Неточные совпадения
Вральман. Уталец! Не
постоит на месте, как тикой
конь пез усды. Ступай! Форт! [Вон! (от нем. fort)]
Все тут было богато: торные улицы, крепкие избы;
стояла ли где телега — телега была крепкая и новешенькая; попадался ли
конь —
конь был откормленный и добрый; рогатый скот — как
на отбор.
И пробились было уже козаки, и, может быть, еще раз послужили бы им верно быстрые
кони, как вдруг среди самого бегу остановился Тарас и вскрикнул: «
Стой! выпала люлька с табаком; не хочу, чтобы и люлька досталась вражьим ляхам!» И нагнулся старый атаман и стал отыскивать в траве свою люльку с табаком, неотлучную сопутницу
на морях, и
на суше, и в походах, и дома.
У крыльца
стояли оседланные
кони. Бульба вскочил
на своего Черта, который бешено отшатнулся, почувствовав
на себе двадцатипудовое бремя, потому что Тарас был чрезвычайно тяжел и толст.
На крыльце
С подъятой лапой, как живые,
Стояли львы сторожевые,
И прямо в темной вышине
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел
на бронзовом
коне.
И, обращен к нему спиною,
В неколебимой вышине,
Над возмущенною Невою
Стоит с простертою рукою
Кумир
на бронзовом
коне.
—
Стой! — взвизгнул он и раньше, чем кучер остановил
коня, легко выпрыгнул
на мостовую, подбежал к Самгину и окутал его ноги полою распахнувшейся шубы.
Это напоминает немного сказку об Иване-царевиче, в которой
на перекрестке
стоит столб с надписью: «Если поедешь направо, волки
коня съедят, налево — самого съедят, а прямо — дороги нет».
В галерее, вне часовни,
стоял деревянный
конь, похожий
на наших балаганных коньков, но в натуральную величину, весь расписанный, с разными привесками и украшениями, назначенный для торжественных процессий, как объяснил нам кое-как индиец.
Иные, сытые и гладкие, подобранные по мастям, покрытые разноцветными попонами, коротко привязанные к высоким кряквам, боязливо косились назад
на слишком знакомые им кнуты своих владельцев-барышников; помещичьи
кони, высланные степными дворянами за сто, за двести верст, под надзором какого-нибудь дряхлого кучера и двух или трех крепкоголовых конюхов, махали своими длинными шеями, топали ногами, грызли со скуки надолбы; саврасые вятки плотно прижимались друг к дружке; в величавой неподвижности, словно львы,
стояли широкозадые рысаки с волнистыми хвостами и косматыми лапами, серые в яблоках, вороные, гнедые.
Я не дождался конца сделки и ушел. У крайнего угла улицы заметил я
на воротах сероватого домика приклеенный большой лист бумаги. Наверху был нарисован пером
конь с хвостом в виде трубы и нескончаемой шеей, а под копытами
коня стояли следующие слова, написанные старинным почерком...
Вода в реке
стояла на прибыли, и потому вброд ее перейти было нельзя. У китайцев нашлась небольшая лодка. Мы перевезли в ней седла и грузы, а
коней переправили вплавь.
Тут показалось новое диво: облака слетели с самой высокой горы, и
на вершине ее показался во всей рыцарской сбруе человек
на коне, с закрытыми очами, и так виден, как бы
стоял вблизи.
«Страшна казнь, тобою выдуманная, человече! — сказал Бог. — Пусть будет все так, как ты сказал, но и ты сиди вечно там
на коне своем, и не будет тебе царствия небесного, покамест ты будешь сидеть там
на коне своем!» И то все так сбылось, как было сказано: и доныне
стоит на Карпате
на коне дивный рыцарь, и видит, как в бездонном провале грызут мертвецы мертвеца, и чует, как лежащий под землею мертвец растет, гложет в страшных муках свои кости и страшно трясет всю землю…»
По одному виду можно было понять, что каждому из них ничего не
стоит остановить
коня на полном карьере, прямо с седла ринуться
на матерого волка, задержанного
на лету доспевшей собакой, налечь
на него всем телом и железными руками схватить за уши, придавить к земле и держать, пока не сострунят.
