Неточные совпадения
Только были улики даже
и в таких делах,
об которых, думал Чичиков, кроме его
и четырех
стен никто не знал.
— Как не может быть? — продолжал Раскольников с жесткой усмешкой, — не застрахованы же вы? Тогда что с ними станется? На улицу всею гурьбой пойдут, она будет кашлять
и просить
и об стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а дети плакать… А там упадет,
в часть свезут,
в больницу, умрет, а дети…
Мешается; то тревожится, как маленькая, о том, чтобы завтра все прилично было, закуски были
и всё… то руки ломает, кровью харкает, плачет, вдруг стучать начнет головой
об стену, как
в отчаянии.
От природы была она характера смешливого, веселого
и миролюбивого, но от беспрерывных несчастий
и неудач она до того яростно стала желать
и требовать, чтобы все жили
в мире
и радости
и не смели жить иначе, что самый легкий диссонанс
в жизни, самая малейшая неудача стали приводить ее тотчас же чуть не
в исступление,
и она
в один миг, после самых ярких надежд
и фантазий, начинала клясть судьбу, рвать
и метать все, что ни попадало под руку,
и колотиться головой
об стену.
Он садился
в угол, к
стене, на ручку дивана
и, осторожно улыбаясь, смешил девочек рассказами
об учителях
и гимназистах. Иногда Клим возражал ему...
— Брось сковороду, пошла к барину! — сказал он Анисье, указав ей большим пальцем на дверь. Анисья передала сковороду Акулине, выдернула из-за пояса подол, ударила ладонями по бедрам
и, утерев указательным пальцем нос, пошла к барину. Она
в пять минут успокоила Илью Ильича, сказав ему, что никто о свадьбе ничего не говорил: вот побожиться не грех
и даже образ со
стены снять,
и что она
в первый раз
об этом слышит; говорили, напротив, совсем другое, что барон, слышь, сватался за барышню…
Сделавши одно послабление, губернатор должен был допустить десять
и молчать, иначе ему несдобровать. Он сам первый нарушитель законов. А европейцы берут все больше
и больше воли,
и в Пекине узнают
об этом тогда, когда уже они будут под
стенами его
и когда помешать разливу чужого влияния будет трудно.
Между тем все они уставили глаза
в стену или
в пол
и, кажется, побились
об заклад о том, кто сделает лицо глупее.
Об эту каменную
стену яростно била вода,
и буруны или расстилались далеко гладкой пеленой, или высоко вскакивали
и облаками снежной пыли сыпались
в стороны.
Из всей обстановки кабинета Ляховского только это зеркало несколько напоминало
об удобствах
и известной привычке к роскоши; все остальное отличалось большой скромностью, даже некоторым убожеством:
стены были покрыты полинялыми обоями, вероятно, синего цвета; потолок из белого превратился давно
в грязно-серый
и был заткан по углам паутиной; паркетный пол давно вытерся
и был покрыт донельзя измызганным ковром, потерявшим все краски
и представлявшимся издали большим грязным пятном.
— Сумасшедший! — завопил он
и, быстро вскочив с места, откачнулся назад, так что стукнулся спиной
об стену и как будто прилип к
стене, весь вытянувшись
в нитку. Он
в безумном ужасе смотрел на Смердякова. Тот, нимало не смутившись его испугом, все еще копался
в чулке, как будто все силясь пальцами что-то
в нем ухватить
и вытащить. Наконец ухватил
и стал тащить. Иван Федорович видел, что это были какие-то бумаги или какая-то пачка бумаг. Смердяков вытащил ее
и положил на стол.
Запачканный диван стоял у
стены, время было за полдень, я чувствовал страшную усталость, бросился на диван
и уснул мертвым сном. Когда я проснулся, на душе все улеглось
и успокоилось. Я был измучен
в последнее время неизвестностью
об Огареве, теперь черед дошел
и до меня, опасность не виднелась издали, а обложилась вокруг, туча была над головой. Это первое гонение должно было нам служить рукоположением.
Комната тетенек, так называемая боковушка,
об одно окно, узкая
и длинная, как коридор. Даже летом
в ней царствует постоянный полумрак. По обеим сторонам окна поставлены киоты с образами
и висящими перед ними лампадами. Несколько поодаль, у
стены, стоят две кровати, друг к другу изголовьями; еще поодаль — большая изразцовая печка; за печкой, на пространстве полутора аршин, у самой двери, ютится Аннушка с своим сундуком, войлоком для спанья
и затрапезной, плоской, как блин,
и отливающей глянцем подушкой.
