Неточные совпадения
Пришла
старуха старая,
Рябая, одноглазая,
И объявила,
кланяясь,
Что счастлива она:
Что у нее по осени
Родилось реп до тысячи
На небольшой гряде.
— Такая репа крупная,
Такая репа вкусная,
А вся гряда — сажени три,
А впоперечь — аршин! —
Над бабой посмеялися,
А водки капли не дали:
«Ты дома выпей, старая,
Той репой закуси...
— Здесь он принял рюмку из рук
старухи, которая ему за то низко
поклонилась.
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х……я, худенькая и маленькая женщина с сжатым в кулачок лицом и неподвижными злыми глазами под седою накладкой, вошла и, едва
поклонившись гостям, опустилась в широкое бархатное кресло, на которое никто, кроме ее, не имел права садиться. Катя поставила ей скамейку под ноги:
старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула на нее, только пошевелила руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело. Княжна любила желтый цвет: у ней и на чепце были ярко-желтые ленты.
Из обеих дверей выскочили, точно обожженные, подростки, девицы и юноши, расталкивая их, внушительно спустились с лестницы бородатые, тощие старики, в длинных одеждах, в ермолках и бархатных измятых картузах, с седыми локонами на щеках поверх бороды,
старухи в салопах и бурнусах, все они бормотали, кричали, стонали,
кланяясь, размахивая руками.
Мы посмотрели опять на бегущую все еще вдали
старуху и повернули к выходу, как вдруг из домика торопливо вышел заспанный старик и отпер нам калитку, низко
кланяясь и прося войти.
Старуха осторожно поставила ведра и точно так же, с размахом назад,
поклонилась ему.
За небольшим прудом, из-за круглых вершин яблонь и сиреней, виднеется тесовая крыша, некогда красная, с двумя трубами; кучер берет вдоль забора налево и при визгливом и сиплом лае трех престарелых шавок въезжает в настежь раскрытые ворота, лихо мчится кругом по широкому двору мимо конюшни и сарая, молодецки
кланяется старухе ключнице, шагнувшей боком через высокий порог в раскрытую дверь кладовой, и останавливается, наконец, перед крылечком темного домика с светлыми окнами…
Старуха сейчас же приняла свой прежний суровый вид и осталась за занавеской. Выскочившая навстречу гостю Таисья сделала рукой какой-то таинственный знак и повела Мухина за занавеску, а Нюрочку оставила в избе у стола. Вид этой избы, полной далеких детских воспоминаний, заставил сильно забиться сердце Петра Елисеича. Войдя за занавеску, он
поклонился и хотел обнять мать.
Старуха сделала какой-то знак головой, и Таисья торопливо увела Нюрочку за занавеску, которая шла от русской печи к окну. Те же ловкие руки, которые заставили ее
кланяться бабушке в ноги, теперь быстро расплетали ее волосы, собранные в две косы.
—
Кланяйся и ты
старухе… Как-нибудь заеду, давно не бывал у вас, на Самосадке-то… Дядья как поживают?
Нюрочке вдруг сделалось страшно:
старуха так и впилась в нее своими темными, глубоко ввалившимися глазами. Вспомнив наказ Анфисы Егоровны, она хотела было поцеловать худую и морщинистую руку молчавшей
старухи, но рука Таисьи заставила ее присесть и
поклониться старухе в ноги.
Когда наша орда влетела в деревню, старики и
старухи поднялись со своих мест, а молодые с заметным любопытством глядели на приезжих, и все они с видимым удовольствием на лицах
кланялись Александру Ивановичу.
Старуха была ни жива ни мертва; она и тряслась, и охала, и
кланялась ему почти в ноги и в то же время охотно вырвала бы ему поганый его язык, который готов был, того и гляди, выдать какую-то важную тайну. Мое положение также делалось из рук вот неловким; я не мог не предъявить своего посредничества уже по тому одному, что присутствие Михеича решительно мешало мне приступить к делу.
