Неточные совпадения
Он читал Бокля, Дарвина, Сеченова, апокрифы и творения отцов церкви, читал «Родословную историю татар» Абдул-гази Багодур-хана и, читая, покачивал головою вверх и вниз, как бы выклевывая со страниц книги странные факты и мысли. Самгину казалось, что от этого нос его
становился заметней, а лицо еще более плоским. В книгах нет тех странных вопросов, которые волнуют Ивана, Дронов сам выдумывает их, чтоб подчеркнуть оригинальность своего ума.
Я эти слова слушаю, а сам смотрю, что в то самое время один татарчонок пригонил перед этого
хана небольшую белую кобылку и что-то залопотал; а тот встал, взял кнут на длинном кнутовище и
стал прямо против кобылицыной головы и кнут ей ко лбу вытянул и стоит.
— Чебузга! — отвечал Перстень. — Это у них, почитай, что у нас рожок или жалейка. Должно быть, башкирцы. Ведь тут разный сброд с
ханом, и казанцы, и астраханцы, и всякая ногайская погань. Слышь, вот опять наигрывать
стали!
Рыбак и витязь на брегах
До темной ночи просидели
С душой и сердцем на устах —
Часы невидимо летели.
Чернеет лес, темна гора;
Встает луна — все тихо
стало;
Герою в путь давно пора.
Накинув тихо покрывало
На деву спящую, Руслан
Идет и на коня садится;
Задумчиво безмолвный
ханДушой вослед ему стремится,
Руслану счастия, побед,
И славы, и любви желает…
И думы гордых, юных лет
Невольной грустью оживляет…
Я был как брат
ханам: что хотел, то делал, и
стал богат.
— Я сказал, как
ханов убили. Ну, убили их, и Гамзат въехал в Хунзах и сел в ханском дворце, — начал Хаджи-Мурат. — Оставалась мать-ханша. Гамзат призвал ее к себе. Она
стала выговаривать ему. Он мигнул своему мюриду Асельдеру, и тот сзади ударил, убил ее.
Всем
стало неловко, но неловкость положения исправил грузинский князь, очень глупый, но необыкновенно тонкий и искусный льстец и придворный, сидевший по другую сторону княгини Воронцовой. Он, как будто ничего не замечая, громким голосом
стал рассказывать про похищение Хаджи-Муратом вдовы Ахмет-Хана Мехтулинского...
После Тифлиса мысли мои переменились, и я
стал уговаривать ханшу и молодых
ханов принять хазават.
Моя мать кормила старшего
хана, Абунунцал-Хана, от этого я и
стал близок к
ханам.
— Нехорошо это, — строго сказал Гамзало и вышел из комнаты. Хан-Магома подмигнул и на него и, покуривая,
стал расспрашивать Лорис-Меликова, где лучше купить шелковый бешмет и папаху белую.
— Ведь как волк бросился на Арслан-Хана, совсем лицо другое
стало.
Только его офицеры
стали ездить к нам и играть в карты с Умма-Ханом.
Послы
стали уговаривать ханшу отпустить к Гамзату и старшего
хана.
Разбудил его веселый голос Хан-Магомы, возвращавшегося с Батою из своего посольства. Хан-Магома тотчас же подсел к Хаджи-Мурату и
стал рассказывать, как солдаты встретили их и проводили к самому князю, как он говорил с самим князем, как князь радовался и обещал утром встретить их там, где русские будут рубить лес, за Мичиком, на Шалинской поляне. Бата перебивал речь своего сотоварища, вставляя свои подробности.
— Гирей-хану верить можно, его весь род — люди хорошие; его отец верный кунак был. Только слушай дядю, я тебя худу не научу: вели ему клятву взять, тогда верно будет; а поедешь с ним, всё пистолет наготове держи. Пуще всего, как лошадей делить
станешь. Раз меня так-то убил было один чеченец: я с него просил по десяти монетов за лошадь. Верить — верь, а без ружья спать не ложись.
— Поехали мы с Гирейкой, — рассказывал Лукашка. (Что он Гирей-хана называл Гирейкой, в том было заметное для казаков молодечество.) — За рекой всё храбрился, что он всю степь знает, прямо приведет, а выехали, ночь темная, спутался мой Гирейка,
стал елозить, а всё толку нет. Не найдет аула, да и шабаш. Правей мы, видно, взяли. Почитай до полуночи искали. Уж, спасибо, собаки завыли.
Что понравилось, то и выбирай. Ежели загорелось сердце величием России — займись; ежели величие России прискучило — переходи к болгарам или к Якуб-хану. Мечтай беспрепятственно, сочиняй целые передовые
статьи — все равно ничего не будет. Если хочешь критиковать — критикуй, если хочешь требовать — требуй. Требуй смело; так прямо и говори: «Долго ли, мол, ждать?» И если тебе внимают туго, или совсем не внимают, то пригрозись: «Об этом, дескать, мы поговорим в следующий раз…»
Восемьдесят тысяч отборного Турецкого войска, под начальством
Хана Селима, исчезло как прах на берегах Прута; ни высокая гора, ни укрепленный
стан не спасли их.
И
стал продолжать рассказ: — Наутро отвели меня к самому
хану.
— Года этак через два, как
стал я у
хана проживать, — говорил Хлябин, — иду раз по базару, навстречу мне русский — там издали своего брата узнаешь.
Черная зависть их обуяла,
стало им нестерпимо, что
хан любит эту жену больше всех остальных.
А когда какой-то купец осетра в Хиву привез и поклонился им
хану, так Матрена Васильевна такую кулебяку состряпала, что
хан трое суток, сказывали, пальцы у себя лизал, и с той поры повариха в самой великой власти
стала при нем находиться.
Потом ничего, опять
хан держал меня в милости, опять мне
стало вольготно, да тоской уж я вовсе измучился — так вот и тянет на родину…
Долго ли время шло, коротко ли,
стали говорить
хану думные люди его: «О грозный, могучий
хан Золотой Орды, многих государств повелитель, многих царств обладатель!
Башкирцы и мещеряки, обольщенные подарками и обещаниями самозванца,
стали нападать на русские селения и толпами переходить в шайки бунтовщиков; киргизский
хан Нурали вошел в дружеские сношения с Пугачевым, мордва, черемисы, чуваши заволновались и перестали повиноваться русскому правительству, служилые калмыки бегали с форпостов, помещичьи крестьяне Оренбургского края и по Волге заговорили о воле, о воле «батюшки Петра Федоровича».
Трепет пробежал по всем. Бледный
Ханов вышел. Взволнованно
стали расходиться.
У Кати был свой особенный бессознательный подход к людям. Она сама по-детски говорила всегда то, что думает и чувствует, и к душе другого человека подходила сразу, вплотную, без всяких условностей. Это удивляло — и часто налаживало на откровенность.
Ханов незаметно разговорился по душе и
стал рассказывать о себе.
Потом
Ханов говорил, сбиваясь, трудно находя слова, но с горячим одушевлением. А потом выступил Капралов и спокойно, не волнуясь,
стал говорить простым, беседующим тоном...
Секретарь ревкома Вася
Ханов, с заплаканными глазами, отмечал по списку отправляемых. И вдруг у всех еще крепче
стала мысль, что везут на расстрел.