Неточные совпадения
Этот день мы употребили на переход к знакомой нам грибной фанзе около озера Благодати. Опять нам пришлось мучиться
в болотах, которые после дождей стали еще непроходимее. Чтобы миновать их, мы сделали большой обход, но и это не помогло. Мы рубили деревья, кусты, устраивали гати, и все-таки наши вьючные животные вязли на каждом шагу чуть не по брюхо. Большого труда
стоило нам перейти через зыбуны и только к
сумеркам удалось выбраться на твердую почву.
С утра погода была удивительно тихая. Весь день
в воздухе
стояла сухая мгла, которая после полудня начала быстро сгущаться. Солнце из белого стало желтым, потом оранжевым и, наконец, красным;
в таком виде оно и скрылось за горизонтом. Я заметил, что
сумерки были короткие: как-то скоро спустилась ночная тьма. Море совершенно успокоилось, нигде не было слышно ни единого всплеска. Казалось, будто оно погрузилось
в сон.
Доклад кончен; ключница подает старосте рюмку водки и кусок хлеба с солью. Анна Павловна несколько времени
стоит у окна спальни и вперяет взор
в сгустившиеся
сумерки. Через полчаса она убеждается, что приказ ее отчасти уже выполнен и что с села пробираются три тени по направлению к великановской меже.
И вдруг я проснулся. Начинало светать. Это было ранней весной, снег еще не весь стаял, погода
стояла пасмурная, слякотная, похожая более на осень.
В окна тускло, почти враждебно глядели мутные
сумерки; освоившись с ними, я разглядел постель Бродского. На ней никого не было. Не было также и чемодана, который мы вчера укладывали с ним вместе. А
в груди у меня
стояло что-то теплое от недавнего счастливого сна. И контраст этого сна сразу подчеркнул для меня все значение моей потери.
Когда наконец они повернули с двух разных тротуаров
в Гороховую и стали подходить к дому Рогожина, у князя стали опять подсекаться ноги, так что почти трудно было уж и идти. Было уже около десяти часов вечера. Окна на половине старушки
стояли, как и давеча, отпертые, у Рогожина запертые, и
в сумерках как бы еще заметнее становились на них белые спущенные сторы. Князь подошел к дому с противоположного тротуара; Рогожин же с своего тротуара ступил на крыльцо и махал ему рукой. Князь перешел к нему на крыльцо.
Но старого сада докуда еще не тронули; по-прежнему был он полон прохлады и
сумерек; по-прежнему старые дуплистые липы и березы задумчиво помавали
в вышине всклокоченными вершинами; по-прежнему волною неслись отовсюду запахи и прозрачною, душистою массою
стояли в воздухе.
В сумерки, когда надвигающиеся со всех сторон тени ночи уже препятствуют ясно различать предметы, генерал не утерпит и выйдет на крутой берег реки. Долгое время
стоит он недвижно, уставясь глазами
в противоположную сторону.
На выезде главной Никольской улицы, вслед за маленькими деревянными домиками,
в окнах которых виднелись иногда цветы и детские головки, вдруг показывался, неприятно поражая, огромный серый острог с своей высокой стеной и железной крышей. Все
в нем, по-видимому, обстояло благополучно: ружья караула были
в козлах, и у пестрой будки
стоял посиневший от холода солдат. Наступили
сумерки. По всему зданию то тут, то там замелькали огоньки.
Выбравшись на набережную, Ботвель приказал вознице ехать к тому месту, где
стояла «Бегущая по волнам», но, попав туда, мы узнали от вахтенного с баркаса, что судно уведено на рейд, почему наняли шлюпку. Нам пришлось обогнуть несколько пароходов, оглашаемых музыкой и освещенных иллюминацией. Мы стали уходить от полосы берегового света, погрузясь
в сумерки и затем
в тьму, где, заметив неподвижный мачтовый огонь, один из лодочников сказал...
Оленин вернулся
сумерками и долго не мог опомниться от всего, чтò видел; но к ночи опять нахлынули на него вчерашние воспоминания; он выглянул
в окно; Марьяна ходила из дома
в клеть, убираясь по хозяйству. Мать ушла на виноград. Отец был
в правлении. Оленин не дождался, пока она совсем убралась, и пошел к ней. Она была
в хате и
стояла спиной к нему. Оленин думал, что она стыдится.
