Неточные совпадения
— Ах, как он мил, не
пугайте его! — неожиданно сказала Кити, глядя на воробья, который сел на перила и, перевернув стерженек малины,
стал клевать его.
Несмотря на эти слова и улыбку, которые так
испугали Варю, когда прошло воспаление и он
стал оправляться, он почувствовал, что совершенно освободился от одной части своего горя.
Разговор наш начался злословием: я
стал перебирать присутствующих и отсутствующих наших знакомых, сначала выказывал смешные, а после дурные их стороны. Желчь моя взволновалась. Я начал шутя — и окончил искренней злостью. Сперва это ее забавляло, а потом
испугало.
Приходит муж. Он прерывает
Сей неприятный tête-а-tête;
С Онегиным он вспоминает
Проказы, шутки прежних лет.
Они смеются. Входят гости.
Вот крупной солью светской злости
Стал оживляться разговор;
Перед хозяйкой легкий вздор
Сверкал без глупого жеманства,
И прерывал его меж тем
Разумный толк без пошлых тем,
Без вечных истин, без педантства,
И не
пугал ничьих ушей
Свободной живостью своей.
Одним словом, в них все сильнее и неосторожнее вспыхивал некоторый огонь, который
пугал ее и
стал ей, наконец, ненавистен.
Стали даже входить в комнату; послышался, наконец, зловещий визг: это продиралась вперед сама Амалия Липпевехзель, чтобы произвести распорядок по-свойски и в сотый раз
испугать бедную женщину ругательским приказанием завтра же очистить квартиру.
Две Мухи собрались лететь в чужие кра́и,
И
стали подзывать с собой туда Пчелу:
Им насказали
попугаиО дальних сторонах большую похвалу.
Он
стал читать, все больше по-английски; он вообще всю жизнь свою устроил на английский вкус, редко видался с соседями и выезжал только на выборы, где он большею частию помалчивал, лишь изредка дразня и
пугая помещиков старого покроя либеральными выходками и не сближаясь с представителями нового поколения.
— Героем времени постепенно
становится толпа, масса, — говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь в ней, являлся хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался
пугать все более заметным уклоном «здравомыслящих» людей направо, рассказами об организации «Союза русского народа», в котором председательствовал историк Козлов, а товарищем его был регент Корвин, рассказывал о работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но все это она знала не хуже его и, не пугаясь, говорила...
В окно смотрели три звезды, вкрапленные в голубоватое серебро лунного неба. Петь кончили, и точно от этого
стало холодней. Самгин подошел к нарам, бесшумно лег, окутался с головой одеялом, чтоб не видеть сквозь веки фосфорически светящегося лунного сумрака в камере, и почувствовал, что его давит новый страшок, не похожий на тот, который он испытал на Невском; тогда
пугала смерть, теперь — жизнь.
Нехаева не уезжала. Клим находил, что здоровье ее
становится лучше, она меньше кашляет и даже как будто пополнела. Это очень беспокоило его, он слышал, что беременность не только задерживает развитие туберкулеза, но иногда излечивает его. И мысль, что у него может быть ребенок от этой девицы,
пугала Клима.
— Слава Богу: зачем же
пугаете? А вы где сами
станете жить?
Но отца эта мысль
испугала; он, по мере отвращения от Катерины Николавны, которую прежде очень любил,
стал чуть не боготворить свою дочь, особенно после удара.
План состоял в том, чтобы вдруг, без всяких подходов и наговоров, разом объявить все князю,
испугать его, потрясти его, указать, что его неминуемо ожидает сумасшедший дом, и когда он упрется, придет в негодование,
станет не верить, то показать ему письмо дочери: «дескать, уж было раз намерение объявить сумасшедшим; так теперь, чтоб помешать браку, и подавно может быть».
— Я вас
пугаю, но вот что, друзья мои: потешьте меня каплю, сядьте опять и
станьте все спокойнее — на одну хоть минуту!