В настоящий свой проезд князь, посидев со
старухой, отправился, как это всякий раз почти делал, посетить кой-кого из своих городских знакомых и сначала завернул в присутственные места, где в уездном суде, не застав членов, сказал небольшую любезность секретарю, ласково
поклонился попавшемуся у дверей земского суда рассыльному, а встретив на улице исправника, выразил самую неподдельную, самую искреннюю радость и по крайней мере около пяти минут держал его за обе руки, сжимая их с чувством.
Старуха все ставит да
кланяется.
Однажды у
старухи пассажирки кто-то вытащил кошель с деньгами; было это ясным, тихим вечером, все люди жили добродушно и мирно. Капитан дал
старухе пять рублей, пассажиры тоже собрали между собою сколько-то; когда деньги отдали
старухе, она, крестясь и
кланяясь в пояс людям, сказала...
Дабы дать исход этим рвавшимся из души его воплям, он пел «Святый Бессмертный, помилуй нас», но пел с такой силой, что слепая столетняя
старуха, которую при приближении печального шествия внуки вывели за ворота
поклониться гробу, вдруг всплеснула руками и, упав на колени, воскликнула...
Лукашка забежал домой, соскочил с коня и отдал его матери, наказав пустить его в казачий табун; сам же он в ту же ночь должен был вернуться на кордон. Немая взялась свести коня и знаками показывала, что она как увидит человека, который подарил лошадь, так и
поклонится ему в ноги.
Старуха только покачала головой на рассказ сына и в душе порешила, что Лукашка украл лошадь, и потому приказала немой вести коня в табун еще до света.
— Мамынька, ради Христа, прости меня дурака… — взмолился опомнившийся Гордей Евстратыч,
кланяясь старухе в ноги. — Это я так… дурость нашла.
После ужина все, по старинному прадедовскому обычаю, прощались с бабушкой, то есть
кланялись ей в землю, приговаривая: «Прости и благослови, бабушка…» Степенная, важеватая
старуха отвечала поясным поклоном и приговаривала: «Господь тебя простит, милушка». Гордею Евстратычу полагались такие же поклоны от детей, а сам он
кланялся в землю своей мамыньке. В старинных раскольничьих семьях еще не вывелся этот обычай, заимствованный из скитских «метаний».
Старуха, согнув еще более свой согнутый стан,
поклонилась и хотела сказать что-то, но, приложив руки ко рту, так закашлялась, что Нехлюдов, не дождавшись, вошел в избу.
Большая рыжая собака заглянула в дверь, помахала хвостом и исчезла. Потом явилась в двери старуха-нищая, с большим носом. Она
кланялась и говорила вполголоса...
Долинский никак не мог понять, каким случаем он попал в добрые друзья к Онучиным; но, глядя на счастливое лицо
старухи, предлагающей открыть ему радостную семейную весть, довольно низко
поклонился и сказал какое-то приличное обстоятельствам слово.
Игуменья Досифея была худая, как сушеная рыба,
старуха, с пожелтевшими от старости волосами. Ей было восемьдесят лет, из которых она провела в своей обители шестьдесят. Строгое восковое лицо глядело мутными глазами. Черное монашеское одеяние резко выделяло и эту седину и эту старость: казалось, в игуменье не оставалось ни одной капли крови. Она встретила воеводшу со слезами на глазах и благословила ее своею высохшею, дрожавшею рукой, а воеводша
поклонилась ей до земли.
Эльчанинов невольно остановился в смущении, несвязно пробормотал что-то такое
старухе и
поклонился приятельнице Веры, которая поразила его своей наружностью.
Воротился старик ко
старухе,
У
старухи новое корыто.
Еще пуще
старуха бранится:
«Дурачина ты, простофиля!
Выпросил, дурачина, корыто!
В корыте много ль корысти?
Воротись, дурачина, ты к рыбке;
Поклонись ей, выпроси уж и́збу».
