Неточные совпадения
—
«Меня так этот слух»,
Волк старый говорит: «не очень к стаду манит...
Большинство адвокатов —
старые судейские
волки, картежники, гурманы, театралы, вполне похожие на людей, изображенных Боборыкиным в романе «На ущербе».
Вдруг из толпы студентов вышел
старый сторож при анатомическом театре, знаменитый
Волков, нередко помогавший студентам препарировать, что он делал замечательно умело.
Прохоров добился аудиенции у Стабровского только через три дня. К удивлению, он был принят самым любезным образом, так что даже немного смутился.
Старый сибирский
волк не привык к такому обращению. Результатом этого совещания было состоявшееся, наконец, соглашение: Стабровский закрывал свой завод, а Прохоров ежегодно выплачивал ему отступного семьдесят тысяч.
— Ну, я скажу тебе, голубчик, по секрету, ты далеко пойдешь… Очень далеко. Теперь ваше время… да. Только помни
старого сибирского
волка, исправника Полуянова: такова бывает превратность судьбы. Был человек — и нет человека.
— Что же, давай Бог нашему теляти
волка поймати. Подавай заявку, а отвод сейчас будет готов. По
старой дружбе все устроим…
— Ничего нет особенного; малый еще не
старый, видный из себя, рыжеватый, глаза у него совсем желтые, как у
волка, но умный, должно быть, и бойкий, только манер благородных не имеет, как он там ни задает форсу и ни важничает.
— Ну, а я, сударь,
старый заяц: что мне
волков бояться? Пусть меня
волки съедят.
— Да-с, сударь! Нехорошо! А еще великан!.. Оставьте меня;
старый заяц
волков не боится, пускай его съедят! — и с этим Николай Афанасьич, кряхтя, влез в свою большую крытую бричку и уехал.
Матушка и моя
старая няня, возвращавшаяся с нами из-за границы, высвободившись из-под вороха шуб и меховых одеял, укутывавших наши ноги от пронзительного ветра, шли в «упокой» пешком, а меня Борис Савельич нес на руках, покинув предварительно свой кушак и шапку в тарантасе. Держась за воротник его волчьей шубы, я мечтал, что я сказочный царевич и еду на сказочном же сером
волке.
Я в 6 часов уходил в театр, а если не занят, то к Фофановым, где очень радовался за меня
старый морской
волк, радовался, что я иду на войну, делал мне разные поучения, которые в дальнейшем не прошли бесследно. До слез печалились Гаевская со своей доброй мамой. В труппе после рассказов Далматова и других, видевших меня обучающим солдат, на меня смотрели, как на героя, поили, угощали и платили жалованье. Я играл раза три в неделю.
Выбрав в поле место для ночлега
И нуждаясь в отдыхе давно,
Спит гнездо бесстрашное Олега —
Далеко подвинулось оно!
Залетело, храброе, далече,
И никто ему не господин —
Будь то сокол, будь то гордый кречет.
Будь то черный ворон — половчин.
А в степи, с ордой своею дикой
Серым
волком рыская чуть свет,
Старый Гзак на Дон бежит великий,
И Кончак спешит ему вослед.
И бегут, заслышав о набеге,
Половцы сквозь степи и яруги,
И скрипят их
старые телеги,
Голосят, как лебеди в испуге.
Игорь к Дону движется с полками,
А беда несется вслед за ним:
Птицы, поднимаясь над дубами,
Реют с криком жалобным своим.
По оврагам
волки завывают,
Крик орлов доносится из мглы —
Знать, на кости русские скликают
Зверя кровожадные орлы;
Уж лиса на щит червленый брешет,
Стон и скрежет в сумраке ночном…
О Русская земля!
Ты уже за холмом.