Подняв кулаки над спиной ямщика,
Неистово мчится фельдъегерь.
На самой дороге догнав русака,
Усатый помещичий егерь
Махнул через ров
на проворном
коне,
Добычу у псов отбивает.
Со всей своей свитой
стоит в стороне
Помещик — борзых подзывает…
— Верно, старик
стоит у сена, — проговорил шепотом трубач. — Не муштруйте, пан ротмистр, напрасно
коня: непривычный
конь не пойдет
на старика.
Но ведь как, я вам доложу, разбойник
стоит? просто статуй великолепный,
на которого
на самого заглядеться надо, и сейчас по нем видно, что он в
коне все нутро соглядает.
Санин соскочил с
коня и подбежал к ней. Она оперлась об его плечи, мгновенно спрыгнула
на землю и села
на одном из моховых бугров. Он
стоял перед нею, держа в руках поводья обеих лошадей.
—
Стой! — крикнул казаку офицер,
на всем скаку посадил
на задние ноги
коня, казак
на лету подхватил брошенные поводья, а офицер, вытянувшись в струнку, отрапортовал генералу...
Флигель-то — он,
на худой
коней:, пятьдесят целковых
стоил, а ежели
на охотника…
— А провал их знает,
постоят ли, батюшка! Ворон ворону глаз не выклюет; а я слышал, как они промеж себя поговаривали черт знает
на каком языке, ни слова не понять, а, кажись, было по-русски! Берегись, боярин, береженого
коня и зверь не вредит!
Трудно было всадникам
стоять в лесу против пеших.
Кони вздымались
на дыбы, падали навзничь, давили под собой седоков. Опричники отчаялись насмерть. Сабля Хомяка свистела, как вихорь, над головой его сверкала молния.
—
Постой, рано. Заползи-ка вон оттоль как можно ближе к табуну; ползи, пока не сметят тебя
кони; а лишь начнут ушьми трясти, ты и гикни, да пострашнее, да и гони их прямо
на кибитки!
«Идет город Рязань!» — сказал царь и повторил: «Подайте мой лук!» Бросился Борис к коновязи, где
стоял конь с саадаком, вскочил в седло, только видим мы, бьется под ним
конь, вздымается
на дыбы, да вдруг как пустится, закусив удила, так и пропал с Борисом.
Царевич сидел
на коне. Возле него был Басманов. Просители
стояли перед ними
на коленях. Старший держал золотое блюдо с хлебом-солью.
Погибель была неизбежна; и витязь взмолился Христу, чтобы Спаситель избавил его от позорного плена, и предание гласит, что в то же мгновение из-под чистого неба вниз стрекнула стрела и взвилась опять кверху, и грянул удар, и
кони татарские пали
на колени и сбросили своих всадников, а когда те поднялись и встали, то витязя уже не было, и
на месте, где он
стоял, гремя и сверкая алмазною пеной, бил вверх высокою струёй ключ студеной воды, сердито рвал ребра оврага и серебристым ручьем разбегался вдали по зеленому лугу.
Сальме была искусная наездница, через каждые десять или пятнадцать верст
стояли, заранее приготовленные, переменные
кони, охраняемые солдатами, очень любившими своего доброго капитана, и беглецы полетели «
на крыльях любви», как непременно сказал бы поэт того времени.
— Ну, что ж это? Разве
конь малого
стоит, — говорил он, не глядя
на лошадь.
— Как для чего? А вот показать им всем, что и я могу ездить, как они все, и что это ничего не
стоит. Да… Вот я теперь иду пешком, а тогда развалюсь так же, закурю этакую регалию… «Эх, птица тройка! Неситесь,
кони»… Впрочем, это из другой оперы, да и я сейчас еще не решил,
на чем остановиться: ландо, открытая коляска или этакого английского черта купить.
