок.
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно с горестью воскликнул я, — едешь четвертый месяц, только и видишь серое небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что в каюте
стоит, держась рукой за потолок, самый высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да
право! — продолжал я, — где же это синее море, голубое небо да теплота, птицы какие-то да рыбы, которых, говорят, видно
на самом дне?»
На ропот мой как тут явился и дед.
По мере нашего приближения берег стал обрисовываться: обозначилась серая, длинная стена, за ней колокольни, потом тесная куча домов. Открылся вход в реку, одетую каменной набережной.
На правом берегу, у самого устья,
стоит высокая башня маяка.
— Землю, по-моему, — сказал он, — нельзя ни продавать ни покупать, потому что если можно продавать ее, то те, у кого есть деньги, скупят ее всю и тогда будут брать с тех, у кого нет земли, что хотят, за
право пользоваться землею. Будут брать деньги за то, чтобы
стоять на земле, — прибавил он, пользуясь аргументом Спенсера.
С
правой стороны
на возвышении
стояли в два ряда стулья тоже с высокими спинками для присяжных, внизу столы для адвокатов.
Он показал ей, что и где писать, и она села за стол, оправляя левой рукой рукав
правой; он же
стоял над ней и молча глядел
на ее пригнувшуюся к столу спину, изредка вздрагивавшую от сдерживаемых рыданий, и в душе его боролись два чувства — зла и добра: оскорбленной гордости и жалости к ней, страдающей, и последнее чувство победило.
— Вы
на меня не сердитесь, я дура, ничего не
стою… и Алеша, может быть,
прав, очень
прав, что не хочет к такой смешной ходить.
Одним словом, можно бы было надеяться даже-де тысяч
на шесть додачи от Федора Павловича,
на семь даже, так как Чермашня все же
стоит не менее двадцати пяти тысяч, то есть наверно двадцати восьми, «тридцати, тридцати, Кузьма Кузьмич, а я, представьте себе, и семнадцати от этого жестокого человека не выбрал!..» Так вот я, дескать, Митя, тогда это дело бросил, ибо не умею с юстицией, а приехав сюда, поставлен был в столбняк встречным иском (здесь Митя опять запутался и опять круто перескочил): так вот, дескать, не пожелаете ли вы, благороднейший Кузьма Кузьмич, взять все
права мои
на этого изверга, а сами мне дайте три только тысячи…
Отец Паисий
стоял над ним и ждал с твердостью. Отец Ферапонт помолчал и вдруг, пригорюнившись и приложив
правую ладонь к щеке, произнес нараспев, взирая
на гроб усопшего старца...
«Имеешь ли ты
право возвестить нам хоть одну из тайн того мира, из которого ты пришел? — спрашивает его мой старик и сам отвечает ему за него, — нет, не имеешь, чтобы не прибавлять к тому, что уже было прежде сказано, и чтобы не отнять у людей свободы, за которую ты так
стоял, когда был
на земле.
«Что бы у ней такое?» — пробормотал Ракитин, вводя Алешу за руку в гостиную. Грушенька
стояла у дивана как бы все еще в испуге. Густая прядь темно-русой косы ее выбилась вдруг из-под наколки и упала
на ее
правое плечо, но она не заметила и не поправила, пока не вгляделась в гостей и не узнала их.
Я слез и
постоял некоторое время
на дороге, смутно предаваясь чувству неприятного недоумения.
Правое колесо почти совершенно подвернулось под телегу и, казалось, с немым отчаянием поднимало кверху свою ступицу.
На самом перевале около тропы с
правой стороны
стоит небольшая кумирня, сложенная из накатника.
— Врешь, братец, какие тебе документы.
На то указы. В том-то и сила, чтобы безо всякого
права отнять имение.
Постой однако ж. Это имение принадлежало некогда нам, было куплено у какого-то Спицына и продано потом отцу Дубровского. Нельзя ли к этому придраться?