Ему почудился он громче, чем удар макогона
об стену, которым обыкновенно
в наше время мужик прогоняет кутью, за неимением фузеи [Фузея — кремневое ружье.]
и пороха.
Как это выступление, так
и ряд последующих протестов, выражавшихся
в неорганизованных вспышках, оставались
в стенах университета. Их подавляли арестами
и высылками, о которых большинство москвичей
и не знало, так как
в газетах было строго запрещено писать
об этом.
В Могилеве, на станции, встречаю фельдъегеря, разумеется, тотчас спрашиваю его: не знает ли он чего-нибудь о Пушкине. Он ничего не мог сообщить мне
об нем, а рассказал только, что за несколько дней до его выезда сгорел
в Царском Селе Лицей, остались одни
стены и воспитанников поместили во флигеле. [Пожар
в здании Лицея был 12 мая.] Все это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей добраться до столицы.
Половина окон (
в бывших парадных комнатах) закрыта ставнями; на другой половине ставни открыты, но едва держатся на петлях, вздрагивают
и колотятся
об стены, чуть посильнее подует ветер.
Мне было стыдно. Я смотрел на долину Прегеля
и весь горел. Не страшно было, а именно стыдно. Меня охватывала беспредметная тоска, желание метаться, биться головой
об стену. Что-то вроде бессильной злобы раба, который всю жизнь плясал
и пел песни,
и вдруг,
в одну минуту, всем существом своим понял, что он весь, с ног до головы, — раб.
Признаюсь откровенно,
в эту минуту я именно только
об этом
и помнил. Но делать было нечего: пришлось сойти с ослов
и воспользоваться гостеприимством
в разбойничьем приюте. Первое, что поразило нас при входе
в хижину, — это чистота, почти запустелость, царствовавшая
в ней. Ясное дело, что хозяева, имея постоянный промысел на большой дороге, не нуждались
в частом посещении этого приюта. Затем, на
стенах было развешано несколько ружей, которые тоже не предвещали ничего доброго.
Что делать! даже
в учебниках, для средних учебных заведений изданных,
об этой форме правления упоминается (так прямо
и пишут: форма правления); даже
в стенах Новороссийского университета тайному советнику Панютину,
в Одессе сущу, провозглашалось46: четыре суть формы правления: деспотическая, монархическая неограниченная, монархическая ограниченная
и… республиканская!
Хозяева — с трудом могут продышать скопившиеся внутри храпы; кучер — от сытости не отличает правую руку от левой; дворник — стоит с метлой у ворот
и брюхо
об косяк чешет, кухарка — то
и дело робят родит, а лошади, раскормленные, словно доменные печи, как угорелые выскакивают из каретного сарая, с полною готовностью вонзить дышло
в любую крепостную
стену.
Он бродил за ним, как тень, привязывался к каждому его слову, ломал свои руки, обколотил их чуть не
в кровь
об стены и об нары
и страдал, видимо страдал от убеждения, что Варламов «все врет»!
Я ожидал, что Осип станет упрекать Ардальона, учить его, а тот будет смущенно каяться. Но ничего подобного не было, — они сидели рядом, плечо
в плечо,
и разговаривали спокойно краткими словами. Очень грустно было видеть их
в этой темной, грязной конуре; татарка говорила
в щель
стены смешные слова, но они не слушали их. Осип взял со стола воблу, поколотил ее
об сапог
и начал аккуратно сдирать шкуру, спрашивая...
— Ах, прошу вас, прошу вас
об этом, — умолял Термосесов,
и когда обольщенная им хозяйка вышла, он стал размещать по
стене портреты на гвоздях, которые принес с собою
в кармане.
Сначала дали Ваве отдохнуть, побегать по саду, особенно
в лунные ночи; для девочки, воспитанной
в четырех
стенах, все было ново, «очаровательно, пленительно», она смотрела на луну
и вспоминала о какой-нибудь из обожаемых подруг
и твердо верила, что
и та теперь вспомнит
об ней; она вырезывала вензеля их на деревьях…
— Нанимай лекаря, или… я тебя… черт тебя!..»,
и Готовцев начал так штырять меня кулаками под ребра, что я,
в качестве модели народа, все подавался назад
и назад
и, наконец, стукнулся затылком
об стену и остановился.
Илья оглядел комнату. У
стен её молча стояли испуганные, жалкие люди. Он почувствовал
в груди презрение к ним, обиделся на себя за то, что сказал им
об убийстве,
и крикнул...
Когда думаешь
об еде, то на душе становится легче,
и Тетка стала думать о том, как она сегодня украла у Федора Тимофеича куриную лапку
и спрятала ее
в гостиной между шкапом
и стеной, где очень много паутины
и пыли.
