Неточные совпадения
Многие
семьи по годам остаются на
старых местах, постылых обоим супругам, только потому, что нет ни полного раздора ни согласия.
И снова, преданный безделью,
Томясь душевной пустотой,
Уселся он — с похвальной целью
Себе присвоить ум чужой;
Отрядом книг уставил полку,
Читал, читал, а всё без толку:
Там скука, там обман иль бред;
В том совести, в том смысла нет;
На всех различные вериги;
И устарела старина,
И
старым бредит новизна.
Как женщин, он оставил книги,
И полку, с пыльной их
семьей,
Задернул траурной тафтой.
— А где немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они живут! Вся
семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб в шкапах лежала по годам куча
старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за зиму… У них и корка зря не валяется: наделают сухариков да с пивом и выпьют!
И вспомнил он свою Полтаву,
Обычный круг
семьи, друзей,
Минувших дней богатство, славу,
И песни дочери своей,
И
старый дом, где он родился,
Где знал и труд и мирный сон,
И всё, чем в жизни насладился,
Что добровольно бросил он,
И для чего?
После третьего выстрела он прислушался минут
семь, но, не слыша ничего, до того нахмурился, что на минуту как будто
постарел, медленно взял ружье и нехотя пошел по дорожке, по-видимому с намерением уйти, но замедлял, однако, шаг, точно затрудняясь идти в темноте. Наконец пошел решительным шагом — и вдруг столкнулся с Верой.
— Ну пусть для
семьи, что же? В чем тут помеха нам? Надо кормить и воспитать детей? Это уже не любовь, а особая забота, дело нянек,
старых баб! Вы хотите драпировки: все эти чувства, симпатии и прочее — только драпировка, те листья, которыми, говорят, прикрывались люди еще в раю…
Вы удивительно успели
постареть и подурнеть в эти девять лет, уж простите эту откровенность; впрочем, вам и тогда было уже лет тридцать
семь, но я на вас даже загляделся: какие у вас были удивительные волосы, почти совсем черные, с глянцевитым блеском, без малейшей сединки; усы и бакены ювелирской отделки — иначе не умею выразиться; лицо матово-бледное, не такое болезненно бледное, как теперь, а вот как теперь у дочери вашей, Анны Андреевны, которую я имел честь давеча видеть; горящие и темные глаза и сверкающие зубы, особенно когда вы смеялись.
Разве я не вечный путешественник, как и всякий, у кого нет
семьи и постоянного угла, «домашнего очага», как говорили в
старых романах?
Болезненна и мучительна замена натурального хозяйства денежным, болезненно и мучительно разложение общины, разложение
старого строя
семьи, болезнен и мучителен всякий разрыв со
старыми устоями жизни, со
старыми идеями, болезнен и мучителен всякий духовный и идейный кризис.
Старая ссора в славянской
семье, ссора русских с поляками, не может быть объяснена лишь внешними силами истории и внешними политическими причинами.
На Сяо-Кеме, в полутора километрах от моря, жил старообрядец Иван Бортников с
семьей. Надо было видеть, какой испуг произвело на них наше появление! Схватив детей, женщины убежали в избу и заперлись на засовы. Когда мы проходили мимо, они испуганно выглядывали в окна и тотчас прятались, как только встречались с кем-нибудь глазами. Пройдя еще с полкилометра, мы стали биваком на берегу реки, в
старой липовой роще.
Я не прерывал его. Тогда он рассказал мне, что прошлой ночью он видел тяжелый сон: он видел
старую, развалившуюся юрту и в ней свою
семью в страшной бедности. Жена и дети зябли от холода и были голодны. Они просили его принести им дрова и прислать теплой одежды, обуви, какой-нибудь еды и спичек. То, что он сжигал, он посылал в загробный мир своим родным, которые, по представлению Дерсу, на том свете жили так же, как и на этом.
Кроме Митрофана с его
семьей да
старого глухого ктитора Герасима, проживавшего Христа ради в каморочке у кривой солдатки, ни одного дворового человека не осталось в Шумихине, потому что Степушку, с которым я намерен познакомить читателя, нельзя было считать ни за человека вообще, ни за дворового в особенности.