— Да с полсорока больше своих не дочтемся! Изменники дрались не
на живот, а
на смерть: все легли до единого. Правда, было за что и
постоять! сундуков-то с добром… серебряной посуды возов с пять, а казны
на тройке не увезешь! Наши молодцы нашли в одной телеге бочонок романеи да так-то
на радости натянулись, что насилу
на конях сидят. Бычура с пятидесятью человеками едет за мной следом, а другие с повозками поотстали.
— Да слышишь ли ты, голова! он
на других-то людей вовсе не походит. Посмотрел бы ты, как он сел
на коня, как подлетел соколом к войску, когда оно, войдя в Москву, остановилось у Арбатских ворот, как показал
на Кремль и соборные храмы!.. и что тогда было в его глазах и
на лице!.. Так я тебе скажу: и взглянуть-то страшно! Подле его стремени ехал Козьма Минич Сухорукий… Ну, брат, и этот молодец! Не так грозен, как князь Пожарский, а нашего поля ягода — за себя
постоит!
Кирша поспешил выйти
на двор. В самом деле, его Вихрь оторвался от коновязи и подбежал к другим лошадям; но, вместо того чтоб с ними драться, чего и должно было ожидать от такого дикого
коня, аргамак
стоял смирнехонько подле пегой лошади, ласкался к ней и, казалось, радовался, что был с нею вместе.
— Дорога?
Постой, боярин… в самом деле… Слава богу! Ну, Юрий Дмитрич, сядем
на коней, мешкать нечего.
— Вижу, боярин: вон и
конь привязан к дереву… Ну, так и есть: это стог сена. Верно, какой-нибудь проезжий захотел покормить даром свою лошадь… Никак, он нас увидел… садится
на коня… Кой прах! Что ж он
стоит на одном месте? ни взад, ни вперед!.. Он как будто нас дожидается… Полно, добрый ли человек?.. Смотри! он скачет к нам… Берегись, боярин!.. Что это? с нами крестная сила! Не дьявольское ли наваждение?.. Ведь он остался в отчине боярина Шалонского?.. Ах, батюшки светы!. Точно, это Кирша!
Она тоже имела несколько десятков тысяч десятин, много овец, конский завод и много денег, но не «кружилась», а жила у себя в богатой усадьбе, про которую знакомые и Иван Иваныч, не раз бывавший у графини по делам, рассказывали много чудесного; так, говорили, что в графининой гостиной, где висят портреты всех польских королей, находились большие столовые часы, имевшие форму утеса,
на утесе
стоял дыбом золотой
конь с брильянтовыми глазами, а
на коне сидел золотой всадник, который всякий раз, когда часы били, взмахивал шашкой направо и налево.
Вот, чтоб не очутиться
на одном уровне с мужиком, и нужно было знать, что Париж
стоит на реке Сене и что Калигула однажды велел привести в сенат своего
коня.
Вот скоро и ушли все в лес вон по той дороге; и пан в хату ушел, только панский
конь стоит себе, под деревом привязан. А уж и темнеть начало, по лесу шум идет, и дождик накрапывает, вот-таки совсем, как теперь… Уложила меня Оксана
на сеновале, перекрестила
на ночь… Слышу я, моя Оксана плачет.
Стою и любуюсь задрапированным снегом Аполлоном в колеснице
на четверке
коней.
Выстроили весь отряд четырехугольником, а в отряде-то тысяч десять народу. Стали, ждем —
стоим. Отрядный генерал
на середину выехал, поздоровался: «Здорово, братцы!» — «Здравия желаем, ваше превосходительство!» — гаркнули. Объехал нас и выслал адъютанта. Красавец офицер,
на вороном
коне, с «егорьем»
на груди.
— Портрет!.. Да она в самом деле хороша. Бедняжка! ну как же ему не реветь? Жигулин! садись
на коня; ты догонишь транспорт и отдашь кирасирскому пленному офицеру этот бумажник; да
постой, я напишу к нему записку.
