Неточные совпадения
И так они
старели оба.
И отворились наконец
Перед супругом двери
гроба,
И новый он приял венец.
Он умер в час перед обедом,
Оплаканный своим соседом,
Детьми и верною женой
Чистосердечней, чем иной.
Он был простой и добрый барин,
И там, где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и бригадир,
Под камнем сим вкушает мир.
Самгин возвратился в номер, думая, что сейчас же надо ехать покупать цинковый
гроб Варавке и затем — на вокзал, в
Старую Руссу.
—
Старый вор Тычков отмстил нам с тобой! Даже и обо мне где-то у помешанной женщины откопал историю… Да ничего не вышло из того… Люди к прошлому равнодушны, — а я сама одной ногой в
гробу и о себе не забочусь. Но Вера…
Тогда все люди казались ему евангельскими
гробами, полными праха и костей. Бабушкина старческая красота, то есть красота ее характера, склада ума,
старых цельных нравов, доброты и проч., начала бледнеть. Кое-где мелькнет в глаза неразумное упорство, кое-где эгоизм; феодальные замашки ее казались ему животным тиранством, и в минуты уныния он не хотел даже извинить ее ни веком, ни воспитанием.
Снегирев суетливо и растерянно бежал за
гробом в своем стареньком, коротеньком, почти летнем пальтишке, с непокрытою головой и с
старою, широкополою, мягкою шляпой в руках.
Над воротами возвысилась вывеска, изображающая дородного Амура с опрокинутым факелом в руке, с подписью: «Здесь продаются и обиваются
гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются
старые».
— Не иначе, как на чердак… А кому они мешали! Ах, да что про
старое вспоминать! Нынче взойдешь в девичью-то — словно в
гробу девки сидят. Не токма что песню спеть, и слово молвить промежду себя боятся. А при покойнице матушке…
Тут же, совсем кстати, умер
старый дворовый Потап Матвеев, так что и в пустом
гробе надобности не оказалось. Потапа похоронили в барском
гробе, пригласили благочинного, нескольких соседних попов и дали знать под рукою исправнику, так что когда последний приехал в Овсецово, то застал уже похороны. Хоронили болярина Николая с почестями и церемониями, подобающими родовитому дворянину.
Старый инвалид высоко поднял бревно шлагбаума, из окон тюрьмы глядели бледные лица арестантов, хорошо знавших этого человека, лежавшего в
гробу с бледным лицом и в мундире…
— А у нас-то теперь, — говорила бахаревская птичница, — у нас скука престрашенная… Прямо сказать, настоящая Сибирь, как есть Сибирь. Мы словно как в
гробу живем. Окна в доме заперты, сугробов нанесло, что и не вылезешь: живем
старые да кволые. Все-то наши в городе, и таково-то нам часом бывает скучно-скучно, а тут как еще псы-то ночью завоют, так инда даже будто как и жутко станет.
Через несколько минут Вихров увидал, что они вдвоем поставили
гроб на
старую тележонку, запрягли в нее лошадь, и потом старикашка-отец что есть духу погнал с ним в село.
— Матушка, гроб-то Анны назад несут! — воскликнула она, первая увидев это и обращаясь к
старой хозяйке.
Он умер утром, в те минуты, когда гудок звал на работу. В
гробу лежал с открытым ртом, но брови у него были сердито нахмурены. Хоронили его жена, сын, собака,
старый пьяница и вор Данила Весовщиков, прогнанный с фабрики, и несколько слободских нищих. Жена плакала тихо и немного, Павел — не плакал. Слобожане, встречая на улице
гроб, останавливались и, крестясь, говорили друг другу...
Наконец, помогая друг другу, мы торопливо взобрались на гору из последнего обрыва. Солнце начинало склоняться к закату. Косые лучи мягко золотили зеленую мураву
старого кладбища, играли на покосившихся крестах, переливались в уцелевших окнах часовни. Было тихо, веяло спокойствием и глубоким миром брошенного кладбища. Здесь уже мы не видели ни черепов, ни голеней, ни
гробов. Зеленая свежая трава ровным, слегка склонявшимся к городу пологом любовно скрывала в своих объятиях ужас и безобразие смерти.
