Неточные совпадения
Дурака ему,
дурака,
старому подлецу!
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и
старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не
дурак ли я был доселе?
От них она поступила горничной к становому, но могла прожить там только три месяца, потому что становой, пятидесятилетний старик, стал приставать к ней, и один раз, когда он стал особенно предприимчив, она вскипела, назвала его
дураком и
старым чортом и так толкнула в грудь, что он упал.
Вошедший на минутку Ермолай начал меня уверять, что «этот
дурак (вишь, полюбилось слово! — заметил вполголоса Филофей), этот
дурак совсем счету деньгам не знает», — и кстати напомнил мне, как лет двадцать тому назад постоялый двор, устроенный моей матушкой на бойком месте, на перекрестке двух больших дорог, пришел в совершенный упадок оттого, что
старый дворовый, которого посадили туда хозяйничать, действительно не знал счета деньгам, а ценил их по количеству — то есть отдавал, например, серебряный четвертак за шесть медных пятаков, причем, однако, сильно ругался.
В наш век все это делается просто людьми, а не аллегориями; они собираются в светлых залах, а не во «тьме ночной», без растрепанных фурий, а с пудреными лакеями; декорации и ужасы классических поэм и детских пантомим заменены простой мирной игрой — в крапленые карты, колдовство — обыденными коммерческими проделками, в которых честный лавочник клянется, продавая какую-то смородинную ваксу с водкой, что это «порт», и притом «олд-порт***», [
старый портвейн, «Три звездочки» (англ.).] зная, что ему никто не верит, но и процесса не сделает, а если сделает, то сам же и будет в
дураках.
— А что ты думаешь! и то
дурак, что не заказал. Ну, да еще успеется. Как Прасковья Ивановна? У Аринушки новый глаз не вырос ли, вместо
старого?
— Для
дураков, Андрей Михайлович, для
дураков… Повешу в гостиной — за моих предков сойдут… Так в четверг, милости просим, там же на Цветном, над моей
старой квартирой… сегодня снял в бельэтаже…
Отец сам рассказал нам, смеясь, эту историю и прибавил, что верят этому только
дураки, так как это просто
старая сказка; но простой, темный народ верил, и кое — где уже полиция разгоняла толпы, собиравшиеся по слухам, что к ним ведут «рогатого попа». На кухне у нас следили за поповским маршрутом: передавали совершенно точно, что поп побывал уже в Петербурге, в Москве, в Киеве, даже в Бердичеве и что теперь его ведут к нам…
— Ах ты, шайтан! — ругался Шахма, ощупывая опустевшую пазуху и делая гримасы. — Ну, шайтан!.. Левая нога, правая нога, и нет ничего, а
старый Шахма
дурак.
—
Старый ты
дурак, — спокойно сказала бабушка, поправляя сбитую головку. — Буду я молчать, как же! Всегда всё, что узнаю про затеи твои, скажу ей…
— Подбери подушки и всё да поклади на печь! Надумал тоже: подушками швырять! Твое это дело? И тот,
старый бес, разошелся, —
дурак!
Ключевской завод под мягким управлением Мухина успел забыть многое, а о
старых жестокостях напоминали только крепостные разбойники да
дураки, как жертвы своего времени.
На стороне
старых интересов оставалась масса людей, которых, по их способностям, Эдуард Уитти справедливо называет разрядом плутов или
дураков.
—
Дурак ты
старый, — не вытерпел наконец дворник.
История об Аграфене и Евсее была уж
старая история в доме. О ней, как обо всем на свете, поговорили, позлословили их обоих, а потом, так же как и обо всем, замолчали. Сама барыня привыкла видеть их вместе, и они блаженствовали целые десять лет. Многие ли в итоге годов своей жизни начтут десять счастливых? Зато вот настал и миг утраты! Прощай, теплый угол, прощай, Аграфена Ивановна, прощай, игра в
дураки, и кофе, и водка, и наливка — все прощай!
Единый народ-«богоносец» — это русский народ, и… и… и неужели, неужели вы меня почитаете за такого
дурака, Ставрогин, — неистово возопил он вдруг, — который уж и различить не умеет, что слова его в эту минуту или
старая, дряхлая дребедень, перемолотая на всех московских славянофильских мельницах, или совершенно новое слово, последнее слово, единственное слово обновления и воскресения, и… и какое мне дело до вашего смеха в эту минуту!
— Сколько мой старый-то
дурак проиграл? — спросила она Лябьева и Углакова, когда те сошли вниз.
