Неточные совпадения
Молодцоватый кондуктор, на ходу давая свисток, соскочил, и вслед за ним
стали по одному сходить нетерпеливые
пассажиры: гвардейский офицер, держась прямо и строго оглядываясь; вертлявый купчик с сумкой, весело улыбаясь; мужик с мешком через плечо.
— У нас теперь идет железная дорога, — сказал он, отвечая на его вопрос. — Это видите ли как: двое садятся на лавку. Это
пассажиры. А один
становится стоя на лавку же. И все запрягаются. Можно и руками, можно и поясами, и пускаются чрез все залы. Двери уже вперед отворяются. Ну, и тут кондуктором очень трудно быть!
— О, нет! Это меня не… удовлетворяет. Я — сломал ногу. Это будет материальный убиток, да! И я не уйду здесь. Я требую доктора… — Офицер подвинулся к нему и
стал успокаивать, а судейский спросил Самгина, не заметил ли он в вагоне человека, который внешне отличался бы чем-нибудь от
пассажира первого класса?
К перрону подошла еще группа
пассажиров; впереди, прихрамывая, шагал офицер, — в походной форме он
стал еще толще и круглее.
Сказать, что он хочет быть бурлаком, показалось бы хозяину судна и бурлакам верхом нелепости, и его не приняли бы; но он сел просто
пассажиром, подружившись с артелью,
стал помогать тянуть лямку и через неделю запрягся в нее как следует настоящему рабочему; скоро заметили, как он тянет, начали пробовать силу, — он перетягивал троих, даже четверых самых здоровых из своих товарищей; тогда ему было 20 лет, и товарищи его по лямке окрестили его Никитушкою Ломовым, по памяти героя, уже сошедшего тогда со сцены.
Объяснение это было прервано появлением новых
пассажиров: толстого помещика с толстой женой, которые, как нарочно,
стали занимать пустые около них места.
В Кимре ввалился в каюту новый
пассажир, офицер (разумеется, отставной) и сразу
стал называть Парамонова"тетенькой".
В том стадном стремлении, которое всегда охватывает людей на пароходах, на железных дорогах и на вокзалах перед осадкой и высадкой,
пассажиры стали торопливы и недоброжелательны друг к другу.
Только тогда, когда
пассажиры отхлынули и палуба
стала свободна, она подошла к борту и тотчас же увидела мужа.
За лето я дважды видел панику на пароходе, и оба раза она была вызвана не прямой опасностью, а страхом перед возможностью ее. Третий раз
пассажиры поймали двух воров, — один из них был одет странником, — били их почти целый час потихоньку от матросов, а когда матросы отняли воров, публика
стала ругать их...
Скоро около него очутился Яков, и они
стали рассматривать карту в календаре, —
пассажир водил по ней пальцем, а кочегар спокойно говорил...
Я спал около машинного трюма, на столе, на котором мыл посуду, и когда проснулся от выстрела и сотрясения, на палубе было тихо, в машине горячо шипел пар, часто стучали молотки. Но через минуту все палубные
пассажиры разноголосно завыли, заорали, и сразу
стало жутко.
Гез поклялся женщинам, что я приду за стол, так как дамы во что бы то ни
стало хотели видеть «таинственного», по их словам,
пассажира и дразнили Геза моим презрением к его обществу.
Продолжался разговор о «Велизарии». Оказывается, пароход принадлежит купцу Тихомирову, который, когда напьется, сгоняет капитана с рубки и сам командует пароходом, и во что бы то ни
стало старается догнать и перегнать уходящий из Рыбинска «Самолет» на полчаса раньше по расписанию, и бывали случаи, что догонял и перегонял, приводя в ужас несчастных
пассажиров.
Стали выходить
пассажиры, в числе которых из 1-го класса вышел и князь Григоров, нагруженный пледами и саквояжами, с измятым, невыспавшимся лицом.
И он
стал рассказывать далее что-то, чего я не мог расслышать. Вслед за мной прошли еще
пассажиры, прошел кондуктор, вбежал артельщик, и довольно долго был шум, из-за которого не слышно было разговора. Когда всё затихло, и я опять услыхал голос адвоката, разговор, очевидно, с частного случая перешел уже на общие соображения.
Взошли два
пассажира и
стали усаживаться на дальней лавочке. Он молчал, пока они усаживались, но как только они затихли, он продолжал, очевидно ни на минуту не теряя нити своей мысли.
Все переменилось: дождь
стал шутлив, ветер игрив, сам мрак, булькая водой, говорил «да». Я отвел
пассажиров в шкиперскую каюту и, торопясь, чтобы не застиг и не задержал Гро, развязал паруса, — два косых паруса с подъемной реей, снял швартовы, поставил кливер и, когда Дюрок повернул руль, «Эспаньола» отошла от набережной, причем никто этого не заметил.
