Неточные совпадения
Фока, несмотря
на свои преклонные лета, сбежал с лестницы очень ловко и скоро, крикнул: «Подавай!» — и, раздвинув ноги, твердо
стал посредине подъезда, между тем местом, куда должен был подкатить линейку кучер, и порогом, в
позиции человека, которому не нужно напоминать о его обязанности.
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в стакан чаю. — «Нет, сказал я ему, приказчики революций не делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!» Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно
становитесь в
позицию приказчиков рабочего класса, но у немцев есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у вас — таких нет, да и не дай бог, чтоб явились… провожать рабочих в Кремль,
на поклонение царю…
«Все — было, все — сказано». И всегда будет жить
на земле человек, которому тяжело и скучно среди бесконечных повторений одного и того же. Мысль о трагической
позиции этого человека заключала в себе столько же печали, сколько гордости, и Самгин подумал, что, вероятно, Марине эта гордость знакома. Было уже около полудня, зной
становился тяжелее, пыль — горячей,
на востоке клубились темные тучи, напоминая горящий стог сена.
Антонида Ивановна поднялась, «Моисей» взял ее за талию и
стал в
позицию. Она через его плечо оглянулась
на Привалова и улыбнулась своей загадочной улыбкой. Волна танцующих унесла и эту пару.
Он вскочил и поднял пред собою револьвер. Дело в том, что Кириллов вдруг захватил с окна свой револьвер, еще с утра заготовленный и заряженный. Петр Степанович
стал в
позицию и навел свое оружие
на Кириллова. Тот злобно рассмеялся.
Вечерами, по праздникам, одев голубую рубаху, плисовые шаровары и ярко начищенные сапоги, он выходил к воротам с большой гармоникой, закинутой
на ремне за спину, и
становился точно солдат в
позиции «
на караул».
Другой, крещенный святым духом честных и мудрых книг, наблюдая победную силу буднично страшного, чувствовал, как легко эта сила может оторвать ему голову, раздавить сердце грязной ступней, и напряженно оборонялся, сцепив зубы, сжав кулаки, всегда готовый
на всякий спор и бой. Этот любил и жалел деятельно и, как надлежало храброму герою французских романов, по третьему слову, выхватывая шпагу из ножен,
становился в боевую
позицию.
Горбач нащупывает пяткой корягу и, крепко ухватившись сразу за несколько веток,
становится на нее… Совладавши с равновесием и укрепившись
на новой
позиции, он изгибается и, стараясь не набрать в рот воды, начинает правой рукой шарить между корягами. Путаясь в водорослях, скользя по мху, покрывающему коряги, рука его наскакивает
на колючие клешни рака…
Катастрофа, никогда еще не испытанная миром [Катастрофа, никогда еще не испытанная миром… — первая мировая война; журнал Горького «Летопись», в котором была опубликована
статья, занимал активную антивоенную
позицию.], потрясает и разрушает жизнь именно тех племен Европы, духовная энергия которых наиболее плодотворно стремилась и стремится к освобождению личности от мрачного наследия изжитых, угнетающих разум и волю фантазий древнего Востока — от мистик суеверий, пессимизма и анархизма, неизбежно возникающего
на почве безнадежного отношения к жизни.
Не сознаваясь, разумеется, в этой последней мысли, Кишенский
становился пред Глафирой
на некоторую нравственную высоту, и чувствуя, что ему не совсем ловко стоять пред этою умною женщиной в такой неестественной для него
позиции, оправдывался, что «хотя ему и не к лицу проповедовать мораль, но что есть
на свете вещи, которые все извиняют».
Теперь, когда обнаружилось, что
на свете несомненно существует кто-то, которому она пишет и притом сама собственноручно отправляет
на почту свои письма, — я видел необходимость переменить
позицию и уж строго держаться роли друга, чего мне, признаться сказать, не особенно хотелось, так как Харита была не то что тверская барышня: той было тридцать лет, и она приходилась наполовину меня старше, между тем как этой шел девятнадцатый год, и,
стало быть, я был моложе ее только тремя годами.