— О,
дурак,
старый развратник! — пробормотал тот с досадой и с презрением.
Напротив того, узнав об этом, она тотчас же поехала в Головлево и, не успев еще вылезти из экипажа, с каким-то ребяческим нетерпением кричала Иудушке: «А ну-ка, ну,
старый греховодник! кажи мне, кажи свою кралю!» Целый этот день она провела в полном удовольствии, потому что Евпраксеюшка сама служила ей за обедом, сама постелила для нее постель после обеда, а вечером она играла с Иудушкой и его кралей в
дураки.
— Чего это? — кричал дед. — Бог! Я про бога не забыл, я бога знаю! Дура
старая, что — бог-то
дураков на землю посеял, что ли?
— Я ведь не о себе, братец… Польстились вы на золото, — как бы
старых пожитков не растерять. И вы, мамынька, тоже… Послушайте меня,
дурака.
— Вытряси из него, Федька, из
старого дурака-то, вино. Что он хорохорится! — сказал кто-то.
Кочкарев. К дьяволу, к своему
старому приятелю! (Отворяя дверь, кричит ему вслед.)
Дурак!
Мурзавецкая. Молодая бабенка, и ума-то не важного, смеется над нами, как над
дураками; а мы с тобой,
старые умники, сидим да ничего сделать ей не можем.
И, снова чувствуя себя сильным и умным среди этого стада
дураков, что так бессмысленно и нагло врываются в тайну грядущего, он задумался о блаженстве неведения тяжелыми мыслями
старого, больного, много испытавшего человека.
Вечером во Мценске меня к матери посадили в заскрипевший по снегу возок, а затем Филипп Агафонович, держа меня на плече, тискался в соборе сквозь густую толпу народа. Помню, как хромой, знакомый нам, городничий крикнул Филиппу Агафоновичу. «Вот ты
старый человек, а
дурак! ребенка на такую тесноту несешь». Помню, как тот же Филипп Агафонович вынес меня обратно на паперть и сказал; «Постойте, батюшка, минуточку; я только мамашу…».
В числе провожатых причта неизменно появлялся седоватый и всклокоченный, с разбегающимися во рту, как у
старой лошади, и осклабленными зубами, огромного роста,
дурак Кондраш. Несмотря на то, что добродушные глаза его ничего не выражали, кроме совершенного бессмыслия, он непривычному взгляду внушал ужас и отвращение. Но во исполнение непреложного обычая, всем, начиная с матери нашей, доводилось целоваться со всеми, до Кондраша включительно.
Бессеменов. Сказать бы мне им на прощанье… злодеи! Кормил, поил… (К Перчихину.) Ты,
старый черт!
Дурак! Пришел, забормотал… Чего тебе надо? чего?
Вижу — налетел я с ковшом на брагу, хочу ему ответить, а он повернулся и ушёл. Сижу я в
дураках, смотрю. Комната — большая, чистая, в углу стол для ужина накрыт, на стенах — полки с книгами, книги — светские, но есть библия, евангелие и
старый славянский псалтирь. Вышел на двор, моюсь. Дядя идёт, картуз ещё больше на затылке, руками махает и голову держит вперёд, как бык.
Ты возьми да выгони меня из дому! Так, мол, вас и надо,
дураков старых, женолюбивых. Кум, кума, нет… она меня не выгонит… Как она об душе моей хлопочет… все меня благодарить приходят, земно кланяются; а за что, я и не знаю.
— Неужели, — говорит, — у вас в Орле уже все подряд
дураки, что будут думать, будто
старый дядя станет тебя куда-нибудь по дурным местам возить? Где у вас тут самый лучший часовщик?
Кто говорит: вы
старый, тот
дурак.
Старый Тойон, немного осердившийся сначала за его дерзость, стал потом слушать с большим вниманием, как бы убедившись, что Макар не такой уж
дурак, каким казался сначала.
—
Дурак: нет, каждому по два номера. Конечно, в один. Принести им матрацев, из
старых, три матраца принести. А на диван — скажи, чтобы не смели ложиться. Всегда от этих богомольцев клопы. Ступай!
Евгения Николаевна(немного уже и струсив). Ты в самом деле, видно, совсем рехнулся. Лакеев своих еще призывать выдумал… Я сама вспыльчива: я тебе все глаза выцарапаю и в лицо тебе наплюю,
дурак этакий. Подлец! Свинья! Козел
старый!.. (Идет к дверям.)
