Неточные совпадения
Во время градоначальствования Фердыщенки Козырю посчастливилось еще больше благодаря влиянию ямщичихи Аленки, которая приходилась ему внучатной сестрой. В начале 1766 года он угадал голод и
стал заблаговременно скупать хлеб. По его наущению Фердыщенко поставил у всех застав
полицейских, которые останавливали возы с хлебом и гнали их прямо на двор к скупщику. Там Козырь объявлял, что платит за хлеб"по такции", и ежели между продавцами возникали сомнения, то недоумевающих отправлял в часть.
Сначала ходили только
полицейские, но потом, глядя на них,
стали ходить и посторонние.
Народ расходился,
полицейские возились еще с утопленницей, кто-то крикнул про контору… Раскольников смотрел на все с странным ощущением равнодушия и безучастия. Ему
стало противно. «Нет, гадко… вода… не стоит, — бормотал он про себя. — Ничего не будет, — прибавил он, — нечего ждать. Что это, контора… А зачем Заметов не в конторе? Контора в десятом часу отперта…» Он оборотился спиной к перилам и поглядел кругом себя.
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый
полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из дверей домов и
становились в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
Все это было не страшно, но, когда крик и свист примолкли,
стало страшней. Кто-то заговорил певуче, как бы читая псалтырь над покойником, и этот голос, укрощая шум, создал тишину, от которой и
стало страшно. Десятки глаз разглядывали
полицейского, сидевшего на лошади, как существо необыкновенное, невиданное. Молодой парень, без шапки, черноволосый, сорвал шашку с городового, вытащил клинок из ножен и, деловито переломив его на колене, бросил под ноги лошади.
— Да помилуйте, ведь классики все переведены на все языки,
стало быть, вовсе не для изучения классиков понадобилась им латынь, а единственно для
полицейских мер и для отупления способностей. Как же после того не подлость?
Я сел на место частного пристава и взял первую бумагу, лежавшую на столе, — билет на похороны дворового человека князя Гагарина и медицинское свидетельство, что он умер по всем правилам науки. Я взял другую —
полицейский устав. Я пробежал его и нашел в нем
статью, в которой сказано: «Всякий арестованный имеет право через три дня после ареста узнать причину оного и быть выпущен». Эту
статью я себе заметил.
Месяца через полтора я заметил, что жизнь моего Квазимодо шла плохо, он был подавлен горем, дурно правил корректуру, не оканчивал своей
статьи «о перелетных птицах» и был мрачно рассеян; иногда мне казались его глаза заплаканными. Это продолжалось недолго. Раз, возвращаясь домой через Золотые ворота, я увидел мальчиков и лавочников, бегущих на погост церкви;
полицейские суетились. Пошел и я.
Около четырех часов дня в сопровождении
полицейского в контору Филиппова явились три подростка-рабочих, израненные, с забинтованными головами, а за ними
стали приходить еще и еще рабочие и рассказывали, что во время пути под конвоем и во дворе дома градоначальника их били. Некоторых избитых даже увезли в каретах скорой помощи в больницы.
Однажды, в будний день, поутру, я с дедом разгребал на дворе снег, обильно выпавший за ночь, — вдруг щеколда калитки звучно, по-особенному, щелкнула, на двор вошел
полицейский, прикрыл калитку спиною и поманил деда толстым серым пальцем. Когда дед подошел,
полицейский наклонил к нему носатое лицо и, точно долбя лоб деда,
стал неслышно говорить о чем-то, а дед торопливо отвечал...
Потому философия и зашла в тупик, потому кризис ее и представляется таким безысходным, что она
стала мертвой, самодовлеющей отвлеченностью, что она порвала со всеми формами посвящения в тайны бытия, и философ превратился из священника в
полицейского.
Философия перестала быть сакраментальной, как была в древности и в средние века, она подверглась обмирщанию и
стала философией
полицейской, неблагодатной.
Столь исключительное торжество лакейско-полицейских начал в философии
становится утомительным и оскорбительным.
На материке крестьянин приписывается к облюбованной им волости; губернатор, в ведении которого находится волость, дает знать начальнику острова, и последний в приказе предлагает
полицейскому управлению исключить крестьянина такого-то и членов его семьи из списков — и формально одним «несчастным»
становится меньше.