Вера Иосифовна давно уже страдала мигренью, но в последнее время, когда Котик каждый день
пугала, что уедет в консерваторию, припадки
стали повторяться все чаще.
Главное же, обиделся тем, что слишком скоро меня за своего друга принял и скоро мне сдался; то бросался на меня,
пугал, а тут вдруг, только что увидел деньги, и
стал меня обнимать.
Стала мать плакать,
стала просить брата с осторожностию (более для того, чтобы не
испугать его), чтобы поговел и причастился святых Божиих таин, ибо был он тогда еще на ногах.
Китайцы рассчитывали, что мы повернем назад, но, видя наше настойчивое желание продолжать путь,
стали рассказывать всевозможные небылицы:
пугали медведями, тиграми, говорили о хунхузах и т.д. Вечером Гранатман ходил к тазам и хотел нанять у них проводника, но китайцы предупредили его и воспретили тазам указывать дорогу.
Чем дальше, тем лес
становился глуше. В этой девственной тайге было что-то такое, что манило в глубину ее и в то же время
пугало своей неизвестностью. В спокойном проявлении сил природы здесь произрастали представители всех лиственных и хвойных пород маньчжурской флоры. Эти молчаливые великаны могли бы многое рассказать из того, чему они были свидетелями за 200 и 300 с лишним лет своей жизни на земле.
Я прервал с ним тогда все сношения. Бакунин хотя и спорил горячо, но
стал призадумываться, его революционный такт толкал его в другую сторону. Белинский упрекал его в слабости, в уступках и доходил до таких преувеличенных крайностей, что
пугал своих собственных приятелей и почитателей. Хор был за Белинского и смотрел на нас свысока, гордо пожимая плечами и находя нас людьми отсталыми.
— Черт с тобою! — сказал дед, бросив котел. — На тебе и клад твой! Экая мерзостная рожа! — и уже ударился было бежать, да огляделся и
стал, увидевши, что все было по-прежнему. — Это только
пугает нечистая сила!
— Молчи, баба! — с сердцем сказал Данило. — С вами кто свяжется, сам
станет бабой. Хлопец, дай мне огня в люльку! — Тут оборотился он к одному из гребцов, который, выколотивши из своей люльки горячую золу,
стал перекладывать ее в люльку своего пана. —
Пугает меня колдуном! — продолжал пан Данило. — Козак, слава богу, ни чертей, ни ксендзов не боится. Много было бы проку, если бы мы
стали слушаться жен. Не так ли, хлопцы? наша жена — люлька да острая сабля!
Отец дал нам свое объяснение таинственного события. По его словам, глупых людей
пугал какой-то местный «гультяй» — поповский племянник, который
становился на ходули, драпировался простынями, а на голову надевал горшок с углями, в котором были проделаны отверстия в виде глаз и рта. Солдат будто бы схватил его снизу за ходули, отчего горшок упал, и из него посыпались угли. Шалун заплатил солдату за молчание…
Один год сильно морозен был, и
стали в город заходить волки с поля, то собаку зарежут, то лошадь
испугают, пьяного караульщика заели, много суматохи было от них!
Употреблял я также с успехом и другой маневр: заметив, по первому улетевшему глухарю, то направление, куда должны улететь и другие, — ибо у всех тетеревов неизменный обычай: куда улетел один, туда лететь и всем, — я
становился на самом пролете, а товарища-охотника или кучера с лошадьми посылал
пугать остальных глухарей.
Но тем-то и отличалась Лизавета Прокофьевна, что в комбинации и в путанице самых обыкновенных вещей, сквозь присущее ей всегда беспокойство, — она успевала всегда разглядеть что-то такое, что
пугало ее иногда до болезни, самым мнительным, самым необъяснимым страхом, а
стало быть, и самым тяжелым.
