Неточные совпадения
Лонгрен не вполне поверил бы этому, не будь он так занят своими мыслями. Их разговор
стал деловым и подробным.
Матрос сказал дочери, чтобы она уложила его мешок; перечислил все необходимые вещи и дал несколько советов.
Лонгрен поехал в город, взял расчет, простился с товарищами и
стал растить маленькую Ассоль. Пока девочка не научилась твердо ходить, вдова жила у
матроса, заменяя сиротке мать, но лишь только Ассоль перестала падать, занося ножку через порог, Лонгрен решительно объявил, что теперь он будет сам все делать для девочки, и, поблагодарив вдову за деятельное сочувствие, зажил одинокой жизнью вдовца, сосредоточив все помыслы, надежды, любовь и воспоминания на маленьком существе.
Капитан молчал.
Матрос знал, что в это молчание нельзя вставлять слова, и поэтому, замолчав, сам
стал сильно грести.
Катер вышел из ветра и
стал прямо; парус начал хлестать о мачту;
матросы взялись за весла, а я в это время осматривал Паппенберг.
Там его
стали было тащить в разные стороны, но
матросы бросились и отбили.
Я отвык в три месяца от моря и с большим неудовольствием смотрю, как все
стали по местам, как четверо рулевых будто приросли к штурвалу, ухватясь за рукоятки колеса, как
матросы полезли на марсы и как фрегат распустил крылья, а дед начал странствовать с юта к карте и обратно.
Только
стали звать
матроса вынуть наши запасы, как и остальные
стали сходиться.
В последние недели плавания все средства истощились: по три раза в день пили чай и ели по горсти пшена — и только. Достали было однажды кусок сушеного оленьего мяса, но несвежего, с червями. Сначала поусумнились есть, но потом подумали хорошенько, вычистили его, вымыли и… «
стали кушать», «для примера, между прочим,
матросам», — прибавил К. Н. Посьет, рассказывавший мне об этом странствии. «Полно, так ли, — думал я, слушая, — для примера ли; не по пословице ли: голод не тетка?»
Нам прислали быков и зелени. Когда поднимали с баркаса одного быка, вдруг петля сползла у него с брюха и остановилась у шеи; бык
стал было задыхаться, но его быстро подняли на палубу и освободили. Один
матрос на баркасе, вообразив, что бык упадет назад в баркас, предпочел лучше броситься в воду и плавать, пока бык будет падать; но падение не состоялось, и предосторожность его возбудила общий хохот, в том числе и мой, как мне ни было скучно.
Но плакать — стыдно, и я
стал помогать
матросу Бляхину мыть палубу.
За лето я дважды видел панику на пароходе, и оба раза она была вызвана не прямой опасностью, а страхом перед возможностью ее. Третий раз пассажиры поймали двух воров, — один из них был одет странником, — били их почти целый час потихоньку от
матросов, а когда
матросы отняли воров, публика
стала ругать их...
Разговор был прерван появлением
матроса, пришедшего за огнем для трубки. «Скоро ваш отдых», — сказал он мне и
стал копаться в углях. Я вышел, заметив, как пристально смотрела на меня девушка, когда я уходил. Что это было? Отчего так занимала ее история, одна половина которой лежала в тени дня, а другая — в свете ночи?
Кончив, но, видимо, имея еще много чего сказать в пользу капитана Геза,
матрос осмотрел всех присутствующих, махнул рукой и, с выражением терпеливого неодобрения,
стал слушать взбешенного хулителя Геза.
Я зачитался этим романом. Неведомый Никитушка Ломов, Рахметов, который пошел в бурлаки и спал на гвоздях, чтобы закалить себя,
стал моей мечтой, моим вторым героем. Первым же героем все-таки был
матрос Китаев.
Фофан меня лупил за всякую малость. Уже просто человек такой был, что не мог не зверствовать. И вышло от этого его характера вот какое дело. У берегов Японии, у островов каких-то, Фофан приказал выпороть за что-то молодого
матроса, а он болен был, с мачты упал и кровью харкал. Я и вступись за него, говорю,
стало быть, Фофану, что лучше меня, мол, порите, а не его, он не вынесет… И взбеленился зверяга…
Вдруг откуда-то явился Игнат, подошел к
матросу и,
став против него, сурово спросил...
Фома видел, как отец взмахнул рукой, — раздался какой-то лязг, и
матрос тяжело упал на дрова. Он тотчас же поднялся и вновь
стал молча работать… На белую кору березовых дров капала кровь из его разбитого лица, он вытирал ее рукавом рубахи, смотрел на рукав и, вздыхая, молчал. А когда он шел с носилками мимо Фомы, на лице его, у переносья, дрожали две большие мутные слезы, и мальчик видел их…
— Нет, уж это без всякой совести! Не было у меня такого уговору, чтобы дрова таскать.