А тут чувствительные сердца и начнут удивляться, как мужики убивают помещиков с целыми
семьями, как в
Старой Руссе солдаты военных поселений избили всех русских немцев и немецких русских.
Жар помаленьку спадает; косцы в виду барского посула удваивают усилия, а около шести часов и бабы начинают сгребать сено в копнушки. Еще немного, и весь луг усеется с одной стороны валами, с другой небольшими копнами. Пустотелов уселся на
старом месте и на этот раз позволяет себе настоящим образом вздремнуть; но около
семи часов его будит голос...
Доложили барыне, и на другой день «по
старой Калужской дороге», вслед за каретой шестеркой и тройкой немца-управляющего, потянулись телеги с имуществом и
семьями крепостных.
Но еще большее почтение питал он к киевскому студенту Брониславу Янковскому. Отец его недавно поселился в Гарном Луге, арендуя соседние земли. Это был человек
старого закала, отличный хозяин, очень авторитетный в
семье. Студент с ним не особенно ладил и больше тяготел к
семье капитана. Каждый день чуть не с утра, в очках, с книгой и зонтиком подмышкой, он приходил к нам и оставался до вечера, серьезный, сосредоточенный, молчаливый. Оживлялся он только во время споров.
Предполагают, что когда-то родиной гиляков был один только Сахалин и что только впоследствии они перешли оттуда на близлежащую часть материка, теснимые с юга айнами, которые двигались из Японии, в свою очередь теснимые японцами.] селения
старые, и те их названия, какие упоминаются у
старых авторов, сохранились и по сие время, но жизнь все-таки нельзя назвать вполне оседлой, так как гиляки не чувствуют привязанности к месту своего рождения и вообще к определенному месту, часто оставляют свои юрты и уходят на промыслы, кочуя вместе с
семьями и собаками по Северному Сахалину.
Стало быть, если, как говорят, представителей общества, живущих в Петербурге, только пять, то охранение доходов каждого из них обходится ежегодно казне в 30 тысяч, не говоря уже о том, что из-за этих доходов приходится, вопреки задачам сельскохозяйственной колонии и точно в насмешку над гигиеной, держать более 700 каторжных, их
семьи, солдат и служащих в таких ужасных ямах, как Воеводская и Дуйская пади, и не говоря уже о том, что, отдавая каторжных в услужение частному обществу за деньги, администрация исправительные цели наказания приносит в жертву промышленным соображениям, то есть повторяет
старую ошибку, которую сама же осудила.
На этом основании критика предположила, что «Бедность не порок» написана Островским с той целью, чтобы показать, какие вредные последствия производит в купеческой
семье отступление от
старых обычаев и увлечение новой модой…
Пристроив
семью, Мыльников сейчас же разнес пепелище в щепы и даже продал
старые бревна кому-то на дрова. Так было разрушено родительское гнездо…
Маврина
семья сразу ожила, точно и день был светлее, и все помолодели. Мавра сбегала к Горбатым и выпросила целую ковригу хлеба, а у Деяна заняла луку да соли. К вечеру Окулко действительно кончил лужок, опять молча поужинал и улегся в балагане. Наташка радовалась: сгрести готовую кошенину не велика печаль, а
старая Мавра опять горько плакала. Как-то Окулко пойдет объявляться в контору? Ушлют его опять в острог в Верхотурье, только и видела работничка.
Парасковья Ивановна была почтенная старушка раскольничьего склада, очень строгая и домовитая. Детей у них не было, и старики жили как-то особенно дружно, точно сироты, что иногда бывает с бездетными парами. Высокая и плотная, Парасковья Ивановна сохранилась не по годам и держалась в сторонке от жен других заводских служащих. Она была из богатой купеческой
семьи с Мурмоса и крепко держалась своей
старой веры.
