Шпаргалка для грабителей

Валерий Гусев, 2009

Да, преступление готовится на самом деле! Даже несколько преступлений... К счастью, Дима Оболенский услышал о них, спрятавшись в бочке. Криминальный авторитет по кличке Пасюк, который планирует ограбление местного банка, хочет еще зачем-то похитить из музея старинный чертеж крыльев! Не слабо... Но Димин младший брат Алешка уже не раз срывал планы бандитов. Сегодня ночью Пасюк собирается заглянуть в музей тихого города Липовска? Ну что ж, его будет ждать там сюрприз!

Глава II

Мишки на отдыхе

Мы немного постояли, слегка ошалевшие, прислушиваясь к затихающим задорным крикам и стуку колесиков сумки по булыжнику Б. Липовой.

— Во! — удовлетворенно произнес Алешка. — Мы опять в центре событий. Две ведьмы подрались.

Не больно-то я знаю, что такое ведьмы, не общался, но уверен: когда они дерутся, помелами там или ступами, лучше в это время держаться от них подальше.

— Пошли, — сказал я Алешке, имея в виду удалиться от места схватки.

— Ага! — он явно обрадовался, неправильно меня поняв. — Пошли, посмотрим, как они будут сражаться на мосту.

Я молча сунул ему под нос фигу и потащил за рукав в другую сторону, к церкви.

Церковь, я уже говорил, была очень красивая. А сейчас особенно, она вся светилась в лучах заходящего солнца. Широкие двери ее были распахнуты; доносилось тихое пение и мерцали в глубине огоньки лампадок и свечей.

Заходить в церковь мы не стали: Алешка был еще атеистом, а я еще не определился. Мы просто побродили вокруг, полюбовались. Колокольни здесь не было. Вместо нее стояло в сторонке сооружение в виде здоровенной трапеции: два столба, а наверху мощная перекладина в виде бруса. И на этом брусе висели в ряд, по размеру, колокола с церковнославянскими надписями на «юбках». Из-под «юбок» свисали веревки, концы их были замотаны вокруг еще одной перекладины, нижней и потоньше. Наверное, чтобы не болтались от ветра.

Алешка тут же начал разматывать веревку самого большого колокола.

— Не вздумай! — предупредил я. — Попадет!

Алешка воровато оглянулся на распахнутую дверь:

— Да пока они выскочат, Дим… Я один разочек звякну…

Но как только он ухватил конец веревки, раздался резкий звук — Алешка отскочил и вытаращил глаза:

— Сигнализация, что ль?

Это была не сигнализация. Это возле нашей гостиницы сигналил нам милицейский «уазик» — видно, папа вернулся.

Алешка с сожалением примотал веревку на место. Мы пошли к гостинице. Папа и майор Шишкин стояли возле машины, ждали нас.

— Набегались? — спросил папа. — Чем вы старушек напугали?

— Это они нас напугали, — сказал Алешка. — Старинные ведьмы.

— Елена Дмитриевна, — сказал майор Шишкин, — не ведьма, она травница.

— Травой питается? — удивился Алешка.

— Нет, — майор не удивился. — Она лечит травами. И очень успешно.

— Парни, — сказал папа, указывая на майора, — Иван Иваныч приглашает нас к себе на ужин. Вы как?

Отважный человек этот Шишкин, подумал я. Он ведь видел, как мы наворачивали в буфете.

— Я согласен, — сказал Алешка. — Мне ваши местные котлеты понравились.

— Поехали. — Шишкин распахнул дверцу «уазика». — Здесь недалеко.

А мы и не сомневались. Машина выехала на Б. Липовую ал. (оказалось — это Большая Липовая аллея, нам Шишкин объяснил), свернула в 1-й Липовый пер. и остановилась возле типичного деревенского дома. Тут даже был колодец и стояла в уголке двора добротная собачья будка. Правда, пустая.

— А где собака? — сразу же спросил Алешка. — Она овчарка?

— Овчарка, — кивнул майор Шишкин. — Рексом зовут. Он погулять пошел.

