Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в
голове; просто как будто или
стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
А по́ лугу,
Что
гол, как у подьячего
Щека, вчера побритая,
Стоят «князья Волконские»
И детки их, что ранее
Родятся, чем отцы.
У суда
стоять —
Ломит ноженьки,
Под венцом
стоять —
Голова болит,
Голова болит,
Вспоминается
Песня старая,
Песня грозная.
На широкий двор
Гости въехали,
Молоду жену
Муж домой привез,
А роденька-то
Как набросится!
Деверек ее —
Расточихою,
А золовушка —
Щеголихою,
Свекор-батюшка —
Тот медведицей,
А свекровушка —
Людоедицей,
Кто неряхою,
Кто непряхою…
Вошла — и все я вспомнила:
Свечами воску ярого
Обставлен, среди горенки
Дубовый стол
стоял,
На нем гробочек крохотный
Прикрыт камчатной скатертью,
Икона в
головах…
Г-жа Простакова (
стоя на коленях). Ах, мои батюшки, повинную
голову меч не сечет. Мой грех! Не губите меня. (К Софье.) Мать ты моя родная, прости меня. Умилосердись надо мною (указывая на мужа и сына) и над бедными сиротами.
Как взглянули головотяпы на князя, так и обмерли. Сидит, это, перед ними князь да умной-преумной; в ружьецо попаливает да сабелькой помахивает. Что ни выпалит из ружьеца, то сердце насквозь прострелит, что ни махнет сабелькой, то
голова с плеч долой. А вор-новотор, сделавши такое пакостное дело,
стоит брюхо поглаживает да в бороду усмехается.
Но надежды их не сбылись, и когда поля весной освободились от снега, то глуповцы не без изумления увидели, что они
стоят совсем
голые.
Затем, проходя от причастия мимо градоначальника, кланялись и поздравляли; но он
стоял дерзостно и никому даже не кивнул
головой.
Старый, толстый Татарин, кучер Карениной, в глянцовом кожане, с трудом удерживал прозябшего левого серого, взвивавшегося у подъезда. Лакей
стоял, отворив дверцу. Швейцар
стоял, держа наружную дверь. Анна Аркадьевна отцепляла маленькою быстрою рукой кружева рукава от крючка шубки и, нагнувши
голову, слушала с восхищением, что говорил, провожая ее, Вронский.
Кити
стояла с засученными рукавами у ванны над полоскавшимся в ней ребенком и, заслышав шаги мужа, повернув к нему лицо, улыбкой звала его к себе. Одною рукою она поддерживала под
голову плавающего на спине и корячившего ножонки пухлого ребенка, другою она, равномерно напрягая мускул, выжимала на него губку.
— Тебе не свежо ли? Ты бледна.
Постой, нагнись! — сказала сестра Кити, Львова, и, округлив свои полные прекрасные руки, с улыбкою поправила ей цветы на
голове.
Она
стояла, как и всегда, чрезвычайно прямо держась, и, когда Кити подошла к этой кучке, говорила с хозяином дома, слегка поворотив к нему
голову.
Она быстро оделась, сошла вниз и решительными шагами вошла в гостиную, где, по обыкновению, ожидал ее кофе и Сережа с гувернанткой. Сережа, весь в белом,
стоял у стола под зеркалом и, согнувшись спиной и
головой, с выражением напряженного внимания, которое она знала в нем и которым он был похож на отца, что-то делал с цветами, которые он принес.
Минуты две, опустив
голову с выражением напряженного усилия мысли,
стоял он с револьвером в руках неподвижно и думал.
Но, что б они ни говорили, он знал, что теперь всё погибло. Прислонившись
головой к притолоке, он
стоял в соседней комнате и слышал чей-то никогда неслыханный им визг, рев, и он знал, что это кричало то, что было прежде Кити. Уже ребенка он давно не желал. Он теперь ненавидел этого ребенка. Он даже не желал теперь ее жизни, он желал только прекращения этих ужасных страданий.
Теперь же он видел только то, что Махотин быстро удалялся, а он, шатаясь,
стоял один на грязной неподвижной земле, а пред ним, тяжело дыша, лежала Фру-Фру и, перегнув к нему
голову, смотрела на него своим прелестным глазом.
— Не нужно, — отвечал Англичанин. — Пожалуйста, не говорите громко. Лошадь волнуется, — прибавил он, кивая
головою на запертый денник, пред которым они
стояли и где слышалась перестановка ног по соломе.