Когда
старая Ганна Ковалиха узнала о возвращении разбитой
семьи Горбатых, она ужасно всполошилась. Грозный призрак жениха-туляка для Федорки опять явился перед ней, и она опять оплакивала свою «крашанку», как мертвую. Пока еще, конечно, ничего не было, и сват Тит еще носу не показывал в хату к Ковалям, ни в кабак к Рачителихе, но все равно — сваты где-нибудь встретятся и еще раз пропьют Федорку.
Безвыходное положение чеботаревской
семьи являлось лучшим утешением для
старого Тита: трудно ему сейчас, а все-таки два сына под рукой, и мало-помалу
семья справится и войдет в силу.
Вышедшая из богатой
семьи, Агафья испугалась серьезно и потихоньку принялась расстраивать своего мужа Фрола, смирного мужика, походившего характером на большака Федора. Вся беда была в том, что Фрол по
старой памяти боялся отца, как огня, и не смел сказать поперек слова.
Действительно, когда вся
семья была в сборе,
старый Коваль подтянулся и строго сказал Лукерье...
Самое тяжелое положение получалось там, где
семьи делились: или выданные замуж дочери уезжали в орду, или уезжали
семьи, а дочери оставались. Так было у
старого Коваля, где сноха Лукерья подняла настоящий бунт.
Семья, из которой она выходила замуж, уезжала, и Лукерья забунтовала. Сначала она все молчала и только плакала потихоньку, а потом поднялась на дыбы, «як ведмедица».
Старый Тит вздохнул свободнее, когда наступила, наконец, страда и он мог выехать со всею
семьей на покос.
Старая Мавра опять осталась с глазу на глаз с своею непокрытою бедностью, Наташка попрежнему в четыре часа утра уходила на фабрику, в одиннадцать прибегала пообедать, а в двенадцать опять уходила, чтобы вернуться только к
семи, когда коморник Слепень отдавал шабаш.
На мосту ей попались Пашка Горбатый, шустрый мальчик, и Илюшка Рачитель, — это были закадычные друзья. Они ходили вместе в школу, а потом бегали в лес, затевали разные игры и баловались. Огороды избенки Рачителя и горбатовской избы были рядом, что и связывало ребят: вышел Пашка в огород, а уж Илюшка сидит на прясле, или наоборот.
Старая Ганна пристально посмотрела на будущего мужа своей ненаглядной Федорки и даже остановилась: проворный парнишка будет, ежели бы не
семья ихняя.
…Новая
семья, [
Семья Н. В. Басаргина.] с которой я теперь под одной крышей, состоит из добрых людей, но женская половина, как вы можете себе представить, — тоска больше или меньше и служит к убеждению холостяка
старого, что в Сибири лучше не жениться. Басаргин доволен своим состоянием. Ночью и после обеда спит. Следовательно, остается меньше времени для размышления.
Пришло известие, что Роберт Блюм расстрелян.
Семья Райнеров впала в ужас. Старушка мать Ульриха Райнера, переехавшая было к сыну, отпросилась у него опять в тихую иезуитскую Женеву.
Старая француженка везде ждала гренадеров Сюррирье и просила отпустить с нею и внука в ее безмятежно-молитвенный город.
Ульрих Райнер оставил
семью у Блюма и уехал в Швейцарию. С помощью
старых приятелей он скоро нашел очень хорошенькую ферму под одною из гор, вблизи боготворимой им долины Рютли, и перевез сюда жену и сына.
— Господа кадеты, высокообразованные молодые люди, так сказать, цветы интеллигенции, будущие фельцихместеры [Генералы (от нем. Feldzeuqmeister)], не одолжите ли старичку, аборигену здешних злачных мест, одну добрую
старую папиросу? Нищ
семь. Омниа меа мекум порто. [Все свое ношу с собой (лат.)] Но табачок обожаю.
Такие типы встречаются в
старых раскольничьих
семьях.
Семигоров значительно
постарел за
семь лет. Он потолстел и обрюзг; лицо было по-прежнему бледное, но неприятно одутловатое и совсем деревянное. Говорил он, впрочем, так же плавно и резонно, как и тогда, когда она в первый раз увидела его.
