Неточные совпадения
Муж ее, Дмитрий Прокофьев, занимался ямщиной и был тоже под
стать жене: молод, крепок, красив.
Но когда дошли до того, что ободрали на лепешки кору с последней сосны, когда не
стало ни
жен, ни дев и нечем было «людской завод» продолжать, тогда головотяпы первые взялись за ум.
Но ничего не вышло. Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; кошели, в которых кашу варили, сгорели вместе с кашею. А рознь да галденье пошли пуще прежнего: опять
стали взаимно друг у друга земли разорять,
жен в плен уводить, над девами ругаться. Нет порядку, да и полно. Попробовали снова головами тяпаться, но и тут ничего не доспели. Тогда надумали искать себе князя.
— Тише, дети, тише! — даже сердито закричал Левин на детей,
становясь пред
женой, чтобы защитить ее, когда толпа детей с визгом радости разлетелась им навстречу.
Левин застал
жену грустною и скучающею. Обед трех сестер удался бы очень весело, но потом его ждали, ждали, всем
стало скучно, сестры разъехались, и она осталась одна.
— Да ведь позвольте! Они на
статье основываются, — говорили в другой группе, —
жена должна быть записана дворянкой.
Положение Алексея Александровича вследствие этого и отчасти вследствие павшего на него презрения за неверность его
жены стало весьма шатко.
Он не сумел приготовить свое лицо к тому положению, в которое он
становился перед
женой после открытия его вины.
Первое время женитьба, новые радости и обязанности, узнанные им, совершенно заглушили эти мысли; но в последнее время, после родов
жены, когда он жил в Москве без дела, Левину всё чаще и чаще, настоятельнее и настоятельнее
стал представляться требовавший разрешения вопрос.
Кроме того, во время родов
жены с ним случилось необыкновенное для него событие. Он, неверующий,
стал молиться и в ту минуту, как молился, верил. Но прошла эта минута, и он не мог дать этому тогдашнему настроению никакого места в своей жизни.
Алексей Александрович думал тотчас
стать в те холодные отношения, в которых он должен был быть с братом
жены, против которой он начинал дело развода; но он не рассчитывал на то море добродушия, которое выливалось из берегов в душе Степана Аркадьича.
Из благословенья образом ничего не вышло. Степан Аркадьич
стал в комически-торжественную позу рядом с
женою; взял образ и, велев Левину кланяться в землю, благословил его с доброю и насмешливою улыбкой и поцеловал его троекратно; то же сделала и Дарья Александровна и тотчас же заспешила ехать и опять запуталась в предначертаниях движения экипажей.
Алексей Александрович строго остановил ее, высказав мысль, что
жена его выше подозрения, и с тех пор
стал избегать графини Лидии Ивановны.
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо было к
жене да еще в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем
стал старик. Только душу спасать остается. Поехал в Париж — опять справился.
Оглянув
жену и Вронского, он подошел к хозяйке и, усевшись зa чашкой чая,
стал говорить своим неторопливым, всегда слышным голосом, в своем обычном шуточном тоне, подтрунивая над кем-то.
Когда Алексей Александрович решил сам с собою, что нужно переговорить с
женою, ему казалось это очень легко и просто; но теперь, когда он
стал обдумывать это вновь возникшее обстоятельство, оно показалось ему очень сложным и затруднительным.
В конце обеда
стало еще веселее. Губернатор просил Вронского ехать в концерт в пользу братии, который устраивала его
жена, желающая с ним познакомиться.
Столкновение ли со Стремовым, несчастье ли с
женой, или просто то, что Алексей Александрович дошел до предела, который ему был предназначен, но для всех в нынешнем году
стало очевидно, что служебное поприще его кончено.
Он, этот умный и тонкий в служебных делах человек, не понимал всего безумия такого отношения к
жене. Он не понимал этого, потому что ему было слишком страшно понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства к семье, т. е. к
жене и сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы
стал особенно холоден к сыну и имел к нему то же подтрунивающее отношение, как и к желе. «А! молодой человек!» обращался он к нему.