В это время Райнеру совершенно опротивел Лондон. Он уехал в Париж, и через полгода ему
стал гадок и Париж с его императорскими бульварами, зуавами, галереями, с его сонными cochers, [Кучерами (франц.).] важными sergents de ville, [
Полицейскими (франц.).] голодными и раскрашенными raccrocheuse, [Проститутками (франц.).] ложью в семье и утопленницами на выставке сенского морга.
Священник села и попадья приняли Мисаила с большим почетом и на другой день его приезда собрали народ в церкви. Мисаил в новой шелковой рясе, с крестом наперсным и расчесанными волосами, вошел на амвон, рядом с ним
стал священник, поодаль дьячки, певчие, а у боковых дверей
полицейские. Пришли и сектанты — в засаленных, корявых полушубках.
Нонече жить на селе совсем неспособно
стало: то управляющий графский, то
полицейские тебя беспокоят.
Конечно, я не
стану давать любезных затрещин — на это я не способен, — но и кроме затрещин есть целый ряд
полицейских хитростей, который может быть употреблен в дело.
И точно, все пятеро
полицейских и сам стряпчий собственными глазами видели, как Дмитрий Борисыч
стал на колени, и собственными ушами слышали, как он благим матом закричал: «секи же, коли так!»
Чем более погружалась она в институтскую мглу, тем своеобразнее
становилось ее представление о мужчине. Когда-то ей везде виделись «херувимы»; теперь это было нечто вроде стада статских советников (и выше), из которых каждый имел надзор по своей части. Одни по хозяйственной, другие — по
полицейской, третьи — по финансовой и т. д. А полковники и генералы стоят кругом в виде живой изгороди и наблюдают за тем, чтобы статским советникам не препятствовали огород городить.
Пишите, что
полицейская власть всякое лицо, совершившее уголовное преступление, имеет право одна, сама собой, арестовать, потому что, пока бы она
стала собирать депутатов, у ней все преступники разбежались бы.
Стало быть, кричит Лебядкин, девица семьсот рублей у меня утащила, и вытребовать хочет чуть не
полицейским порядком, по крайней мере угрожает и на весь город стучит…
Дамы, обозначенные мизерным камер-юнкером под буквами Н., Р. и Ч., которых Тулузов, равно как и супругу свою, прикрываясь полицией, застал среди их невинных развлечений, подняли против него целый поход и
стали частью сами, а частью через родных своих и знакомых доводить до сведения генерал-губернатора, что нельзя же дозволять разным полудиким мужьям и полупьяным
полицейским чиновникам являться на совершенно неполитические сборища и только что не палками разгонять общество, принадлежавшее к лучшему московскому кругу.
В самом деле, всем показалось удивительным, с какой
стати Балалайкин с вопросом о заравшанском университете обратился в интендантское управление? Даже в корчевское
полицейское управление — и то, казалось, было бы целесообразнее.
Полицейское управление представило бы куда следует, оттуда бы тоже написали куда следует, а в дороге оно бы и разрешилось. Но такой комбинации, в которую бы, с пользой для просвещения, могло войти интендантское управление, даже придумать никто не мог.
— Именно-с, именно вам говорю, потому что моя мать записывает людей, которых не знает как и назвать, а от этого понятно, что у ее приходского попа, когда он
станет читать ее поминанье, сейчас
полицейские инстинкты разыгрываются: что это за люди имреки, без имен?
Мужики
стали защищать своих жен и матерей, не дали их и при этом побили
полицейских и исправника.
Судья,
полицейский, губернатор, офицер будет занимать свое положение безразлично при Буланже или республике, при Пугачеве или Екатерине. Потеряет же он свое положение наверное, если распадется существующий порядок, который обеспечивает ему его выгодное положение. И потому все эти люди не боятся того, кто
станет во главе организации насилия, они подделаются ко всякому, но боятся только уничтожения самой организации и потому всегда, часто даже бессознательно, поддерживают ее.
Второе поразившее его обстоятельство было такого рода. Шел по базару
полицейский унтер-офицер (даже не квартальный), — и все перед ним расступались, снимали шапки. Вскоре, вслед за унтер-офицером, прошел по тому же базару так называемый ябедник с томом законов под мышкой — и никто перед ним даже пальцем не пошевелил.
Стало быть, и в законе нет того особливого вещества, которое заставляет держать руки по швам, ибо если б это вещество было, то оно, конечно, дало бы почувствовать себя и под мышкой у ябедника.