— Чего, братец! Я вовсе исковеркан, точно разбитая лошадь: насилу
на ногах
стою. И эти пехотинцы еще нам завидуют! Попробовал бы кто-нибудь из них не сходить с
коня целые сутки.
Он повернулся и быстро пустился назад по той же дороге; взойдя
на двор, он, не будучи никем замечен, отвязал лучшую лошадь, вскочил
на нее и пустился снова через огород, проскакал гумно, махнул рукою удивленной хозяйке, которая еще
стояла у дверей овина, и, перескочив через ветхий, обвалившийся забор, скрылся в поле как молния; несколько минут можно было различить мерный топот скачущего
коня… он постепенно становился тише и тише, и наконец совершенно слился с шепотом листьев дубравы.
Должник устроен довольно затейливым образом: другой
коней его прикрепляется к железному прутику, вершка в два с половиной длиною; прутик просовывается весьма свободно в круглое отверстие костяной дощечки, просверленной
на средине (длиною вершка в два, а шириною в палец] и держится в дощечке
на широкой шляпке, какая бывает у большого гвоздя; к обоим концам косточки прикреплен своими концами ремешок (в четверть длиною), вытянутый посредине кверху; он составляет острый треугольник, которому основанием служит дощечка; к верхнему острому углу ременного треугольника привязываются простою петлею обе опутинки;
стоит дернуть за их концы — петля развяжется, и ястреб может лететь.
Кругом
стояла египетская тьма, в двух шагах решительно ничего не было видно, и я во всем положился
на инстинкт моего
коня; не помню, сколько времени я ехал, но, наконец, вдали мелькнул слабый огонек, Рыжко прибавил шагу, огонек приближался, вот и речка, верный
конь прыгнул через нее с несвойственной его летам энергией.
Сидим мы раз с тетушкой,
на святках, после обеда у окошечка, толкуем что-то от Божества и едим в поспе моченые яблоки, и вдруг замечаем — у наших ворот
на улице,
на снегу,
стоит тройка ямских
коней. Смотрим — из-под кибитки из-за кошмы вылезает высокий человек в калмыцком тулупе, темным сукном крыт, алым кушаком подпоясан, зеленым гарусным шарфом во весь поднятый воротник обверчен, и длинные концы
на груди жгутом свиты и за пазуху сунуты,
на голове яломок, а
на ногах телячьи сапоги мехом вверх.
Далеко от сраженья, меж кустов,
Питомец смелый трамских табунов,
Расседланный, хладея постепенно,
Лежал издохший
конь; и перед ним,
Участием исполненный живым,
Стоял черкес, соратника лишенный;
Крестом сжав руки и кидая взгляд
Завистливый туда,
на поле боя,
Он проклинать судьбу свою был рад;
Его печаль — была печаль героя!
И весь в поту, усталостью томим,
К нему в испуге подскакал Селим
(Он лук не напрягал еще, и стрелы
Все до одной в колчане были целы).
Кони стали и
стоят, и нас заносит. Холодно! Лицо режет снегом. Яков сел с козел ко мне, чтобы нам обоим теплее было, и мы с головой закрылись ковром.
На ковёр наносило снег, он становился тяжёлым. Я сидела и думала: «Вот и пропала я! И не съем конфет, что везла из города…» Но страшно мне не было, потому что Яков разговаривал всё время. Помню, он говорил: «Жалко мне вас, барышня! Зачем вы-то погибнете?» — «Да ведь и ты тоже замёрзнешь?»
Приказный умер вскоре после рождения этого сына и оставил жену и сына ни с чем, кроме того домика, который, как сказано, «ничего не
стоил». Но вдова-приказничиха сама дорого
стоила: она была из тех русских женщин, которая «в беде не сробеет, спасет;
коня на скаку остановит, в горящую избу взойдет», — простая, здравая, трезвомысленная русская женщина, с силою в теле, с отвагой в душе и с нежною способностью любить горячо и верно.
Конь (ворчливо). Никуда ты не направляешься, а
стоишь на одном месте и ноешь.