— Я понимаю, я очень понимаю это, — сказала Долли и опустила
голову. Она помолчала, думая о себе, о своем семейном горе, и вдруг энергическим жестом подняла
голову и умоляющим жестом сложила руки. — Но
постойте! Вы христианин. Подумайте о ней! Что с ней будет, если вы бросите ее?
Войдя в кабинет, Рябинин осмотрелся по привычке, как бы отыскивая образ, но, найдя его, не перекрестился. Он оглядел шкапы и полки с книгами и с тем же сомнением, как и насчет вальдшнепов, презрительно улыбнулся и неодобрительно покачал
головой, никак уже не допуская, чтоб эта овчинка могла
стоить выделки.
Левин прочел это и, не поднимая
головы, с запиской в руках
стоял пред Сергеем Ивановичем.
Он
стоял на коленах и, положив
голову на сгиб ее руки, которая жгла его огнем через кофту, рыдал, как ребенок.
Варенька
стояла в дверях, переодетая в желтое ситцевое платье, с повязанным на
голове белым платком.
— И он неодобрительно покачал
головой, как бы сильно сомневаясь в том, чтоб эта овчинка
стоила выделки.
Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни заперты изнутри,
стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо между собою: женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела на толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая
голову руками: то была мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву они шептали или проклятие?
Под окном, в толпе народа,
стоял Грушницкий, прижав лицо к стеклу и не спуская глаз с своей богини; она, проходя мимо, едва приметно кивнула ему
головой.
Бэла сидела на лежанке, повесив
голову на грудь, а Григорий Александрович
стоял перед нею.
Грушницкий
стоял, опустив
голову на грудь, смущенный и мрачный.
— Вот он вас проведет в присутствие! — сказал Иван Антонович, кивнув
головою, и один из священнодействующих, тут же находившихся, приносивший с таким усердием жертвы Фемиде, что оба рукава лопнули на локтях и давно лезла оттуда подкладка, за что и получил в свое время коллежского регистратора, прислужился нашим приятелям, как некогда Виргилий прислужился Данту, [Древнеримский поэт Вергилий (70–19 гг. до н. э.) в поэме Данте Алигьери (1265–1321) «Божественная комедия» через Ад и Чистилище провожает автора до Рая.] и провел их в комнату присутствия, где
стояли одни только широкие кресла и в них перед столом, за зерцалом [Зерцало — трехгранная пирамида с указами Петра I, стоявшая на столе во всех присутственных местах.] и двумя толстыми книгами, сидел один, как солнце, председатель.
«Кто бы такой был этот Чичиков? — думал брат Василий. — Брат Платон на знакомства неразборчив и, верно, не узнал, что он за человек». И оглянул он Чичикова, насколько позволяло приличие, и увидел, что он
стоял, несколько наклонивши
голову и сохранив приятное выраженье в лице.
Мой бедный Ленский! изнывая,
Не долго плакала она.
Увы! невеста молодая
Своей печали неверна.
Другой увлек ее вниманье,
Другой успел ее страданье
Любовной лестью усыпить,
Улан умел ее пленить,
Улан любим ее душою…
И вот уж с ним пред алтарем
Она стыдливо под венцом
Стоит с поникшей
головою,
С огнем в потупленных очах,
С улыбкой легкой на устах.
Мими
стояла, прислонившись к стене, и, казалось, едва держалась на ногах; платье на ней было измято и в пуху, чепец сбит на сторону; опухшие глаза были красны,
голова ее тряслась; она не переставала рыдать раздирающим душу голосом и беспрестанно закрывала лицо платком и руками.
Налево от двери
стояли ширмы, за ширмами — кровать, столик, шкафчик, уставленный лекарствами, и большое кресло, на котором дремал доктор; подле кровати
стояла молодая, очень белокурая, замечательной красоты девушка, в белом утреннем капоте, и, немного засучив рукава, прикладывала лед к
голове maman, которую не было видно в эту минуту.
Я поднял
голову — на табурете подле гроба
стояла та же крестьянка и с трудом удерживала в руках девочку, которая, отмахиваясь ручонками, откинув назад испуганное личико и уставив выпученные глаза на лицо покойной, кричала страшным, неистовым голосом.
Карл Иваныч был глух на одно ухо, а теперь от шума за роялем вовсе ничего не слыхал. Он нагнулся ближе к дивану, оперся одной рукой о стол,
стоя на одной ноге, и с улыбкой, которая тогда мне казалась верхом утонченности, приподнял шапочку над
головой и сказал...