Первый предмет, поразивший старого рыбака, когда он вошел на двор, была жена его, сидевшая на ступеньках крыльца и рыдавшая во всю душу; подле нее сидели обе снохи, опустившие платки на лицо и качавшие головами.
В дверях, прислонившись к косяку,
стоял приемыш; бледность лица его проглядывала даже сквозь густые
сумерки;
в избе слышались голоса Петра и Василия и еще чей-то посторонний, вовсе незнакомый голос.
Начинало светать, река туманилась, наш костер потух.
В сумерках по берегу виднелись странные группы каких-то людей. Одни
стояли вокруг нас, другие у самой воды кричали перевозчика. Невдалеке
стояла телега, запряженная круглою сытою лошадью, спокойно ждавшею перевоза.
— А вот изволишь видеть: вчерась я шел от свата Савельича так около
сумерек; глядь — у самых Серпуховских ворот
стоит тройка почтовых, на телеге лежит раненый русской офицер, и слуга около него что-то больно суетится. Смотрю, лицо у слуги как будто бы знакомое; я подошел, и лишь только взглянул на офицера, так сердце у меня и замерло! Сердечный!
в горячке, без памяти, и кто ж?.. Помнишь, Андрей Васьянович, месяца три тому назад мы догнали
в селе Завидове проезжего офицера?
В глубоких
сумерках прозвучал звонок из кабинета Персикова. Панкрат появился на пороге. И увидал странную картину. Ученый
стоял одиноко посреди кабинета и глядел на столы. Панкрат кашлянул и замер.
Сумерки незаметно надвинулись на безмолвную усадьбу, и полная луна, выбравшись из-за почерневшего сада, ярко осветила широкий двор перед моею анфиладой. Случилось так, что я лежал лицом прямо против длинной галереи комнат,
в которых белые двери
стояли уходящими рядами вроде монахинь
в «Роберте».
Метель! Метель!.. И как это вдруг. Как неожиданно!!. А до того времени
стояла прекрасная погода.
В полдень слегка морозило; солнце, ослепительно сверкая по снегу и заставляя всех щуриться, прибавляло к веселости и пестроте уличного петербургского населения, праздновавшего пятый день Масленицы. Так продолжалось почти до трех часов, до начала
сумерек, и вдруг налетела туча, поднялся ветер, и снег повалил с такою густотою, что
в первые минуты ничего нельзя было разобрать на улице.
Я сам помню, как однажды
в сумерки, когда отец мой со священником Петром сидели у окна
в кабинете, а Голован
стоял под окном и все они втроем вели свой разговор
в открытые на этот случай ворота вбежал ободранный Горностай и с криком «забыл, подлец!» при всех ударил Голована по лицу, а тот, тихонько его отстранив, дал ему из-за пазухи медных денег и повел его за ворота.
На солнозакате мы выбрались на берег реки Ключевой, которая здесь была очень не широка — сажен пять
в некоторых местах; летом ее вброд переезжают. Теперь на ней еще
стоял лед, хотя на нем чернели широкие полыньи и от берегов во многих местах шли полосы живой текучей воды. Место было порядочно дикое и глухое, хотя начали попадаться росчисти и покосы; тропа, наконец, вывела на деревенскую дорогу, по которой мы и въехали
в Сосунки, когда все кругом начало тонуть
в мутных вечерних
сумерках.
А
сумерки в эту пору, разумеется, ранние, и ночь, несмотря на вселуние,
стояла претемная, настоящая воровская.
Днем мы спали, а перед вечером я отправился пройтись по слободке. Начинало темнеть.
Сумерки наваливались на бревенчатые избы, нахлобученные шапками снега, на «резиденцию», на темные массы гор.
В слободке зажигались огни…
В одной избе
стоял шум, слышались визгливые звуки гармоники, нестройный галдеж и песни…
Внутри церковь была так же ветха и сера, как и снаружи. На иконостасе и на бурых стенах не было ни одного местечка, которого бы не закоптило и не исцарапало время. Окон было много, но общий колорит казался серым, и поэтому
в церкви
стояли сумерки.
В ней надолго останавливаются туманы,
стоит холодная сырость и почти непрерывные
сумерки.
Не могу теперь ясно ответить, почему сельские женщины и
в городах местами своих жертвоприношений избирали «колодцы», у которых они и собирались и
стояли кучками с
сумерек.