Облокотясь небрежно на стол, он, казалось, не обращал никакого внимания на своих соседей и только изредка поглядывал на
полицейского служителя: ничем не изъяснимое презрение изображалось тогда в глазах его, и этот взгляд, быстрый, как молния, которая, блеснув, в минуту потухает,
становился снова неподвижным, выражая опять одну задумчивость и совершенное равнодушие к общему разговору.
— Если поэзия не решает вопросов, которые кажутся вам важными, — сказал Ярцев, — то обратитесь к сочинениям по технике,
полицейскому и финансовому праву, читайте научные фельетоны. К чему это нужно, чтобы в «Ромео и Жульетте», вместо любви, шла речь, положим, о свободе преподавания или о дезинфекции тюрем, если об этом вы найдете в специальных
статьях и руководствах?
Околоточный сел за стол и начал что-то писать,
полицейские стояли по бокам Лунёва; он посмотрел на них и, тяжело вздохнув, опустил голову.
Стало тихо, скрипело перо на бумаге, за окнами ночь воздвигла непроницаемо чёрные стены. У одного окна стоял Кирик и смотрел во тьму, вдруг он бросил револьвер в угол комнаты и сказал околоточному...
Ночь
становилась всё холодней; рука, державшая револьвер, ныла от холода; до
полицейского управления — далеко, там, конечно, все спят. Яков сердито сопел, не зная, как решить, сожалея, что сразу не застрелил этого коренастого парня, с такими кривыми ногами, как будто он всю жизнь сидел верхом на бочке. И вдруг он услыхал слова, поразившие его своей неожиданностью...
На избранной свободной местности может быть занят под разведку участок на протяжении не более пяти верст, по направлению лога или по течению реки; заявка благонадежной россыпи должна быть произведена через
полицейское управление; отвод заявленных площадей производится по приказанию окружного ревизора особыми отводчиками; на золотых промыслах, разрабатываемых исключительно одними старательскими работами, рабочие допускаются к таковым работам только артелью не менее 10 человек (ї 112); все добытое при разработке приисков шлиховое золото промышленники или заведующие приисками обязаны записывать в шнуровые книги (ї 126): книги сии должны быть ведены без подчисток, поправок и пробелов, добытый металл должен в них записываться каждодневно; всякая
статья дневного получения золота должна быть непременно подписана управляющим прииска, приказчиками и штейгерами, а где есть конторы, то и конторщиками или кассирами, которые должны находиться при каждодневной пересчитке золота при взвешивании его и при записке оного в книгу (ї 129), за право пользования казенными землями взимается ежегодно по 15 копеек за каждую погонную по длине прииска сажень (ї 146); и т. д., и т. д.
Но переберите другие журналы: в них найдете то же самое. «Атеней» писал (в № 8), что для обеспечения исправного платежа оброка освобождающимися крестьянами необходимо предоставить помещику право наказывать крестьян самому; потому что если он
станет жаловаться земской полиции, то, «не говоря уже о недостаточной благонадежности
полицейских чиновников, самое вмешательство посторонней власти должно непременно произвести некоторое расстройство хозяйственных отношений» невыгодное для помещика (стр. 511).
— Как за что? Книга… вроде как бы акт
полицейский. Сейчас ее читают… судят: Пила, Сысойка… какие же это люди? Жалко их
станет всем… Народ темный. Какая у них жизнь? Ну, и…
Делу
полицейской расправы в городе эта неформенность не мешала, но вопрос
становился совершенно иным, когда пришла весть о приезде «надменной фигуры». Александр Афанасьевич в качестве градоначальника должен был встретить губернатора, принять и рапортовать ему о благосостоянии Солигалича, а также отвечать на все вопросы, какие Ланской ему предложит, и репрезентовать ему все достопримечательности города, начиная от собора до тюрьмы, пустырей, оврагов, с которыми никто не знал, что делать.
«Позвольте спросить, — сказал я приставя ко лбу руку, — вы г. Б., коего прекрасные
статьи имел я счастие читать в Соревнователе Просвещения?» — Никак нет-с, — отвечал он мне, — я не сочинитель, а стряпчий; но ** мне очень знаком; четверть часа тому я встретил его у
Полицейского мосту.
— Погоди! Еще неизвестно, что будет. Властные люди города
стали часто собираться вместе, тайно беседуя о чем-то, и наконец обывателям
стало известно, что отец Исаия скажет за поздней обедней проповедь, которая объяснит все тревоги и рассеет их, что Штрехель устроит в «Лиссабоне» какой-то особенный спектакль, а исправник потребует из губернии трех
полицейских, если же можно, то и солдат.