После этого я очень долго,
стоя перед зеркалом, причесывал свою обильно напомаженную
голову; но, сколько ни старался, я никак не мог пригладить вихры на макушке: как только я, желая испытать их послушание, переставал прижимать их щеткой, они поднимались и торчали в разные стороны, придавая моему лицу самое смешное выражение.
Сложив свои огромные руки на груди, опустив
голову и беспрестанно тяжело вздыхая, Гриша молча
стоял перед иконами, потом с трудом опустился на колени и стал молиться.
Козаки все
стояли понурив
головы, зная вину; один только незамайковский куренной атаман Кукубенко отозвался.
Все своевольные и гульливые рыцари стройно
стояли в рядах, почтительно опустив
головы, не смея поднять глаз, когда кошевой раздавал повеления; раздавал он их тихо, не вскрикивая, не торопясь, но с расстановкою, как старый, глубоко опытный в деле козак, приводивший не в первый раз в исполненье разумно задуманные предприятия.
Несколько женщин, похожих на привидения,
стояли на коленях, опершись и совершенно положив изнеможенные
головы на спинки стоявших перед ними стульев и темных деревянных лавок; несколько мужчин, прислонясь у колонн и пилястр, на которых возлегали боковые своды, печально
стояли тоже на коленях.
— О, любезный пан! — сказал Янкель, — теперь совсем не можно! Ей-богу, не можно! Такой нехороший народ, что ему надо на самую
голову наплевать. Вот и Мардохай скажет. Мардохай делал такое, какого еще не делал ни один человек на свете; но Бог не захотел, чтобы так было. Три тысячи войска
стоят, и завтра их всех будут казнить.
В подобных случаях водилось у запорожцев гнаться в ту ж минуту за похитителями, стараясь настигнуть их на дороге, потому что пленные как раз могли очутиться на базарах Малой Азии, в Смирне, на Критском острове, и бог знает в каких местах не показались бы чубатые запорожские
головы. Вот отчего собрались запорожцы. Все до единого
стояли они в шапках, потому что пришли не с тем, чтобы слушать по начальству атаманский приказ, но совещаться, как ровные между собою.
Смутны
стояли гетьман и полковники, задумалися все и молчали долго, как будто теснимые каким-то тяжелым предвестием. Недаром провещал Тарас: так все и сбылось, как он провещал. Немного времени спустя, после вероломного поступка под Каневом, вздернута была
голова гетьмана на кол вместе со многими из первейших сановников.
Тарас
стоял в толпе, потупив
голову и в то же время гордо приподняв очи, и одобрительно только говорил: «Добре, сынку, добре!»
Андрий
стоял ни жив ни мертв, не имея духа взглянуть в лицо отцу. И потом, когда поднял глаза и посмотрел на него, увидел, что уже старый Бульба спал, положив
голову на ладонь.
Вдруг показалось ему, что слева подошел, став рядом, неизвестный невидимый;
стоило повернуть
голову, как причудливое ощущение исчезло бы без следа.
Когда Грэй поднялся на палубу «Секрета», он несколько минут
стоял неподвижно, поглаживая рукой
голову сзади на лоб, что означало крайнее замешательство. Рассеянность — облачное движение чувств — отражалось в его лице бесчувственной улыбкой лунатика. Его помощник Пантен шел в это время по шканцам с тарелкой жареной рыбы; увидев Грэя, он заметил странное состояние капитана.
Осторожно отвел он рукою салоп и увидал, что тут
стоит стул, а на стуле в уголку сидит старушонка, вся скрючившись и наклонив
голову, так что он никак не мог разглядеть лица, но это была она.
Раскольников
стоял и сжимал топор. Он был точно в бреду. Он готовился даже драться с ними, когда они войдут. Когда они стучались и сговаривались, ему несколько раз вдруг приходила мысль кончить все разом и крикнуть им из-за дверей. Порой хотелось ему начать ругаться с ними, дразнить их, покамест не отперли. «Поскорей бы уж!» — мелькнуло в его
голове.
На улице опять жара
стояла невыносимая; хоть бы капля дождя во все эти дни. Опять пыль, кирпич и известка, опять вонь из лавочек и распивочных, опять поминутно пьяные, чухонцы-разносчики и полуразвалившиеся извозчики. Солнце ярко блеснуло ему в глаза, так что больно стало глядеть, и
голова его совсем закружилась, — обыкновенное ощущение лихорадочного, выходящего вдруг на улицу в яркий солнечный день.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял
голову и увидал, что
стоит у тогодома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.