Майор Шишкин жил один. Не считая собаки. Которая каждый вечер уходила на всю ночь погулять по главной улице под липами. Но в доме был изумительный порядок. И даже висело много красивых картин. Некоторые — в рамочках, а некоторые просто в виде картонок. Но все равно очень красивые. И выяснилось, что все эти картины написал майор милиции Шишкин.

— Стоп! — Алешка вытаращил глаза. — Это вы тот самый Шишкин? Который у нас в номере висит? Который «Мишек на отдыхе» нарисовал? Не слабо!

Шишкин от души рассмеялся:

— Нет, эта картина была написана другим Шишкиным, в позапрошлом веке. — И тут он нахмурился: — Только называется она не «Мишки на отдыхе», а «Утро в сосновом лесу». Мне очень не нравится, когда перевирают названия картин. Особенно когда это делают люди, которые считают себя грамотными.

— А я и не считаю себя грамотным! — заявил Алешка с возмущением. — Вот еще! Больно надо!

— А я и не про тебя говорю. Тут как-то по телевизору выступал очень известный писатель. Он так и говорил: картина «Три богатыря», картина «Иван Грозный убивает сына»! А мне так хотелось позвонить в студию и сказать: «Нет таких картин!»

— Как это нет? — удивился Алешка. — Я их сколько раз видел.

— А вот и нет! — запальчиво возразил обиженный Шишкин. — Есть картина «Богатыри». Есть картина «Иван Грозный и сын его Иван».

— А что же не позвонили-то?

— А чего звонить? Кто б меня послушал, сельского мента?

— Да, — Алешка сочувственно вздохнул, — небось, если бы вы переврали названия его книг, уж он бы расшумелся!

— Довольно, — сказал папа. — Есть хочу.

Майор (или художник?) Шишкин нас здорово накормил. Как тетя Нюта в буфете. Он, наверное, привык о себе заботиться без женской руки.

— Вам жениться надо, — сказал Алешка.

— Это еще зачем? — удивился Шишкин.

— Ну… чтоб после ужина кто-нибудь посуду помыл. — И он с намеком посмотрел на меня.

— Вот ты и помой, — сказал я.

— Мне нельзя, — отказался Алешка. — У меня посуда здорово бьется.

Когда я помыл посуду, мы снова пошли смотреть картины. И они нам еще больше понравились. На картинах в основном были изображены виды города Липовска. Причем выглядели они лучше, чем на самом деле. Особенно здорово смотрелась старая гостиница «ца Пари», так и чудилось, что в ее глубине бродят неприкаянные тени прошлого. А в одном окне даже казалось, что светится робкий огонек свечи.

— А чего она так странно называется? — спросил Алешка. — По-заграничному.

— Да ничего странного, — усмехнулся Шишкин. — Просто от прежнего ее названия «Гостиница «Париж» только эти буквы сохранились: «ца» и «Пари».

— А какой там колдун живет?

— Максимыч-то? Да он теперь не колдун, он сторож. На это здание один деятель глаз положил, решил его захапать. А мы хотели его отдать детскому дому. Вот, пока разборка идет, Максимыч оборону держит.

— Один? — Алешка распахнул глаза. — Против всех?

Все ясно, теперь неведомый нам Максимыч будет не один. Теперь нас будет трое.

— Один-то один, — как-то загадочно усмехнулся майор Шишкин, — но в бою он целой роты сильнее.

— Так, — сказал папа. — День был трудный, пора на отдых. Спасибо, Иван Иваныч.

— Спасибо, — сказал и Алешка. — Все было очень вкусно. Особенно ваши картины. Мы утром к вам завтракать придем.

— Шутка, — поспешил успокоить папа.

— Да я не возражаю, — сказал Шишкин.

Очень он нам понравился.

Обратно мы пошли пешком. Было довольно приятно. Тишина, только легкий шелест листьев да густой запах липового цвета. Да в церкви светились лампадки. Да мелькала под деревьями собачья тень овчарки Рекса.

Мы с Алешкой шли впереди. Я дышал воздухом и наслаждался тишиной. Алешка прислушивался к тихому разговору, который вели за нашими спинами товарищ майор и товарищ полковник. Я тоже кое-что уловил, но не придал этому значения. А зря…

— Так вы думаете, товарищ полковник, что они начнут глубокую разведку?