— Был начётчик, да, видно, вылинял, как
старая собака на купцовом дворе. Ты, Егор Петрович, пойми — каково это полсотни-то лет отшагать, чтобы дураком-то себя встретить, это, милый, очень горько! Был, был я начётчиком, учил людей, не думая, как скворец, бормотал чужое, да вот и разболтал душу свою в мирской суете, да! И верно некоторые говорят — еретиком становлюсь на склоне дней-то! Мне бы, говорю, время душа спасать, а я будто совсем обезумел.
Право, все это слишком известно. Что бы она ни сказала, — все ему понравится, потому что он влюбленный
дурак. А
старую грымзу, отца ее, он, конечно, не станет слушать.
Русский народ говорит своим
старым языком; судьи и подьячие пишут новым бюрократическим языком, уродливым и едва понятным, — они наполняют целые in-folio грамматическими несообразностями и скороговоркой отчитывают крестьянину эту чепуху. Понимай как знаешь и выпутывайся как умеешь. Крестьянин видит, к чему это клонится, и держит себя осторожно. Он не скажет лишнего слова, он скрывает свою тревогу и стоит молча, прикидываясь
дураком.
— Грому на вас нет! — стоя на своей палубе, вскричал Марко Данилыч, когда тот караван длинным строем ставился вдоль по Оке. — Завладали молокососы рыбной частью! — ворчал он в досаде. — Что ни помню себя, никогда больше такого каравана на Гребновской не бывало… Не дай вам Бог торгов, не дай барышей!.. Новости затеяли заводить!.. Дуй вас горой!.. Умничать задумали, ровно мы,
старые поседелые рыбники,
дураками до вас жили набитыми.
Не полагаясь на самих себя, они постановили привезть на то из далекой деревни
старого мужика, по прозванью Сухого Мартына, да дать ему в подмогу кузнеца Ковзу, да еще Памфилку-дурачка, на том основании, что кузнец по своему ремеслу в огне толк знает, а Памфилка-дурак «божий человек».
— Ты Меня положительно удивляешь, Топпи, — строго сказал Я. — Такому
старому Черту неприлично получать фальшивые бумажки от людей и оставаться в
дураках. Стыдись, Топпи! И Я боюсь, что ты под конец просто пустишь Меня с сумой.
Юля. Забота мне с тобой! Чистое наказание! (Всплескивает руками.) Ну, не
дурак ли этот Вафля! До сих пор со стола не убрал! Ведь самовар украсть могут… Ах, Вафля, Вафля, кажется, уж
старый, а ума меньше, чем у дитя!
Зато, если Петр не попадет и отвернется от Лефорта, тогда… старичок встанет, скажет: «плюнь на них, батюшка: они все
дураки», и, опираясь на свой
старый костыль, уведет его, «своего прирожонного», домой — мыться в бане и молиться московским угодникам, «одолевшим и новгородских и владимирских».
Всё равно куда… лишь бы бежать от этой дрянной, пошлой, дешевенькой жизни, превратившей меня в
старого, жалкого
дурака,
старого, жалкого идиота, бежать от этой глупой, мелкой, злой, злой, злой скряги, от моей жены, которая мучила меня тридцать три года, бежать от музыки, от кухни, от жениных денег, от всех этих пустяков и пошлостей… и остановиться где-нибудь далеко-далеко в поле и стоять деревом, столбом, огородным пугалом, под широким небом, и глядеть всю ночь, как над тобой стоит тихий, ясный месяц, и забыть, забыть…
— Эх ты, вякало! На море, на окияне стоит
дурак на кургане, — стоит не стоится, а сойти боится… Передумкой сделанного не воротишь. Письмо-то ты от папаши вчера получил? Ты колбасу письмом и осади. Ах да ох — на том речки не переехать. На половине, брат, одни
старые бабы дело застопоривают.
— Да что я,
дурак, что ли? Это чтобы я сказал и России, и тебе: «Счастливо оставаться», а сам поехал бы бродить вдали от Родины. Нет,
старый дружище, этому не бывать! Я останусь здесь и буду жить честно, то есть возложу на тебя приятную обязанность содержать меня. Не заставишь же ты
старого друга голодать.
Вите было шесть лет, когда «дурак-горбун» умер. Случилось это при следующих обстоятельствах. Когда «
дурак», действительно, или мнимо надоедал
старому барину, Сергей Платонович приказывал его сечь.