Печатных афиш тогда
в городе не было; некоторые почетные лица получали афиши письменные из конторы театра, а город узнавал о названии пиесы
и об именах действующих лиц
и актеров из объявления, прибиваемого четырьмя гвоздиками к колонне или к
стене главного театрального подъезда.
И всё оттого, что я пегий, думал я, вспоминая слова людей о своей шерсти,
и такое зло меня взяло, что я стал биться
об стены денника головой
и коленами —
и бился до тех пор, пока не вспотел
и не остановился
в изнеможении.
Омакнул
в воду губку, прошел ею по нем несколько раз, смыв с него почти всю накопившуюся
и набившуюся пыль
и грязь, повесил перед собой на
стену и подивился еще более необыкновенной работе: всё лицо почти ожило,
и глаза взглянули на него так, что он, наконец, вздрогнул
и, попятившись назад, произнес изумленным голосом: «Глядит, глядит человеческими глазами!» Ему пришла вдруг на ум история, слышанная давно им от своего профессора,
об одном портрете знаменитого Леонардо да Винчи, над которым великий мастер трудился несколько лет
и всё еще почитал его неоконченным
и который, по словам Вазари, был, однако же, почтен от всех за совершеннейшее
и окончательнейшее произведение искусства.
Чего ж ты хочешь теперь? Жить? Как жить? Жить, как ты живешь
в суде, когда судебный пристав провозглашает: «суд идет!..» Суд идет, идет суд, повторил он себе. Вот он суд! «Да я же не виноват! — вскрикнул он с злобой. — За что? »
И он перестал плакать
и, повернувшись лицом к
стене, стал думать всё
об одном
и том же: зачем, за что весь этот ужас?
На полу под ним разостлан был широкий ковер, разрисованный пестрыми арабесками; — другой персидский ковер висел на
стене, находящейся против окон,
и на нем развешаны были пистолеты, два турецкие ружья, черкесские шашки
и кинжалы, подарки сослуживцев, погулявших когда-то за Балканом… на мраморном камине стояли три алебастровые карикатурки Паганини, Иванова
и Россини… остальные
стены были голые, кругом
и вдоль по ним стояли широкие диваны, обитые шерстяным штофом пунцового цвета; — одна единственная картина привлекала взоры, она висела над дверьми, ведущими
в спальню; она изображала неизвестное мужское лицо, писанное неизвестным русским художником, человеком, не знавшим своего гения
и которому никто
об нем не позаботился намекнуть.
В темноте он покидал сверху лапти
и лег на спину, глядя на перемет над печкой, чуть видневшийся над его головой,
и прислушиваясь к тараканам, шуршавшим по
стене, ко вздохам, храпенью, чесанью нога
об ногу
и к звукам скотины на дворе.
Но из-за
стены не было никакого ответа. Продолжалось равномерное бормотание
и еще звуки движения. «Верно, он кланяется
в землю, — думала она. — Но не откланяется он, — проговорила она. — Он обо мне думает. Так же, как я
об нем. С тем же чувством думает он
об этих ногах», — говорила она, сдернув мокрые чулки
и ступая босыми ногами по койке
и поджимая их под себя. Она посидела так недолго, обхватив колени руками
и задумчиво глядя перед собой. «Да эта пустыня, эта тишина.
И никто никогда не узнал бы…»
— Да, потеряли. Это другое дело! — произнес полицмейстер, как бы доверяя словам Иосафа. — Отойдите, однако, немножко
в сторону! — заключил он
и сам встал. Иосаф отошел
и, не могши, кажется, твердо стоять на ногах, облокотился одним плечом
об стену.
Затем он садился на полозья розвален, отирал рукавом рубахи пот
и кровь с лица
и замирал
в усталой позе, тупо глядя на
стену дома, грязную, с облезлою штукатуркой
и с разноцветными полосами красок, — маляры Сучкова, возвращаясь с работы, имели обыкновение чистить кисти
об эту часть
стены.
Составляется короткий протокол
в казенных словах,
и к нему прилагается оставленное самоубийцей письмо… Двое дворников
и городовой несут труп вниз по лестнице. Арсений светит, высоко подняв лампу над головой. Анна Фридриховна, надзиратель
и поручик смотрят сверху из окна
в коридоре. Несущие на повороте разладились
в движениях, застряли между
стеной и перилами,
и тот, который поддерживал сзади голову, опускает руки. Голова резко стукается
об одну ступеньку, о другую, о третью.