— Да кто вы? Кто это вы? Много ли вас — то? Вас и
пугать не
станут, — сами попрячетесь, как мыши. Силачи какие! Вы посмотрите, ведь на это не надо ни воли, ни знаний, ни смелости; на это даже, я думаю, Белоярцев, и тот пойдет.
— Откроем приют для угнетенных; сплотимся, дружно поможем общими силами частному горю и защитим личность от семьи и общества. Сильный поработает за бессильного: желудки не будут
пугать, так и головы смелее
станут. Дело простое.
Егор Николаевич, ко всеобщему удивлению, во всей этой передряге не принимал ровно никакого участия. Стар уж он
становился, удушье его мучило, и к этому удушью присоединилась еще новая болезнь, которая очень
пугала Егора Николаевича и отнимала у него последнюю энергию.
Злая волшебница прогневалась на моего родителя покойного, короля славного и могучего, украла меня, еще малолетнего, и сатанинским колдовством своим, силой нечистою, оборотила меня в чудище страшное и наложила таковое заклятие, чтобы жить мне в таковом виде безобразном, противном и страшном для всякого человека, для всякой твари божией, пока найдется красная девица, какого бы роду и званья ни была она, и полюбит меня в образе страшилища и пожелает быть моей женой законною, и тогда колдовство все покончится, и
стану я опять попрежнему человеком молодым и пригожиим; и жил я таковым страшилищем и
пугалом ровно тридцать лет, и залучал я в мой дворец заколдованный одиннадцать девиц красныих, а ты была двенадцатая.
Прошло мало ли, много ли времени: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — захотелось молодой дочери купецкой, красавице писаной, увидеть своими глазами зверя лесного, чуда морского, и
стала она его о том просить и молить; долго он на то не соглашается,
испугать ее опасается, да и был он такое страшилище, что ни в сказке сказать, ни пером написать; не токмо люди, звери дикие его завсегда устрашалися и в свои берлоги разбегалися.
Стала она его о том молить и просить; да зверь лесной, чудо морское не скоро на ее просьбу соглашается,
испугать ее своим голосом опасается; упросила, умолила она своего хозяина ласкового, и не мог он ей супротивным быть, и написал он ей в последний раз на стене беломраморной словесами огненными...
Вихрову в этом поручении, сверх того, было приятно и то, что он тут будет иметь дело с убийцею и
станет открывать пролитую кровь человеческую. Он в тот же вечер пошел к Захаревским, которых застал всех в сборе, и рассказал им о своем отъезде. Известие это, видимо, очень
испугало и огорчило Юлию.
— Вы робят наускоре обучайте; нам ведь только бы читать да писать умели. Да цифири малость. Без чего нельзя, так нельзя, а лишнего для нас не требуется. Нам дети дома нужны. А ежели который стараться не
станет, можно такого и
попугать. Вон он в углу веник — стоит. Сделайте милость, постарайтесь.
Несколько часов сряду он спал беспробудно. Потом ему
стало грезиться, что он опять дерется на дуэли, что в качестве противника стоит перед ним г-н Клюбер, а на елке сидит
попугай, и этот
попугай Панталеоне, и твердит он, щелкая носом: раз-раз-раз! раз-раз-раз!
Более серьезное отношение являлось невозможным, особенно «Курьеру» — газете с предварительной цензурой, где каждая
статья с предубеждением прочитывалась цензором: его
пугал один веявший в газете дух В.А. Гольцева.
Кириллов, никогда не садившийся на коня, держался в седле смело и прямо, прихватывая правою рукой тяжелый ящик с пистолетами, который не хотел доверить слуге, а левою, по неуменью, беспрерывно крутя и дергая поводья, отчего лошадь мотала головой и обнаруживала желание
стать на дыбы, что, впрочем, нисколько не
пугало всадника.