Года три назад я был
в Греции. Наш пароход отошел от Смирны, обогнул остров Хиос и шел через Архипелаг к Аттике. Солнце село, над морем лежали тихие, жемчужно-серые
сумерки.
В теплой дымке медленно вздымались и опускались тяжелые массы воды. Пароход резал волны,
в обеденном зале ярко горели электрические огни,
в салоне играли Шопена. Я
стоял на палубе и жадно, взволнованно смотрел вдаль.
За это время лодки разделились. Мы перешли к правому берегу, а женщина свернула
в одну из проток. К
сумеркам мы достигли устья реки Люундани, по соседству с которой, немного выше,
стояли две юрты. Дальше мы не пошли и тотчас стали устраивать бивак.
В вагонных
сумерках стоял передо мной образ Кисочки, не отходил от меня, и я уже ясно сознавал, что мною совершено зло, равносильное убийству.
В сумерках стоял сгорбленный мужик с растерянным лицом,
в накинутом на плечи зипуне.
Арестовали
в саду во время работы Афанасия Ханова. Арестовали почему-то и Капралова, увезли обоих
в город. Гребенкин скрылся. Тимофей Глухарь тоже скрывался, а вечером,
в сумерках, бегал по дачам и просил более мягкосердечных дачников подписать бумагу, что они от него обиды не имели. Почтительно кланялся,
стоял без шапки.
В сумерки Плещеевы собрались уходить. Мы все
стояли в передней. Я делал грустные глаза, смотрел на Машу и тихонько говорил себе: «навсегда!» Она поглядывала на меня и как будто чего-то ждала.
И мною, мало-помалу, овладело неприятное чувство. Сначала я думал, что это досада на то, что я не
в состоянии объяснить простого явления, но потом, когда я вдруг
в ужасе отвернулся от огонька и ухватился одной рукой за Пашку, ясно стало, что мною овладевает страх… Меня охватило чувство одиночества, тоски и ужаса, точно меня против воли бросили
в эту большую, полную
сумерек яму, где я один на один
стоял с колокольней, глядевшей на меня своим красным глазом.
Справа и слева
в передних
стояли сумерки.
В сумерках шел я вверх по Остроженской улице. Таяло кругом, качались под ногами доски через мутные лужи. Под светлым еще небом черною и тихою казалась мокрая улица; только обращенные к западу стены зданий странно белели, как будто светились каким-то тихим светом. Фонари еще не горели.
Стояла тишина, какая опускается
в сумерках на самый шумный город. Неслышно проехали извозчичьи сани. Как тени, шли прохожие.
Назади остались степи, местность становилась гористою. Вместо маленьких, корявых березок кругом высились могучие, сплошные леса. Таежные сосны сурово и сухо шумели под ветром, и осина, красавица осени, сверкала средь темной хвои нежным золотом, пурпуром и багрянцем. У железнодорожных мостиков и на каждой версте
стояли охранники-часовые,
в сумерках их одинокие фигуры темнели среди глухой чащи тайги.
В гостиной, где оставил меня лакей,
стояла окутанная
сумерками старинная дедовская мебель
в белых чехлах.
Он прошел сотни три шагов, потом
в сумерках круто повернул к дороге и остановился под деревом у китайской могилы. Мы прошли мимо. Солдат
стоял и молча смотрел на нас, потом пошел по дороге следом.
— Ну, я потому-то вам и рассказываю, что это удивительно! А вы еще представьте себе, что
в зале у нас словно назло именно и
стоят такие хозяйские часы, да еще с курантами; как заведут: динь-динь-динь-динь-динь-динь, так и конца нет, и она мимо их с
сумерек даже и проходить боится, а вынесть некуда, и говорят, будто вещь очень дорогая, да ведь и жена-то сама стала их любить.
На дворе
стояли уже ранние зимние
сумерки,
в моленной царил полумрак и свет от лампад перед образами уже побеждал потухающий свет короткого зимнего дня. Мать Досифея сидела на высоком стуле, со строгим выражением своего, точно отлитого из желтого воска лица и подернутыми дымкой грусти прекрасными глазами.
В комнате
стояли серые
сумерки, сквозь которые ясно вырисовывались и печка, и спавшая девочка, и Наср-Эддин.