— Обязательно. Я этого Пасюка хорошо знаю. Осторожен и расчетлив. В мышеловку без проверки не сунется…

Тут мы пришли к своему колхозному дому и тепло попрощались с майором.

— Пап, — спросил Алешка, когда мы ложились спать, — а кто такой Пасюк?

— Пасюк… — Было слышно, как папа зевнул в соседней комнате. — Пасюк — это серая крыса. Злая и вредная. И очень жадная.

Утром, едва проснувшись, я сразу же понял, что в первую очередь Алешка потащит меня в «ца Пари», знакомиться с местными привидениями. Особенно с гимназисткой позапрошлого века, которая сначала утопилась в подвале, а потом отравилась в реке. Я в эти легенды не очень-то верю. И в колдунов с ведьмами — тоже. А во всяких экстрасенсов — тем более. По-моему, все они жулики. Обирают несчастных людей, которые отчаялись в своих болезнях и готовы отдать за лечение последние деньги.

Один раз по телевизору показывали такую «волшебницу», она исцеляла все болезни одним взглядом. И хитрый корреспондент попросил вылечить его насморк. Одним взглядом на его распухший красный нос. «Волшебница» нахмурилась, возвела глаза куда-то наверх, поплямкала губами и сказала:

— Звезды не так легли. Не для лечения насморка.

— А когда они «так» лягут?

Опять возвела, поплямкала:

— Через семь дней, в это же время. Приходите в мой центр. Я вас приму без очереди.

— Через семь дней мой насморк и так пройдет.

— Ну, что-нибудь еще заболит. Приходите.

Вряд ли он пришел к ней «что-нибудь еще» лечить.

Завтракать к майору Шишкину мы не пошли — они с папой, оказывается, уже уехали по своим делам. Папа оставил на столике записку и деньги. «Завтракать в буфете. Отдыхать культурно. Бабулек по городу не гонять». И подпись: «полковник Оболенский».

— Есть, товарищ полковник! — сказал Алешка и быстренько влез в джинсы. — Завтракать культурно, бабулек по буфету не гонять. — И обратился ко мне: — А кого гонять будем, Дим? Привидения?

Так я и знал!

— В музей пойдем, культурно отдыхать.

Алешка неожиданно согласился. Очень странно. Он не любит, когда нарушают его планы. Одно из двух: либо хитрит, либо музей почему-то оказался в его планах. Я знаю Алешку уже десять лет, и если он что-то затевает, не пытаюсь понять его заморочки и не вмешиваюсь до тех пор, пока ему это не понадобится. Поэтому не стал ничего выяснять, и после завтрака мы пошли в музей.

Как и все в этом городе, музей был невелик. Честно говоря, он был даже мал — всего два зала.

Сразу за дверью, в каморке за стеклом, сидела светловолосая девушка и читала книгу. Подняла голову и спросила:

— Экскурсовод нужен?

— Разберемся, — сказал Алешка. — Не маленькие.

Она высунулась в окошко, чтобы получше его разглядеть, потому что, кроме его хохолка, на макушке ничего толком не видела. Улыбнулась, убедившись, что он «не маленький». Выдала два билета со штампом «Липовский краеведческий музей», порвала их и кивнула в сторону первого зала.

— Если что-нибудь будет непонятно, — сказала она, — покричите — я приду.

Музей, повторюсь, был маленький, но интересный. В первом зале были самые обычные экспонаты: почему-то громадный белый медведь на задних лапах и с медным подносом в передних лапах, старинная карта Липовска, ржавый шлем, весь в дырках («Кастрюля какая-то», — оценил Алешка этот экспонат), деревянное кресло на кривых ножках. И почти полкомнаты занимала экспозиция под названием «Интерьер крестьянской избы второй половины XVIII века».

Интерьер был как настоящий, здорово сделан. Стены — из серых бревен, крохотное окошко, затянутое слюдой, за которым что-то синело, вроде как бы небо второй половины XVIII века. Темные иконы с лампадкой в углу, здоровенная печь, в которой будто бы теплились угольки. Подвешенная к низкому черному потолку деревянная люлька, из которой свисало какое-то цветное тряпье и торчала вверх голая пластмассовая нога «младенца».