Флагов не было. По-ночному был темен, пуст и безжизнен вокзал; пассажирские поезда уже не ходили, а для того поезда, который на пути безмолвно ожидал этих
пассажиров, не нужно было ни ярких огней, ни суеты. И вдруг Вернеру
стало скучно. Не страшно, не тоскливо, — а скучно огромной, тягучей, томительной скукой, от которой хочется куда-то уйти, лечь, закрыть крепко глаза. Вернер потянулся и продолжительно зевнул. Потянулся и быстро, несколько раз подряд зевнул и Янсон.
После полудня
стало так жарко, что
пассажиры I-го и II-го классов один за другим перебрались на верхнюю палубу.
Бывшие на пароходе
пассажиры торопливо
стали сходить на берег и рассыпались по набережной.
Однажды с почтового поезда сняли безбилетного
пассажира, и это было праздником для скучающего жандарма. Он подтянулся, шпоры звякнули отчетливо и свирепо, лицо
стало сосредоточенно и зло, — но счастье было непродолжительно.
Пассажир заплатил деньги и торопливо, ругаясь, вернулся в вагон, а сзади растерянно и жалко тренькали металлические кружки, и над ними расслабленно колыхалось обессилевшее тело.
Пароход приближался к Сайгону, и все
пассажиры были наверху… К полудню показались мачты кораблей, стоявших на сайгонском рейде, и скоро «Анамит» завернул в огромную бухту и
стал на якорь против города, на купеческом рейде, на котором стоял десяток купеческих кораблей, а в глубине рейда виднелась большая французская эскадра.
И все
пассажиры показались Никите Федорычу такими хорошими и добрыми, а речи их такими разумными, что он то́тчас же со всеми перезнакомился и до такой степени
стал весел и разговорчив, что и
пассажиры про него то же самое подумали, что и капитан с богатырем рабочим.
Один за другим
пассажиры стали укладываться на опочив.
Новых
пассажиров всего только двое было: тучный купчина с масленым смуглым лицом, в суконном тоже замасленном сюртуке и с подобным горе животом. Вошел он на палубу, сел на скамейку и ни с места. Сначала молчал, потом вполголоса
стал молитву творить. Икота одолевала купчину.
Только с наступлением ночи, когда
пассажиры спали и я один на один остался со своею совестью, мне
стало понятно то, чего я никак не мог понять раньше.
Что мог он сделать с этими «мерзавцами»? Пока он на пароходе, он — в подчинении капитану. Не пойдет же он жаловаться
пассажирам! Кому? Купчишкам или мужичью? Они его же на смех поднимут. Да и на что жаловаться?.. Свидетелей не было того, как и что этот «наглец» Теркин
стал говорить ему — ему, Фрументию Перновскому!
Пароход
стал ползти. Замедленные колеса шлепали по воде, и их шум гулко отдавался во всем корпусе, производя легкий трепет, ощутимый и
пассажирами.
На Ветлуге рассказ Короленко быстро
стал известен, и пароходы останавливались у описанного перевоза, чтоб дать возможность
пассажирам посмотреть на прославившегося Тюлина. Он знает, что его пропечатали. Когда ему прочли рассказ Короленко, он помолчал, поглядел в сторону и, подумав, сказал...
Жандарм отлетел в сторону.
Пассажиры, грубо и озлобленно работая локтями,
стали вскакивать на буфера. Толкались, перепрыгивая через упавших. Было противно, но мелькнула мысль: «прозеваешь, — и завтра и послезавтра будет то же самое!» И я ринулся вслед за другими на буфера.
Чем дальше мчался поезд, унося
пассажиров в глубь Италии, к Тосканской долине, тем местность
становилась все красивей и живописнее, а январь месяц превращался в май.
Проехав Бойон, они подъехали к какой-то маленькой станции, на которой, к удивлению Савина, многие
пассажиры стали выходить и в том числе и семейство Гуера.
Вернувшись на пароход, Шатов в рубку потребовал себе лист бумаги, перо и чернильницу и
стал писать. Написав несколько строк, он сложил бумагу и положил ее себе в карман, потом, вернувшись в каюту, вынул из кобуры револьвер и поднялся на палубу. Она, как и все каюты, была пуста.
Пассажиры, обрадовавшись остановке, высыпали на берег.
Градоначальник особенно подчеркнул титул «
пассажира», а затем, повернувшись,
стал разговаривать с жандармским капитаном.
Погуляв на палубе, они спустились вниз, вошли в рубку, куда и приказали дать себе чаю, Китманов оказался человеком побывавшим всюду, как в Западной, так и в Восточной Сибири, и рассказы его заинтересовали Шатова. Незаметно за беседою пронеслись часы. На пароход
стали собираться
пассажиры, хотя не особенно в большом количестве. Наступила ночь.
Вдруг им
стал казаться подозрительным молчаливый
пассажир, перед которым на лавочке помещался маленький чемодан.
Ночевали у Коневца. Митрополит и более высокие из лиц его свиты почивали в помещениях монастыря (тогда еще очень не обширных), а все прочие ночевали где пришлось на своих судах.
Пассажиры частного парохода все остались на судне, которому, вдобавок, и вполне удобного места для стоянки не было, так как у пристани
стали военные пароходы под митрополичьим флагом.