Парламентское правление, не так, как оно истекает из народных основ англо-саксонского Common law, [Обычного
права (англ.).] a так, как оно сложилось в государственный закон — самое колоссальное беличье колесо в мире. Можно ли величественнее
стоять на одном и том же месте, придавая себе вид торжественного марша, как оба английские парламента?
—
На что же это по трактирам-то, дорого
стоит, да и так нехорошо женатому человеку. Если не скучно вам со старухой обедать — приходите-ка, а я,
право, очень рада, что познакомилась с вами; спасибо вашему отцу, что прислал вас ко мне, вы очень интересный молодой человек, хорошо понимаете вещи, даром что молоды, вот мы с вами и потолкуем о том о сем, а то, знаете, с этими куртизанами [царедворцами (от фр. courtisan).] скучно — все одно: об дворе да кому орден дали — все пустое.
Может, Бенкендорф и не сделал всего зла, которое мог сделать, будучи начальником этой страшной полиции, стоящей вне закона и над законом, имевшей
право мешаться во все, — я готов этому верить, особенно вспоминая пресное выражение его лица, — но и добра он не сделал,
на это у него недоставало энергии, воли, сердца. Робость сказать слово в защиту гонимых
стоит всякого преступления
на службе такому холодному, беспощадному человеку, как Николай.
— С
правой стороны вашей
стоит vin de Graves, вы опять не ошибитесь, — и Тирье, пихая огромную щепотку табаку в широкий и вздернутый в одну сторону нос, сыпал табак
на тарелку.
Но этого мало: даже собственные крестьяне некоторое время не допускали ее лично до распоряжений по торговой площади. До перехода в ее владение они точно так же, как и крестьяне других частей, ежегодно посылали выборных, которые сообща и установляли
на весь год площадный обиход. Сохранения этого порядка они домогались и теперь, так что матушке немалых усилий
стоило, чтобы одержать победу над крестьянской вольницей и осуществить свое помещичье
право.
Но лучшие были у «Эрмитажа», платившие городу за
право стоять на бирже до пятисот рублей в год.
На других биржах — по четыреста.
Сердце у меня тревожно билось, в груди еще
стояло ощущение теплоты и удара. Оно, конечно, скоро прошло, но еще и теперь я ясно помню ту смутную тревогу, с какой во сне я искал и не находил то, что мне было нужно, между тем как рядом, в спутанном клубке сновидений, кто-то плакал, стонал и бился… Теперь мне кажется, что этот клубок был завязан тремя «национализмами», из которых каждый заявлял
право на владение моей беззащитной душой, с обязанностью кого-нибудь ненавидеть и преследовать…
Вся площадь изрезана оврагами; в одном
на дне его
стоит зеленоватая жижа,
правее — тухлый Дюков пруд, куда, по рассказу бабушки, дядья зимою бросили в прорубь моего отца.
Дошли до конца съезда.
На самом верху его, прислонясь к
правому откосу и начиная собою улицу,
стоял приземистый одноэтажный дом, окрашенный грязно-розовой краской, с нахлобученной низкой крышей и выпученными окнами. С улицы он показался мне большим, но внутри его, в маленьких полутемных комнатах, было тесно; везде, как
на пароходе перед пристанью, суетились сердитые люди, стаей вороватых воробьев метались ребятишки, и всюду
стоял едкий, незнакомый запах.
— Возьми его назад, мне,
право, он не надобен, да и я уже его не
стою; ибо не служил изображенному
на нем государю.
Нам все почтения отдавай, каких и не бывает-то даже, а тебя мы хуже чем последнего лакея третировать будем!» Истины ищут,
на праве стоят, а сами как басурмане его в статье расклеветали.
Отдельно от всех других построек
стояла заимка старика Основы, приткнувшись
на правом берегу р.
— Работы египетские вместятся… — гремел Кирилл; он теперь уже
стоял на ногах и размахивал
правою рукой. — Нищ, убог и странен
стою пред тобой, милостивец, но нищ, убог и странен по своей воле… Да! Видит мое духовное око ненасытную алчбу и похоть, большие помыслы, а будет час, когда ты, милостивец, позавидуешь мне…