Вдоль стен — лавки, полки с посудой, в углу прислонены коса и деревянные грабли, рядом висит ржавый серп.

Посреди избы — длинный стол. На нем что-то вроде плетеной дорожки, а на ней — глиняная миска с почти настоящей картошкой и кувшин, наверное, с квасом. Краюха черного хлеба. На краю стола — деревянные ложки.

— Семь штук, — зачем-то пересчитал их Алешка. — Большая семья. Семь штук. Да еще восьмой — голенький в корыте.

— Это не корыто, — сказал я, — это люлька.

Но самый прикол был не в этом. Самый прикол был в том, что за столом сидели люди. Ну, не настоящие, конечно, а вроде манекенов. Лохматый мужик с бородой — он делал вид, что чинит старый хомут. И пацан Лешкиных лет — он делал вид, что пишет гусиным пером, заглядывая в старинную книгу. «Букварь», наверное. Они, должно быть, изображали членов крестьянской семьи — папашу и старшего сына.

Жутковато было на них смотреть. Так и ждешь, что мужик повернет голову и сердито спросит:

— Чего уставились? Делать вам нечего?

А пацан высунет, дразнясь, свой язык.

— Ну и чучела, — сказал Алешка. — Прямо как живые.

— И никакие не чучела, — сказала с обидой подошедшая светловолосая девушка. — Нормальная семья. Трудолюбивый отец и старательный мальчик. Не муходуй какой-нибудь.

— Не кто? — переспросил Алешка, наморщив лоб. — Не мухобой?

— Муходуй. Так в старых семьях называли самых ленивых и нерадивых. Которым никакое дело нельзя было доверить. Кроме этого.

— На мух дуть? — спросил и я. — Чудно́ как-то. Кому бы в голову пришло сидеть и со скуки на мух дуть?

Девушка терпеливо объяснила:

— В крестьянской избе всегда стоял жбан с квасом. И в него, конечно, попадали мухи. И прежде чем пить, их сдували в сторону. Вот такое дело и поручали муходую.

— Вроде как баклуши бить, — показал я свою образованность. Бить баклуши — значит раскалывать полешко на чурочки, из которых потом мастер будет вырезать деревянные ложки. Не очень мудрая работа.

— Бывает и покруче, — кивнула девушка. — В некоторых краях на очень глупого человека могут сказать в сердцах: «Ну ты и пенек! На тебе только баклуши бить».

— Какая грамотная девушка, — шепнул мне Алешка в ухо. — Я по сравнению с ней муходуй какой-то.

Мы перешли в следующий зал. Он оказался тоже интересным. Он рассказывал об истории города и об его замечательных и знаменитых людях.

Сразу возле двери висел красный плакат и на нем было написано: «Наш город дал стране генералов — 10, ученых — 6, актеров — 3, героев труда — 2, балерин — 1, писателей — 1, певцов — 1,5».

Под этим плакатом в два ряда красовались фотографии и портреты генералов и актеров. Эти два ряда продолжились изображениями других знаменитых людей города. И незнаменитых тоже. Они все назывались почему-то «сословиями». Портрет бородатого, в жилетке с часовой цепочкой купца Иволгина, портрет полицмейстера, портрет чиновника, портрет дворника — очень интересный. Он стоял в длинном фартуке с бляхой на груди, в фуражке, приставив метлу к ноге как винтовку. Портрет гимназистки в белом фартучке, с длинными косами, переброшенными на грудь. Портрет сказительницы — худенькой старушки в платочке, похожей на Митревну. Портрет доктора, похожего на Чехова — пенсне и острая бородка, внимательные глаза.

Мы даже немного устали их разглядывать и пошли дальше вдоль стены. И сразу же остановились возле увеличенного из старинной летописи рисунка старинного художника. Распахнув руки, вдетые в белоснежные крылья, парил над городом летучий человек, а внизу, задрав головы, орали от страха, зависти и восхищения его древние нелетучие современники.