Валерьян был принят в число братьев, но этим и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до того показался ему глуп и смешон, что он на другой же день
стал рассказывать в разных обществах, как с него снимали не один, а оба сапога, как распарывали брюки, надевали ему на глаза совершенно темные очки, водили его через камни и ямины,
пугая, что это горы и пропасти, приставляли к груди его циркуль и шпагу, как потом ввели в самую ложу, где будто бы ему (тут уж Ченцов начинал от себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже на голову, заставляли его кланяться в ноги великому мастеру, который при этом, в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
Сейчас побежал в присутственное место.
Стал посредине комнаты и хочет вред сделать. Только хотеть-то хочет, а какой именно вред и как к нему приступить — не понимает. Таращит глазами, губами шевелит — больше ничего. Однако так он одним своим нерассудительным видом всех
испугал, что разом все разбежались. Тогда он ударил кулаком по столу, расколол его и убежал.
— Елочка, ты
испугала меня, я не знаю, что тебе сказать, я положительно не знаю. Ведь если ты полюбила бы другого, ведь ты сказала бы мне, ведь ты не
стала бы меня обманывать, ты пришла бы ко мне и сказала: «Сергеи! Мы оба свободные и честные люди, я перестала любить тебя, я люблю другого, прости меня — и расстанемся». И я поцеловал бы твою руку на прощанье и сказал бы: «Благодарю тебя за все, что ты мне дала, благословляю твое имя, позволь мне только сохранить твою дружбу».
Она громко, болезненно охнула, и
стало тихо. Я нащупал камень, пустил его вниз, — зашуршала трава. На площади хлопала стеклянная дверь кабака, кто-то ухнул, должно быть, упал, и снова тишина, готовая каждую секунду
испугать чем-то.
Предостережения не
пугали нас, мы раскрашивали сонному чеканщику лицо; однажды, когда он спал пьяный, вызолотили ему нос, он суток трое не мог вывести золото из рытвин губчатого носа. Но каждый раз, когда нам удавалось разозлить старика, я вспоминал пароход, маленького вятского солдата, и в душе у меня
становилось мутно. Несмотря на возраст, Гоголев был все-таки так силен, что часто избивал нас, нападая врасплох; изобьет, а потом пожалуется хозяйке.
С некоторого времени хозяин
стал тих, задумчив и все опасливо оглядывался, а звонки
пугали его; иногда вдруг болезненно раздражался из-за пустяков, кричал на всех и убегал из дома, а поздней ночью возвращался пьяным… Чувствовалось, что в его жизни произошло что-то, никому кроме него неведомое, подорвало ему сердце, и теперь он жил неуверенно, неохотно, а как-то так, по привычке.
Однажды я сказал старику, что иногда записываю его речи в тетрадь, где у меня уже записаны разные стихи, изречения из книг; это очень
испугало начетчика, он быстро покачнулся ко мне и
стал тревожно спрашивать меня...
Я в первый раз видел такую девицу, она была противна мне и
пугала меня, грубо заигрывая, а видя, что эти заигрывания не сладки для меня,
становилась все назойливее.
Что-то ударило о землю сзади меня раз и два, потом близко упал кусок кирпича, — это было страшно, но я тотчас догадался, что швыряют из-за ограды Валёк и его компания — хотят
испугать меня. Но от близости людей мне
стало лучше.
Сначала эти ссоры
пугали меня, особенно я был испуган, когда хозяйка, схватив столовый нож, убежала в клозет и, заперев обе двери, начала дико рычать там. На минуту в доме
стало тихо, потом хозяин уперся руками в дверь, согнулся и крикнул мне...
Но я был сильнее его и очень рассердился; через минуту он лежал вниз лицом, протянув руки за голову, и хрипел. Испугавшись, я
стал поднимать его, но он отбивался руками и ногами, все более
пугая меня. Я отошел в сторону, не зная, что делать, а он, приподняв голову, говорил...
Это меня не
пугало. Мои отношения с приказчиком давно уже
стали невыносимы, — он ненавидел меня упрямо и все более остро, я тоже терпеть его не мог, но я хотел понять, почему он так нелепо относится ко мне.