Но вот уже разошлись по Иерусалиму верующие
и скрылись
в домах, за
стенами,
и загадочны стали лица встречных. Погасло ликование.
И уже смутные слухи
об опасности поползли
в какие-то щели, пробовал сумрачный Петр подаренный ему Иудою меч.
И все печальнее
и строже становилось лицо учителя. Так быстро пробегало время
и неумолимо приближало страшный день предательства. Вот прошла
и последняя вечеря, полная печали
и смутного страха,
и уже прозвучали неясные слова Иисуса о ком-то, кто предаст его.
Поручик прошел за ней пять-шесть больших, роскошно убранных комнат, коридор
и в конце концов очутился
в просторной квадратной комнате, где с первого же шага его поразило изобилие цветущих растений
и сладковатый, густой до отвращения запах жасмина. Цветы шпалерами тянулись вдоль
стен, заслоняя окна, свешивались с потолка, вились по углам, так что комната походила больше на оранжерею, чем на жилое помещение. Синицы, канарейки
и щеглята с писком возились
в зелени
и бились
об оконные стекла.
В конце залы была большая дверь из светлой желтой меди. Лишь только они подошли к ней, как соскочили со
стен два рыцаря, ударили копьями
об щиты
и бросились на черную курицу. Чернушка подняла хохол, распустила крылья… вдруг сделалась большая-большая, выше рыцарей,
и начала с ними сражаться! Рыцари сильно на нее наступали, а она защищалась крыльями
и носом. Алеше сделалось страшно, сердце
в нем сильно затрепетало,
и он упал
в обморок.
Опять эта беленькая собачка! Дворник не пожалел ее, стукнул головою
об стену и бросил
в яму, куда бросают сор
и льют помои. Но она была жива.
И мучилась еще целый день. А я несчастнее ее, потому что мучаюсь целые три дня. Завтра — четвертый, потом пятый, шестой… Смерть, где ты? Иди, иди! Возьми меня!
По крайней слабости, она уже давно не могла оставлять постель, но, когда все ушли к парадной панихиде
в церковь, она сползла с своего смертного ложа
и, опираясь руками
об стены, явилась к гробу покойника.
Это глубоко аполлоновское настроение совершенно непонятно «твердым» людям типа Ницше. Для них одно из двух: либо разбей голову
об стену от отчаяния
и ужаса перед жестокостью жизни, либо — возьми себя
в руки, внуши себе: «Я рок, я буря, я вихрь!» —
и, глядя на жестокости жизни, скажи: «Да, так я
и хотел, так буду я хотеть!»
Чего же ты хочешь теперь? Жить? Как жить? Жить, как ты живешь
в суде, когда судебный пристав провозглашает: «суд идет»? Суд идет, идет суд. Вот он — суд. Да я же не виноват! — воскликнул он со злобой. — За что?
И он перестал плакать,
и, повернувшись лицом к
стене, стал думать все
об одном
и том же: зачем, за что весь этот ужас?
Но уютно, как
в крепости, сидели они за
стенами своего ничтожества
и роковой слепоты,
и распылялись все мои слова
об их непроницаемые лбы!
Изо всей школьной жизни упомяну только
об одном событии, вследствие которого я неожиданно расстался с
стенами заведения
и вылетел
в жизнь ранее положенного срока, да притом совсем
и не
в том направлении, к которому специально готовился.
Андрей Иванович пролежал больной с неделю. Ему заложило грудь,
в левом боку появились боли; при кашле стала выделяться кровь. День шел за днем, а Андрей Иванович все не мог освоиться с тем, что произошло: его, Андрея Ивановича, при всей мастерской отхлестали по щекам, как мальчишку, —
и кто совершил это? Его давнишний друг, товарищ!
И этот друг знал, что он болен
и не
в силах защититься! Андрей Иванович был готов биться головою
об стену от ярости
и негодования на Ляхова.
К красивой
и пылкой женщине он еще не охладел как мужчина. Да
и человеку
в этой женщине он хотел бы сочувствовать всем сердцем.
И не мог. Она его не согревала своей страстью. Точно он уперся сегодня
об стену.
Мне так хорошо было сидеть
в ванне, как прежде,
и слушать знакомый голос, не вдумываясь
в слова,
и видеть все знакомое, простое, обыкновенное: медный, слегка позеленевший кран,
стены с знакомым рисунком, принадлежности к фотографии,
в порядке разложенные на полках. Я снова буду заниматься фотографией, снимать простые
и тихие виды
и сына: как он ходит, как он смеется
и шалит. Этим можно заниматься
и без ног.
И снова буду писать
об умных книгах, о новых успехах человеческой мысли, о красоте
и мире.