Часов в десять утра мы съехались в холодную и грязную
полицейскую залу и уселись за длинным столом, покрытым черным сукном и с зерцалом на одном своем конце. Занявши свое председательское место, полицмейстер
стал просматривать дело. Выражение лица его было еще ужаснее, чем вчера.
Я помню всё. Я сошел лестницу, вышел на улицу и пошел было куда попало. Я прошел до угла и
стал смотреть куда-то. Тут проходили, меня толкали, я не чувствовал. Я подозвал извозчика и нанял было его к
Полицейскому мосту, не знаю зачем. Но потом вдруг бросил и дал ему двугривенный...
В полночь его поезд идет дальше. Ночь, как вчера, темная и холодная, стоянки долгие. Яша сидит на бурке и невозмутимо пиликает на гармонике, а старику все еще хочется хлопотать. На одной из станций ему приходит охота составить протокол. По его требованию, жандарм садится и пишет: «188* года ноября 10, я, унтер-офицер Z-го отделения N-ского жандармского
полицейского управления железных дорог Илья Черед, на основании 11
статьи закона 19-го мая 1871 года, составил сей протокол на станции X. в нижеследующем…»
На версту кругом нельзя было найти ни одного камня, а он все шарил, и, по знаку исправника,
полицейский презрительно толкнул его коленом в приподнятый зад, так что он
стал на четвереньки и так, на четвереньках, куда-то пополз.
Жду неделю, жду другую — ничего нет; между тем выехал в уезд и прямо во второй
стан [
Стан — административно-полицейское подразделение уезда; село, являвшееся местопребыванием станового пристава.]. Определили тогда мне молодого станового пристава: он и сам позашалился и дела позапутал; надобно было ему пару поддать; приезжаю, начинаю свое дело делать, вдруг тот же Пушкарев приходит ко мне с веселым лицом.
Разбойник
стал отпираться, но
полицейские сказали: «Если ты от прежних дел своих отпираешься, то от кражи подсвечника отклепаться не можешь. Пойдем к архиерею — он тебя уличит».
Носители прежней власти, теряя веру в церковную для нее опору и живое чувство религиозной связи с подданными, все больше
становились представителями вполне светского абсолютизма, борющегося с подданными за свою власть под предлогом защиты своих священных прав: священная империя, накануне своего падения, вырождается в
полицейское государство, пораженное страхом за свое существование.
Кишенский пошел строчить в трех разных газетах, трех противоположных направлений, из коих два, по мнению Ванскок, были безусловно «подлы». Он
стал богат; в год его уже нельзя было узнать, и он не помог никому ни своею
полицейскою службой, ни из своей кассы ссуд, а в печати, если кому и помогал одною рукой, то другой зато еще злее вредил, но с ним никто не прерывал никаких связей.
Инспектор был из наших же учителей, духовного звания, как и директор; учил нас в первых двух классах латыни очень умело, хоть и по-семинарски; но, попав в инспекторы, сделался для нас «притчей во языцех», смешной фигурой
полицейского, с наслаждением ловившего мальчуганов, возглашая при этом: «
Стань столбом!» или: «Дик видом».
В"Библиотеку"он явился после своей первой поездки за границу и много рассказывал про Париж, порядки Второй империи и тогдашний
полицейский режим. Дальше заметок и небольших
статей он у нас не пошел и, по тогдашнему настроению, в очень либеральном тоне. Мне он тогда казался более стоящим интереса, и по истории русской словесности у него были уже порядочные познания. Он был уже автором этюда о Веневитинове.
Так это было не по-московски! Во-первых, ну,
полицейский врач, — что же из того? А во-вторых: счел человек нужным почему-нибудь отказать, — и лицо
станет растерянным, глаза забегают… «Я, знаете, с удовольствием бы… Но, к сожалению, помещение тесное… Несмотря на все желание, никак не могу…» А тут, как острым топором отрубила: «избавьте!»
Видя, что ответы ее не удовлетворяют их желаниям и почти не компрометируют арестованного, они переменили тон и
стали говорить молодой женщине о наказании, которое ее ожидает за тяжелое оскорбление власти в лице
полицейского комиссара, которого она так бесцеремонно облила грязной водой.