Матрос — ну,
стало быть, дело твое ясное!.. А чтобы еще и дрова… спасибо! Это значит — драть с меня ту шкуру, которой я не продал… Это уж без совести! Ишь ты, какой мастер соки-то из людей выжимать.
Вообще, я вам доложу, язык довольно легкий, наши
матросы в три дни каких-нибудь
стали совершенно понимать друг друга.
— Распори,
матрос, распори! Я тебе подмогу, за ноги держать буду! — иронически поддакивает Еремей: он еще держится в шайке, но порою невыносим
становится своей злобной ко всему иронией и грубыми плевками. Плюет направо и налево.
Но когда остались вдвоем и попробовали заснуть — Саша на лавке,
матрос на полу, —
стало совсем плохо: шумел в дожде лес и в жуткой жизни своей казался подстерегающим, полным подкрадывающихся людей; похрипывал горлом на лавке Колесников, может быть, умирал уже — и совсем близко вспомнились выстрелы из темноты, с яркостью галлюцинации прозвучали в ушах.
Жегулев и
матрос переглянулись: «Выдаст!» — но как-то все равно
стало, пусть уходит. Может быть, и не выдаст.
Когда прусский пароход
стал подтягиваться к морскому «Николаю», и оркестр замолк,
матрос, чаливший канат, не вытерпел и сказал: «Вот и мы добрались с нашей Burstenmusik» (щеточной музыкой).
Наконец вот и настоящая буря —
матроса швыряет от борта к борту, дело
становится серьезным.
Пароход
стал двигаться осторожнее, из боязни наткнуться на мель…
Матросы на носу измеряли глубину реки, и в ночном воздухе отчетливо звучали их протяжные восклицания: «Ше-есть!.. Шесть с половиной! Во-осемь!.. По-од таба-ак!.. Се-мь!» В этих высоких стонущих звуках слышалось то же уныние, каким были полны темные, печальные берега и холодное небо. Но под плащом было очень тепло, и, крепко прижимаясь к любимому человеку, Вера Львовна еще глубже ощущала свое счастье.
Точно пушечное ядро, шлепнуло тело мальчика в море, и не успели волны закрыть его, как уже 20 молодцов
матросов спрыгнули с корабля в море. Секунд через 40 — они долги показались всем — вынырнуло тело мальчика. Его схватили и вытащили на корабль. Через несколько минут у него изо рта и из носа полилась вода, и он
стал дышать.
Обезьяна села на первой перекладине мачты, сняла шляпу и
стала зубами и лапами рвать ее. Она как будто дразнила мальчика, показывала на него и делала ему рожи. Мальчик погрозил ей и крикнул на нее, но она еще злее рвала шляпу.
Матросы громче
стали смеяться, а мальчик покраснел, скинул куртку и бросился за обезьяной на мачту. В одну минуту он взобрался по веревке на первую перекладину; но обезьяна еще ловчее и быстрее его, в ту самую минуту, как он думал схватить шляпу, взобралась еще выше.
Но вот уже раздался последний колокол, капитан с белого мостика самолично подал третий пронзительный свисток;
матросы засуетились около трапа и втащили его на палубу; шипевший доселе пароход впервые тяжело вздохнул, богатырски ухнул всей утробой своей, выбросив из трубы клубы черного дыма, и медленно
стал отваливать от пристани. Вода забулькала и замутилась под колесами. Раздались оживленнее, чем прежде, сотни голосов и отрывочных возгласов, которые перекрещивались между пристанью и пароходным бортом.
— То-то оно и есть. Сподобились и матросики, братцы… Теперь пропадет эта лютость самая на флоте. Про-па-дет! И
матрос, братцы, правильный
станет… Хорошо будет служить. На совесть, значит, а не из-за страха.
Сигнальщик [Сигнальщик —
матрос, поднимающий сигнальные флаги. На вахтах он находится вблизи вахтенного, наблюдает в подзорную трубу за горизонтом, бросает лаг — инструмент, измеряющий скорость хода корабля, и исполняет обязанности рассыльного при вахтенном офицере.] сторожил эти минуты по минутной склянке песочных часов, и когда минута
стала выходить, т.е. последний остаток песка высыпаться через узкое горлышко склянки из одной ее части в другую, доложил вахтенному офицеру.
Этот покойно-уверенный тон, звучащий надеждой, действует на
матросов гораздо успокоительнее, чем слова Бастрюкова о башковатости мичмана Лопатина и чем рассказанный факт спасения
матроса с «Кобчика». И вера Бастрюкова в спасение, как бы вытекающая из его любви к людям, невольно передается и другим; многие, только что думавшие, как и первогодок-матросик, что Артемьев уже потонул, теперь
стали повторять слова Бастрюкова.
И все, с ноковыми [Ноковые
матросы, работающие на самых концах рей.] впереди, разбежались по реям, держась одной рукой за приподнятые рейки, служащие вроде перил, словно по гладкому полу и, стоя, перегнувшись, на страшной высоте, над бездной моря,
стали делать свое обычное матросское трудное дело.