— Что же я могу сделать? — подняв плечи и брови, сказал Алексей Александрович. Воспоминание о последнем проступке
жены так раздражило его, что он опять
стал холоден, как и при начале разговора. — Я очень вас благодарю за ваше участие, но мне пора, — сказал он вставая.
— Ну ее,
жену, к…! важное в самом деле дело
станете делать вместе!
— Трудно, Платон Михалыч, трудно! — говорил Хлобуев Платонову. — Не можете вообразить, как трудно! Безденежье, бесхлебье, бессапожье! Трын-трава бы это было все, если бы был молод и один. Но когда все эти невзгоды
станут тебя ломать под старость, а под боком
жена, пятеро детей, — сгрустнется, поневоле сгрустнется…
Предметом
став суждений шумных,
Несносно (согласитесь в том)
Между людей благоразумных
Прослыть притворным чудаком,
Или печальным сумасбродом,
Иль сатаническим уродом,
Иль даже демоном моим.
Онегин (вновь займуся им),
Убив на поединке друга,
Дожив без цели, без трудов
До двадцати шести годов,
Томясь в бездействии досуга
Без службы, без
жены, без дел,
Ничем заняться не умел.
Чтоб я
стал гречкосеем, домоводом, глядеть за овцами да за свиньями да бабиться с
женой?
Малообщительный по натуре, он после смерти
жены стал еще замкнутее и нелюдимее.
Кабанова. Что ты сиротой-то прикидываешься! Что ты нюни-то распустил? Ну, какой ты муж? Посмотри ты на себя!
Станет ли тебя
жена бояться после этого?
Он вздрогнул. Ему не
стало ни больно, ни совестно… Он не допускал даже возможности сравнения между
женой и Фенечкой, но он пожалел о том, что она вздумала его отыскивать. Ее голос разом напомнил ему: его седые волосы, его старость, его настоящее…
Представилась ему опять покойница
жена, но не такою, какою он ее знал в течение многих лет, не домовитою, доброю хозяйкою, а молодою девушкой с тонким
станом, невинно-пытливым взглядом и туго закрученною косой над детскою шейкой.
— Сколько раз я говорила тебе это, — отозвалась Варвара; вышло так, как будто она окончила его фразу. Самгин посмотрел на нее, хотел что-то сказать, но не сказал ничего, отметил только, что
жена пополнела и, должно быть, от этого шея
стала короче у нее.
Ее судороги
становились сильнее, голос звучал злей и резче, доктор стоял в изголовье кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть левой руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали, ноги доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его
жены. Он молчал, как будто рот его навсегда зарос бородой.
Всех приятелей
жены он привык считать людями «третьего сорта», как назвал их Властов; но они, с некоторого времени,
стали будить в нем чувство зависти неудачника к людям, которые устроились в своих «системах фраз» удобно, как скворцы в скворешнях.
«Да, она
становится все более чужим человеком, — подумал Самгин, раздеваясь. — Не стоит будить ее, завтра скажу о Сипягине», — решил он, как бы наказывая
жену.
Жена прижалась плотнее к нему, ее высокий, несколько крикливый голос
стал еще мягче, ласковее.
Затем он шел в комнату
жены. Она, искривив губы, шипела встречу ему, ее черные глаза, сердито расширяясь,
становились глубже, страшней; Варавка говорил нехотя и негромко...
Иван Акимович Самгин любил оригинальное; поэтому, когда
жена родила второго сына, Самгин, сидя у постели роженицы,
стал убеждать ее...
Климу
становилось все более неловко и обидно молчать, а беседа
жены с гостем принимала характер состязания уже не на словах: во взгляде Кутузова светилась мечтательная улыбочка, Самгин находил ее хитроватой, соблазняющей. Эта улыбка отражалась и в глазах Варвары, широко открытых, напряженно внимательных; вероятно, так смотрит женщина, взвешивая и решая что-то важное для нее. И, уступив своей досаде, Самгин сказал...