В новом замещении этой должности опять вышло неприятное столкновение: губернатор хотел по крайней мере определить на это место кого-нибудь из своих канцелярских чиновников — например, одного из помощников своего правителя, человека, вполне ему верного и преданного; но вице-губернатор объявил, что на это место он имеет в виду опять нашего
старого знакомого, Экзархатова, о котором предварительно были собраны справки, не предается ли он по-прежнему пьянству, и когда было дознано, что Экзархатов, овдовев, лет
семь ничего в рот не берет, Калинович в собственноручном письме предложил ему место старшего секретаря.
Липочка. Ах, если бы вы знали, Лазарь Елизарыч, какое мне житье здесь! У маменьки
семь пятниц на неделе; тятенька, как не пьян, так молчит, а как пьян, так прибьет, того и гляди. Каково это терпеть образованной барышне! Вот как бы я вышла за благородного, так я бы и уехала из дому и забыла бы обо всем этом. А теперь все опять пойдет по-старому.
— Да упаси меня бог! Да что вы это придумали, господин юнкер? Да ведь меня Петр Алексеевич мигом за это прогонят. А у меня
семья, сам-семь с женою и престарелой родительницей. А дойдет до господина генерал-губернатора, так он меня в три счета выселит навсегда из Москвы. Не-ет, сударь,
старая история. Имею честь кланяться. До свиданья-с! — и бежит торопливо следом за своим патроном.
— Пойдемте! — сказал Егор Егорыч Сусанне Николаевне и Антипу Ильичу, которому он еще в России объявил, что если
старый камердинер непременно хочет ехать с ним за границу, то должен быть не слугою, а другом их
семьи, на что Антип Ильич хоть и конфузливо, но согласился.
2) Что Балалайкин сохраняет свой брак в большой тайне. Никто в
семье не знает, что он адвокат, получающий значительный доход от поздравительных стихов, сочиняемых клубным швейцарам. И жена, и
старая бабушка убеждены, что он служит в артели посыльных.
— А кто его, батюшка, знает, сколько ему лет! — возразила молодуха, — лет уж сорок все сто
семь ему лет значится — уж и стареться-то он словно перестал!
3) Что Балалайкин наезжает в Кузьмине один раз в неделю, по субботам, всегда в полной парадной форме посыльного и непременно на лихаче. Тогда в
семье бывает ликованье, потому что Балалайкин привозит дочерям пряников, жене — моченой груши, а
старой бабушке — штоф померанцевой водки. Все семейные твердо уверены, что это — гостинцы ворованные.
— Нет, родимый, ничего не узнал. Я и гонцам твоим говорил, что нельзя узнать. А уж как старался-то я для твоей милости!
Семь ночей сряду глядел под колесо. Вижу, едет боярыня по лесу, сам-друг со
старым человеком; сама такая печальная, а стар человек ее утешает, а боле ничего и не видно; вода замутится, и ничего боле не видно!
Да, замечание! за растление умов, за соблазн малых сих, за оскорбление честнейшего, кроткого и, можно сказать, примерного служителя алтаря — замечание, а за то, что голодный дьячок променял Псалтирь
старую на новую, сажают
семью целую на год без хлеба…
Он был старший в бедной старообрядческой
семье, выросший без отца и кормивший
старую мать с тремя дочерьми и двумя братьями.
Ей крепко не понравился
старый муж, но стерпела и помирилась с своей судьбой, благо вышла в достаточную
семью на свое хозяйство, не знала свекровушкиной науки, а потом пошли детки-ангелочки…
Таковы были казармы, а бараки еще теснее. Сами фабричные корпуса и даже самые громадные прядильни снабжены были лишь
старыми деревянными лестницами, то одна, то две, а то и ни одной. Спальные корпуса состояли из тесных «каморок», набитых
семьями, а сзади темные чуланы, в которых летом спали от «духоты».
Это старинный барский дом на Троицкой улице, принадлежавший
старому барину в полном смысле этого слова, Льву Ивановичу Горсткину, жившему со своей
семьей в половине дома, выходившей в сад, а театр выходил на улицу, и выходили на улицу огромные окна квартиры Далматова, состоящей из роскошного кабинета и спальни.