Дремавшие до восхода солнца у своих снастей или коротавшие вахту, внимая тихой сказке, которую рассказывал какой-нибудь сказочник-матрос,
матросы теперь, при наступлении утра, оживились и чаще
стали ходить на бак покурить и полясничать. Приятный, острый дымок махорки носился на баке. И разговоры
стали громче. И свежий, молодой голос вахтенного мичмана Лопатина как-то веселее прозвучал в воздухе, когда он крикнул...
Володя снова заходил, взволнованный рассказом
матроса. И сам этот пожилой
матрос с серьгой в ухе, с добрыми и веселыми глазами и с своей философией еще милее
стал Ашанину, и он решил познакомиться с ним поближе.
Володя стоял минут пять, в стороне от широкой сходни, чтобы не мешать
матросам, то и дело проносящим тяжелые вещи, и посматривал на кипучую работу, любовался рангоутом и все более и более
становился доволен, что идет в море, и уж мечтал о том, как он сам будет капитаном такого же красавца-корвета.
И когда эта команда раздалась,
матросы, словно белые муравьи, рассыпались по обоим бортам и
стали укладывать по порядку своих номеров эти койки-кульки в бортовые коечные гнезда, в которых койки обыкновенно хранятся в течение дня, прикрытые в случае дождя или ненастной погоды черным, хорошо просмоленным брезентом.
Командир приказал
матросам стать вокруг него и, когда очутился в центре, проговорил...
И с этими словами
матросы кинулись на китайцев. Захваченные врасплох, они без сопротивления были взяты на двойку, и унтер-офицер уже торжествовал, что везет двух пленников, и крикнул об этом на корвет, как вдруг среди тишины раздались всплески воды и вслед затем унтер-офицер
стал громко ругаться.
Тебя в арестантские роты хотели отдать, но я поручился за тебя, что ты
станешь хорошим
матросом.
Эти дни, которые тянутся теперь с томительным однообразием беспокойных вахт,
становятся несколько тяжелыми для людей, и
матросы заметно
стали скучнее и уже реже пели песни и плясали под конец этого долгого перехода.
И Володя
стал передавать свои впечатления и сообщил отзыв о капитане
матроса.
Матросы стали у орудий, и тот самый пожилой артиллерист, который с таким сокрушением расставался с сыном, теперь напряженный, серьезный и, казалось, весь проникнутый важностью салюта, стоял у орудий, ожидая приказания начать его и взглядывая на мостик.
Отправляющиеся на берег
матросы выстроились. Вышел капитан и,
ставши перед фронтом, произнес маленькое напутствие. Он объяснил, как вредно в жарком климате напиваться без меры и как легко от этого серьезно заболеть и даже умереть, и просил
матросов быть воздержаннее.
После обеда, когда подмели палубу и раздался обычный свисток, и вслед за ним разнеслась команда боцмана «отдыхать!», — все
стали располагаться на отдых тут же на палубе, и скоро по всему корвету раздался храп и русских и французских
матросов.
Корветская жизнь пошла своим чередом.
Матросы стали обедать и слегка захмелевший от нескольких чарок Артемьев повторял потом на баке среди толпы
матросов, как он сорвался со шлюпки и как ждал смерти и, главное, боялся, что его акул-рыба съест.
Глядя на «Коршун», можно было подумать, что он давно стоит на рейде, — так скоро на нем убрались. И все на нем — и офицеры, и
матросы — чувствуя, что «Коршун» не осрамился и
стал на якорь превосходно, как-то весело и удовлетворенно глядели. Даже доктор проговорил, обращаясь к Андрею Николаевичу, когда тот, четверть часа спустя, вбежал в кают-компанию, чтобы наскоро выкурить папироску...
Стал он туда похаживать, но не могли
матросы объяснить ему таинственной веры своей.
Тут разом все вскочили. Большая часть женщин и некоторые из мужчин сели, другие
стали во «святой круг». Николай Александрыч стоял посередине, вокруг него Варенька, Катенька, горничная Серафима и три богаделенные. За женским кругом
стал мужской. Тут были Кислов и Строинский, дворецкий Сидор, Пахом, пасечник Кирилла,
матрос. И блаженный Софронушка, напевая бессмыслицу и махая во все стороны пальмовой веткой, подскакал на одной ноге и
стал во «святом кругу». Началось «круговое раденье».
Дьякон и
матрос стали на крылосе дьячкам подпевать, а Софронушка к самому амвону подошел.
— Что?! —
Матрос вскочил на ноги и с тесаком ринулся на Катю. — Не устроим?! — Он остановился перед нею и
стал бить себя кулаком в грудь. Поверьте мне, товарищ! Вот, отрубите мне голову тесаком: через три недели во всем мире будет социальная революция, а через два месяца везде будет социализм. Формальный! Без всякого соглашательского капитализму!.. Что? Не верите?!