Это повторялось на разные лады, и в этом не было ничего нового для Самгина. Не ново было для него и то, что все эти люди уже ухитрились встать выше события, рассматривая его как не очень значительный эпизод трагедии глубочайшей. В комнате
стало просторней, менее знакомые ушли, остались только ближайшие приятели
жены; Анфимьевна и горничная накрывали стол для чая; Дудорова кричала Эвзонову...
Я прекрасно окружен,
У меня… сто сорок
жен!
Но — на днях мне ясно
стало,
Что и этого мне мало.
— Тут, знаешь, убивали, — сказала она очень оживленно. В зеленоватом шерстяном платье, с волосами, начесанными на уши, с напудренным носом, она не
стала привлекательнее, но оживление все-таки прикрашивало ее. Самгин видел, что это она понимает и ей нравится быть в центре чего-то. Но он хорошо чувствовал за радостью
жены и ее гостей — страх.
— Полно, не распечатывай, Илья Иваныч, — с боязнью остановила его
жена, — кто его знает, какое оно там письмо-то? может быть, еще страшное, беда какая-нибудь. Вишь, ведь народ-то нынче какой
стал! Завтра или послезавтра успеешь — не уйдет оно от тебя.
— Вот так, вот я получил дар мысли и слова! Ольга, — сказал он,
став перед ней на колени, — будь моей
женой!
Ее замечание, совет, одобрение или неодобрение
стали для него неизбежною поверкою: он увидел, что она понимает точно так же, как он, соображает, рассуждает не хуже его… Захар обижался такой способностью в своей
жене, и многие обижаются, — а Штольц был счастлив!
И ты
Ревнива? Мне ль, в мои ли лета
Искать надменного привета
Самолюбивой красоты?
И
стану ль я, старик суровый,
Как праздный юноша, вздыхать,
Влачить позорные оковы
И
жен притворством искушать?
— У меня нет
жены,
стало быть, и опасности нет…
У него, взамен наслаждений, которыми он пользоваться не мог, явилось старческое тщеславие иметь вид шалуна, и он
стал вознаграждать себя за верность в супружестве сумасбродными связями, на которые быстро ушли все наличные деньги, брильянты
жены, наконец и большая часть приданого дочери. На недвижимое имение, и без того заложенное им еще до женитьбы, наросли значительные долги.
— И Антонине Васильевне (
жене Тушара) обидно станет-с. Товарищи тоже будут надо мною смеяться…
Полтора года назад Версилов,
став через старого князя Сокольского другом дома Ахмаковых (все тогда находились за границей, в Эмсе), произвел сильное впечатление, во-первых, на самого Ахмакова, генерала и еще нестарого человека, но проигравшего все богатое приданое своей
жены, Катерины Николаевны, в три года супружества в карты и от невоздержной жизни уже имевшего удар.
Они потащили леди в лагерь; англичанин
стал защищать
жену и получил одиннадцать ран, между прочим одну довольно опасную.
В Шанхае
стало небезопасно ходить по вечерам: из лагеря приходили в европейский квартал кучами солдаты и нападали на прохожих; между прочим, они напали на одного англичанина, который вечером гулял с
женой.
Нам хотелось поговорить, но переводчика не было дома. У моего товарища был портрет Сейоло, снятый им за несколько дней перед тем посредством фотографии. Он сделал два снимка: один себе, а другой так, на случай. Я взял портрет и показал его сначала Сейоло: он посмотрел и громко захохотал, потом передал
жене. «Сейоло, Сейоло!» — заговорила она, со смехом указывая на мужа, опять смотрела на портрет и продолжала смеяться. Потом отдала портрет мне. Сейоло взял его и
стал пристально рассматривать.