Вся мысль Милицы теперь сводилась к одному: скакать и скакать до последних сил, во что бы то ни
стало домчаться до русских
позиций, донести собранные сведения о сделанной разведке капитану и умолить его, умолить
на коленях спешит
на выручку Игоря…
Настроение солдат
становилось все грознее. Вспыхнул бунт во Владивостоке, матросы сожгли и разграбили город. Ждали бунта в Харбине. Здесь,
на позициях, солдаты держались все более вызывающе, они задирали офицеров, намеренно шли
на столкновения. В праздники, когда все были пьяны, чувствовалось, что довольно одной искры, — и пойдет всеобщая, бессмысленная резня. Ощущение было жуткое.
Медленно и грозно потянулся день за днем. Поднимались метели, сухой, сыпучий снег тучами несся в воздухе. Затихало. Трещали морозы. Падал снег. Грело солнце,
становилось тепло.
На позициях все грохотали пушки, и спешно ухали ружейные залпы, короткие, сухие и отрывистые, как будто кто-то колол там дрова. По ночам вдали сверкали огоньки рвущихся снарядов;
на темном небе мигали слабые отсветы орудийных выстрелов, сторожко ползали лучи прожекторов.
Ранены были они вот как: полк пришел с
позиции на отдых в деревню; один солдат захватил с собою подобранную
на позициях неразорвавшуюся японскую шрапнель; солдаты столпились
на дворе фанзы и
стали рассматривать снаряд: вертели его, щелкали, начали отвертывать дистанционную трубку.
— Погнал нас японец с
позиций, бежал я, бежал… Пристал к госпиталю, пошел с ним.
Стали по госпиталю шрапнелями бить, я опять побежал. Вижу, фурманка стоит с лошадью. Отрезал постромки, сел и поехал.
На дороге мешок с сухарями поднял, концертов (консервов), ячменю забрал для лошади — и еду вот… Расчудесно!..
— Итак, познайте, ваше превосходительство, я призван был в царские чертоги для чтения моего творения… Весь знаменитый двор стекся внимать мне. Не знал я, какую
позицию принять, чтобы соблюсти достодолжное благоговение пред богоподобною Анною… рассудил за благо
стать на колена… и в такой позитуре прочел почти целую песню… Хвалы оглушали меня… Сама государыня благоволила подняться с своего места, подошла ко мне и от всещедрой своей десницы пожаловала меня всемилостивейшею оплеухою.
Рано утром 4 июля пехота
стала подвигаться и строиться в боевой порядок, артиллерия выехала
на позицию; с румынского берега началась бомбардировка из девятифунтовых орудий.
Обозу было велено остаться
на месте сбора, верстах в двух за плотиною под горой, не доходя города; одной партии, могилёвским чиновникам и гимназистам, приказано занять
позицию у белой церкви, а двум прочим, из уездных ревнителей,
стать у еврейского кладбища.
В два часа ночи я
стал с сотней
на левом фронте
позиции с целью её прикрытия от ближайшего обхода, расставил посты
на реке, сотню разместил в деревне, чтобы прикрыть от могущего быть огня, а сам
стал наблюдать передвижение наших войск.
— Она неоценима, — отвечал он тоном, который, не переставая быть вежливым,
становился все более ироническим по мере того, как Анжель тверже
становилась на занятую ею
позицию.
На этом завтраке он нашел настоящую
позицию. Пятов для него — давалец работы, и только; а чтобы он не забывался, надо с ним держаться студенческого тона во что бы то ни
стало.
И гусары по линии войск прошли
на левый фланг
позиции и
стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густою колонной, — это были резервы; повыше ее
на горе видны были
на чистом, чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком освещении,
на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
10-го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, всё французское войско, в своем судорожном движении дойдя до
позиции Мюрата, как казалось для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево
на новую, Калужскую дорогу и
стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье.
Несмотря
на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря
на то, что высшим по положению русским людям казалось почему-то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам
стать в
позицию en quarte или en tierce, сделать искусное выпадение в prime [Четвертую, третью, первую.] и т. д., — дубина народной войны поднялась со всею своею грозною и величественною силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупою простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло всё нашествие.