Кости
старого Политковского стучали в
гробе; младенец Юханцев задумывался над вопросом: ужели я когда-нибудь превзойду?
Девушка жадно слушала, как шамкали
старые нянины губы о ее красавице маме, которую унесли в белом
гробу из противного петербургского отеля в родную деревню…
На второй день было готово домовище и, по
старому местному обычаю, доселе сохраняющемуся у нас в некоторых местах при положении священников в
гроб, началась церемония торжественная и страшная.
— «А он дважды сказал — нет, нет, и — помер. Сегодня его торжественно хоронили, всё духовенство было, и оба хора певчих, и весь город. Самый
старый и умный человек был в городе. Спорить с ним не мог никто. Хоть мне он и не друг и даже нажёг меня на двести семьдесят рублей, а жалко старика, и когда опустили
гроб в могилу, заплакал я», — ну, дальше про меня пошло…
Труп отца не нашли, а мать была убита раньше, чем упала в воду, — ее вытащили, и она лежала в
гробу такая же сухая и ломкая, как мертвая ветвь
старого дерева, какою была и при жизни.
Львов (входит, смотрит на часы). Пятый час. Должно быть, сейчас начнется благословение… Благословят и повезут венчать. Вот оно, торжество добродетели и правды! Сарру не удалось ограбить, замучил ее и в
гроб уложил, теперь нашел другую. Будет и перед этою лицемерить, пока не ограбит ее и, ограбивши, не уложит туда же, где лежит бедная Сарра.
Старая, кулаческая история…
Фельдшер наш мне не нравится. Нелюдим. А Анна Кирилловна очень милый и развитой человек. Удивляюсь, как не
старая женщина может жить в полном одиночестве в этом снежном
гробу. Муж ее в германском плену.
Старый священник выходил в ризе, сделанной из покрова
гроба моего отца, и служил тем самым голосом, которым, с тех самых пор как помню себя, служилась церковная служба в нашем доме: и крестины Сони, и панихиды отца, и похороны матери.
Несколько раз я выходил в сени смотреть на хозяина: среди раскисшего двора на припеке солнца Егор поставил вверх дном
старый гнилой ларь, похожий на
гроб; хозяин, без шапки, садился посреди ларя, поднос закусок ставили справа от него, графин — слева. Хозяйка осторожно присаживалась на край ларя, Егор стоял за спиною хозяина, поддерживая его под мышки и подпирая в поясницу коленями, а он, запрокинув назад все свое тело, долго смотрел в бледное, вымороженное небо.
Булычов. Вот он и говорит. Ну, ступай. А взятку Бетлингу не давать. Довольно давали, хватит ему на
гроб, на саван,
старому черту! Вы что тут собрались? Чего ждете?
— Бог знает, кому туда дорога-то шла, — возразила Грачиха, — не тот, может, только туда попал.
Старой вашей барыне на наших глазах еще в сей жизни плата божья была. Не в мою меру будь сказано, как померла, так язык на два аршина вытянулся, три раза в
гробу повертывалась, не скроешь этого дела-то, похорон совершать, почесть, не могли по-должному, словно колдунью какую предавали земле, страх и ужас был на всех.
— Шалишь, дедушка, знаешь и ты, только не сказываешь. А что про вашу барышню, так уж это, батюшка, извини, на наших глазах было, как
старая ваша барыня во
гроб ее гнала, подсылы делала да с мужем ссорила и разводила, пошто вот вышла не за такого, за какого я хотела, а чем барин был худ? Из себя красивый, в речах складный, как быть служащий.
В
старом Иерусалиме у
Гроба Господня больше году он выжил…
— Эх, ваше степенство, — молвил с глубоким вздохом
старый солдат. — Мила ведь сторона, где пупок резан, на кого ни доведись; с родной-то стороны и ворона павы красней… Стар уж я человек, а все-таки истосковались косточки по родимой землице, хочется им лечь на своем погосте возле родителей, хочется схорониться во
гробу, что из нашей сосны долблен.
Старая я, болящая — куда уж мне об венце помышлять: жених мой —
гроб сосновый, давно меня он дожидается.