По обоим сторонам дороги начинали желтеть молодые нивы; как молодой народ, они волновались от легчайшего дуновения ветра; далее за ними тянулися налево холмы, покрытые кудрявым кустарником, а направо возвышался густой,
старый, непроницаемый лес: казалось, мрак черными своими очами выглядывал из-под каждой ветви; казалось, возле каждого дерева стоял рогатый, кривоногий леший… всё молчало кругом; иногда долетал до путника нашего жалобный вой
волков, иногда отвратительный крик филина, этого ночного сторожа, этого члена лесной полиции, который засев в свою будку, гнилое дупло, окликает прохожих лучше всякого часового…
Живых лис и
волков достают для того, чтоб притравливать на них молодых собак, которые иногда не берут этих зверей:
волка — потому, что он силен и жестоко кусается, а лису — потому, что она отыгрывается от молодых собак, которые по неопытности принимают ее за такую же, как они, собаку и начинают с нею играть; лиса же, при первой удобной местности, от них скрывается и уходит; разумеется, эта хитрость не обманет
старых, вловившихся собак.
Рассказав не менее ста раз, всем и каждому, счастливое событие со всеми его подробностями, я своими руками стащил
волка к
старому скорняку и заставил при себе снять с него шкуру. Я положил
волку двадцать четыре дробины под левую лопатку.
Волк был необыкновенно велик и сыт; в одной его ноге нашли два железных жеребья, давно заросшие в теле. Очевидно, что он был стрелян.
В старину, как рассказывали мне тоже
старые охотники, к волчьим капканам привязывали веревку с чурбаном или рычагом для того, чтобы попавшийся
волк, задевая ими за кочки, кусты и деревья, скорее утомлялся и не мог уходить далеко; но потом этот способ был совершенно оставлен, ибо, кроме хлопот зарывать в снег веревку и чурбан, они оказывались бесполезными:
волк перегрызал веревку — и охотники начали ставить капканы на
волков и лис, ничего к ним не привязывая.
Когда грузчики, бросив работать, рассыпались по гавани шумными группами, покупая себе у торговок разную снедь и усаживаясь обедать тут же, на мостовой, в тенистых уголках, — появился Гришка Челкаш,
старый травленый
волк, хорошо знакомый гаванскому люду, заядлый пьяница и ловкий, смелый вор.
Нил. Ну, рожа у меня не велика, вымою живо, а вот есть я хочу, как
волк! Дождь, ветер, холодище, паровоз
старый, скверный… Измаялся я в эту ночь — прямо сил нет! Заставить бы начальника тяги прокатиться в такую погодку да на этаком паровозе…
Так как в «
волки» идут или молодые, неуверенные в себе атлеты, еще не овладевшие разными секретами и не выработавшие приемов, или
старые, но посредственные борцы, то они редко одерживают победы в состязаниях на призы.
— Храни господи, — сказал
старый ямщик. — Жиган ныне голодный, как
волк. На станках не подаем мы… А водку жрут, — прибавил он с удивлением и, пожалуй, с завистью…
— Разное бывает… — мягко и уклончиво возразил Талимон. — Лес у нас великий, в иньшее место никто не заглядает, даже лоси и
волки… Одному богу звесно, что там ночью робится…
Старые полесовщики много чего бают, потому что они целый день в лесу да в лесу… все видят, все слышат… Да что ж? — обвел он нас глазами.
Шел по улице
волк и всех прохожих бил хвостом. Хвост у него был щетинистый, твердый, как палка: и то мальчика
волк ударит, то девочку, а то одну
старую старушку ударил так сильно, что она упала и расшибла себе нос до крови. Другие
волки хвост поджимают к ногам, когда ходят, а этот держал свой хвост высоко. Храбрый был
волк, но и глупый тоже.
Ну, пошел
волк дальше и опять всех хвостом бьет. Одного человека ударил, другого ударил. Увидел
старого старика, и его ударил прямо под коленки. А в руках у старика была корзинка с яйцами; упал он и все яйца разбил, так они и потекли, и желток и белок. Стоит старик и плачет, а волк-то хохочет...
— Вспомянуть бы вам, отцы, матери, вспомянуть бы вам лета древние и
старых преподобных отец!.. Почитать бы вам письма Аввакума священномученика, иже с самим
волком Никоном мужески брань сотворил… Вельми похваляет он самовольное сожжение за Христа и за древлее благочестие… Сам сый в Пустозерске сожженный, благословляет он великим благословением себя и обители свои сожигать, да не будем яты врагом нечестивым!.. Тако глаголет: «Блажен извол сей о Господе!.. Самовольнии мученицы Христови!..»