— А крылья? — Алешка стал озираться в надежде, что где-то здесь, в качестве экспоната, висят на стене крылья из лебединых перьев. Шапки-невидимки тоже не было видно. Но это понятно — на то она и невидимка.

— Крылья сжег священник! — сказала девушка. — Еще вопросы?

— У меня вопрос, — сказал я и поднял руку, как в классе, на уроке. — Почему ваш замечательный город подарил стране только полтора певца?

Девушка засмеялась. И объяснила:

— Вообще-то их было ровно два. Один бас, а другой тенор. Так вот, тенор сначала пел в Москве, а теперь поет в Нью-Йорке. Мы его нашим поэтому только наполовинку считаем. Что вас еще заинтересовало?

— Шапка-невидимка, — заявил Алешка.

— Это легенда. Кстати, меня зовут Олей, а вас? Очень приятно. Наш край славится своими легендами. Вот, посмотрите. — Она подвела нас к витринке, где под стеклом лежала толстая книга в кожаном переплете.

Эта книга называлась «Сказанiя древняга Липовска».

— Здесь собраны предания обо всех наших чудесах. О русалках, домовых, леших, баенных…

— А это что за фишка?

— Ну, это вроде домового, который в бане живет. Его еще банником называют. Он вообще-то довольно вредный. Не любит, когда в бане до вечера задерживаются, сердится. Ему ведь спать пора. Может за это ледяной водой окатить, веником очень больно отхлестать. — Оля подошла к картине, на которой была изображена речка (Липовка, наверное) в густо заросших лесом берегах. Над водой низко нависли облака, под ними летели птицы, а у самого берега на гладком камне сидела девушка и расчесывала длинные волосы. — А это русалка, — торжественно объявила Оля. — Она жила в глубоком омуте, возле водяной мельницы. Ее очень часто видели. Но она всегда успевала нырнуть в воду.

— Стоп! — сказал Алешка. И добавил очень серьезно, тоном профессионального критика: — Кажется, я узнаю кисть мастера.

— Молодец! Ты угадал. Это картина Шишкина. Только не того, который написал «Мишек на отдыхе»…

— «Утро в сосновом лесу», — строго поправил Алешка. — Продолжайте, пожалуйста.

— Это не тот Шишкин, а наш современник. Майор милиции. — При этих словах Оля немного покраснела.

Не сомневаюсь, что Алешка это заметил. Но виду не подал и деловито спросил:

— А у вас еще его картины есть?

— А как же!

— Покажите, пожалуйста.

— Легко. — Оля подвела нас к стенду, на который мы не сразу обратили внимание. — Вот, чудные акварельные портреты.

Алешка уткнулся в портреты носом и вслух прочитал подписи:

— «Дочь купца Иволгина», «Дворник Герасим», «Колдун».

— Две первые акварели, — объяснила Оля, — он скопировал с фотографий, а колдуна писал с натуры.

Этот, который с натуры, был здорово нарисован. Прямо настоящий колдун. Здоровенный такой, толстенный. И ничего в нем колдовского вроде бы и не было, на первый взгляд. Вот только над его левым плечом прямо в воздухе висела горящая свеча. И она так освещала его лицо, словно хотела, чтобы мы поскорее его запомнили.

Мы вышли из музея, и вдруг Алешка круто развернулся.

— Теть Оль, — спросил он, — а при чем тут белый медведь-то? У вас разве в раньшее время по Липовой белые медведи ходили? С подносами?

— А… Старую гостиницу построил купец Иволгин…

— Это которая «ца Пари»?

— Ну да. И в холле стоял этот медведь. Знатные люди бросали ему на поднос свои визитные карточки. Купец их собирал и потом ими хвалился.

— Что-то скучно он жил, — посетовал за купца Алешка. — Лучше бы что-нибудь другое собирал.

— Он и собирал. Деньги, например. И, говорят… — Оля сделала большие глаза, — говорят, что во время революции все свои сбережения спрятал где-то в подвале гостиницы.

— Поискать, что ли? — небрежно бросил Алешка. Великий кладоискатель.