Меж тем в доме волнение стало уже успокоиваться и водворялся порядок: вскрытые и описанные тела Бодростина и Ларисы были одеты и покрыты церковными покровами; к вечеру для них из города ожидались
гробы; комната, в которой лежал труп самоубийцы, была заперта, а в открытой зале над телом убитого уже отслужили панихиду, и
старый заштатный дьякон, в
старом же и также заштатном стихаре, читал псалтырь.
Если бы Яков Иванов был гробовщиком в губернском городе, то, наверное, он имел бы собственный дом и звали бы его Яковом Матвеичем; здесь же в городишке звали его просто Яковом, уличное прозвище у него было почему-то — Бронза, а жил он бедно, как простой мужик, в небольшой
старой избе, где была одна только комната, и в этой комнате помещались он, Марфа, печь, двухспальная кровать,
гробы, верстак и все хозяйство.
Все это совершилось так неожиданно и скоро, что Марья Матвеевна не успела прийти в себя, как ей уже надо было хлопотать о похоронах мужа. В этих грустных хлопотах она даже совсем не обратила должного внимания на слова Егорки, который через час после смерти Сафроныча бегал заказывать
гроб и принес странное известие, что «немец на
старом дворе отбил ворота», из-за которых шла долгая распря, погубившая и Пекторалиса и Сафроныча.
В дом внесли великолепный дубовый
гроб, прибыло не только приходское духовенство, но и из кремлевских соборов. Панихиды служились два раза в день и на них съезжались все знатные и властные лица Москвы, похороны были торжественны и богаты; «колдуна», «кудесника», «масона» и «оборотня», к великому удивлению соседей, похоронили на кладбище Донского монастыря, после отпевания в церкви святого мученика Власия, что в
Старой Конюшен ной.
Теперь же он был
старый холостяк, человек, как он сам сознавал это, способный обманываться в известном направлении скорее и легче, чем юноша, тем более что после клятвы, данной им над
гробом Глаши, вел жизнь строго нравственную, женщин не знал, в тайны женского сердца никогда не вникал и нисколько этим не интересовался, а потому беспрекословно предоставил отцу выбор своей будущей подруги жизни. Он полагал, что этот выбор будет менее опрометчив. К несчастью, это далеко не оправдалось.
— Да, да, ее и в приданое мои милости и прощение твоей государыни за
старые твои грехи. Что?.. Чай, при этом слове зашевелились из
гробов родоначальники твои, литовские или татарские князья?.. Чай, развернули пред твои вельможные очи свои заплесневелые пергаменты?.. Не ломайся же, дурачина, пока предлагают такой клад с завидной придачей, а то велят взять и без нее.
Успокоившись, нарезал он из бумаги, в меру монет, несколько кружков, переложил ими вычищенные монеты, потом, вздохнув, как будто разлучаясь с другом, свернул золото в
старые обвертки, с другим вздохом уложил милое дитя в
гроб его до нового свидания и готовился вдвинуть ящик на прежнее место, как вдруг собаки залились лаем и, немного погодя, сторож затрубил в трубу.
Федор Дмитриевич выхлопотал разрешение перенести
гроб с телом графа Белавина в церковь
Старой Деревни, где служили панихиды, и на третий день произошло отпевание.
В самый Петров день Катя приехала в Москву. Она застала уж там посланных отцом ее. Катя очень им обрадовалась, поцеловала
старого слугу и свою новую горничную, расспрашивала их долго об отце, об их житье-бытье, о Холодне. Посланные со всею дипломатическою тонкостью старались представить все холоденское в благоприятном виде. Несмотря на убеждения своей подруги и матери ее, Катя, простившись с ними не без слез и обещав другу своему переписываться с нею до
гроба, отправилась в путь с первым просветом зари.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвою лошадью, так в гостиной вокруг
гроба толпился народ чужой и свой — предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися глазами, испуганные, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку
старого князя.
Он видел смерть того, кто теперь пугал всех из черного
гроба; ясно помнил он и невинный кусочек ссохшейся земли, и дубовый куст, качнувший резными листьями, — в
старые, знакомые, омертвевшие слова оживали в его шамкающем рту, били метко и больно.