— Нет,
старая хлеб-соль помнится, хоть у кого хочешь спроси, — всякий скажет, что помнится. —
Волк и говорит...
Старый больной лев лежал в пещере. Приходили все звери проведывать царя, только лисица не бывала. Вот
волк обрадовался случаю и стал пред львом оговаривать лисицу.
Старый казак после этого уже совсем уверился, что это был не
волк, а ведьма; а я подумал, что не бешеный ли это был
волк, потому что я никогда не видывал и не слыхивал, чтобы
волк, после того как его прогнали, вернулся опять на народ.
Старый казак говорил, что тут нет ничего удивительного, что это был не
волк, что это была ведьма и что она заколдовала мое ружье.
Навстречу выбежал волчонок и бросился к ягненку.
Старый отдал нести ягненка молодому
волку, а сам налегке побежал возле.
Шакалы [Звери, похожие на маленьких
волков. (Примеч. Л. Н. Толстого.)] поели всю падаль в лесу, и им нечего стало есть. Вот
старый шакал и придумал, как им прокормиться. Он пошел к слону и говорит...
— Могу! — ответил он решительно и даже не без веселости. — Се сон де пустяки. Мы всю эту штуку вам во как обделаем! И овцы будут целы, и
волки сыты. Это я все могу, а только ты, Нюта, не сердись. Дутье-то в сторону! А лучше протяни-ка лапку
старому другу!.. Честно и открыто протяни! От сердца! Ну, Нюта!.. Что же?.. Я жду!.. — ласково понудил он, после короткого выжидательного молчания, подставив ей свои ладони. — Хочешь услуги от меня, так мирись!
Разумеется, это дядюшка-адмирал, этот
старый чудак и завзятый морской
волк, отчаянный деспот и крикун и в то же время безграничный добряк, живший одиноким холостяком вместе с таким же, как он, стариком Лаврентьевым, отставным матросом, в трех маленьких комнатках на Васильевском острове, сиявших тем блеском и той безукоризненной чистотой, какие бывают только на военном корабле, — разумеется, это он удружил племяннику… Недаром он непременно хотел сделать из него моряка.
Я смотрел на эту
старую обезьяну, как она веселилась, и мне самому становилось весело. Я вглядывался в эту смесь мартышки, говорящего попугая, пингвина, лисицы,
волка, — и что еще там есть? — и Мне самому стало смешно: Я люблю веселых самоубийц. Мы еще долго потешались над несчастным рацио, пока его преосвященство не успокоился и не перешел в наставительный тон...
Отпуская в путь, дал ему государь письмо к
старому боярину Карголомскому. А тот Карголомский жил по
старым обычаям. И с бородой не пожелал было расстаться, но когда царь указал,
волком взвыл, а бороды себя лишил. Зато в другом во всем крепко старинки держался. Был у него сын, да под Нарвой убили его, после него осталась у старика Карголомского внучка. Ни за ним, ни перед ним никого больше не было. А вотчин и в дому богатства — тьма тьмущая.
— Не пригляделись мы еще к нему, ваше высокоблагородие, да и он к нам, — степенно отвечал тот. — Да после старого-то, впрочем, и
волк за ягненка покажется, — прибавил он после некоторого раздумья.
— Не пригляделись еще мы к нему, да и он к нам! А после старого-то, впрочем, и
волк за ягненка покажется, — добавляли они после некоторого раздумья.
Как
волки в овчиих кожах, являются слуги его, глаголя: «я правой веры, я
старой веры».
Карай из всех своих
старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на
волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему.
И если бы теперь
старый Дукач забыл всю свою важность и стал звать последнего из последних на селе, то он наверно бы никого не дозвался, но Дукач это знал: он знал, что находится в положении того
волка, который всем чем-нибудь нагадил, и что ему потому некуда деться и не от кого искать защиты.
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу
волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность,
волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут — Николай видел только, что что-то сделалось с Караем — он мгновенно очутился на
волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (
старые)
волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где-нибудь травили, и что что-нибудь случилось неблагополучное.
— Как придется, отвечал Ростов. — Карай, фюит! — крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был
старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого
волка. Все стали по местам.