Для этой цели он первоначально перестал с Катериной Архиповной
кланяться, говорить и даже глядеть на нее; но это не помогало:
старуха жила по-прежнему и сама, с своей стороны, не обращала на зятя никакого внимания.
И когда мы с Иваном Иванычем вошли в его маленький кабинет, две босые девочки сидели на полу и рассматривали «Иллюстрацию» в переплете; увидев нас, они вспрыгнули и побежали вон, и тотчас же вошла высокая тонкая
старуха в очках, степенно
поклонилась мне и, подобрав с дивана подушку, а с полу «Иллюстрацию», вышла.
Но
старуха уже и без того вышла из хаты и низко
кланялась мельнику. Тому это больше понравилось, чем разговор с дочкой. Он подбоченился, и его черная тень на стене так задрала голову, что мельник и сам уже подумал, как это у нее не свалится шапка.
— Уж извините! — отворив дверь и
кланяясь, сказала
старуха. — Ночью-то депеши только носят. А теперь — вон что идет, осторожность нужна!
Иосаф видел, что со
старухой о деньгах нечего было и разговаривать: он печально
поклонился ей и пошел.
Когда они шли по селу, дряхлые старики,
старухи выходили из изб и земно
кланялись, дети с криком и плачем прятались за вороты, молодые бабы с ужасом выглядывали в окна; одна собака какая-то, смелая и даже рассерженная процессией, выбежала с лаем на дорогу, но Тит и староста бросились на нее с таким остервенением, что она, поджавши хвост, пустилась во весь опор и успокоилась, только забившись под крышу последнего овина.
Старуха моя, как только я утвердил ее в этой мысли, точно ожила: сама укладывается, сбирается, мне только что не в ноги
кланяется.
— Не побрезгайте, ваше превосходительство, нашим яствам. Чем богаты, тем и рады, — повторяла,
кланяясь,
старуха.
Надо было
кланяться злой
старухе Млекопитаевой, просить денег на одну бутылку, потом на другую.
— Что про меня,
старуху, спрашивать? — ответила Манефа. — Мои годы такие: скорби да болезни. Все почти время прохворала, сударыня… Братец Патап Максимыч приказал вам
поклониться, Аксинья Захаровна, Настя с Парашей…
— Езжай! с богом! — вздохнула
старуха. — Не бросать же из-за меня дело… Я отдохну часик и пойду назад… Тебе, Алешенька,
кланяется Вася с детками…
—
Кланяйся же ему, — говорила
старуха, укутывая дочь. — Скажи, чтоб не очень-то по своим судам… И отдохнуть надо. Пускай, когда на улицу выходит, шею кутает: погода — спаси бог! Да возьми ему туда цыпленка; домашнее, хоть и холодное, а всё же лучше, чем в трактире.
Прошло три минуты, и в гостиную бесшумно вошла большая
старуха в черном и с повязанной щекой. Она
поклонилась мне и подняла сторы. Тотчас же, охваченные ярким светом, ожили на картине крысы и вода, проснулась Тараканова, зажмурились мрачные старики-кресла.
Он встал и
поклонился старухе.
— Да в своем гнезде и ворона коршуну глаза выклюет, не погневись, боярин, —
поклонилась старуха.
А завтра с Богом, в слободу, к Федосею Афанасьевичу… авось как-нибудь стороной из города выберетесь… сбереги ее и сохрани мне ее душу ангельскую, — низко, почти в ноги
поклонился старухе Семен Иванович.
— Да в своем гнезде и ворона коршуну глаза выклюет, не прогневись, боярин, —
поклонилась старуха.
Сильно билось сердце у Ермака Тимофеевича, когда он переступил порог первой комнаты, занятой рукодельной. Сенные девушки, сидевшие тихо за своими пяльцами, разом встали, почтительно поясным поклоном
поклонились обоим. Они прошли рукодельную, следующую горницу и очутились у двери, ведущей в опочивальню. Семен Иоаникиевич тихонько постучался. Послышались шаги, и дверь отворила Антиповна. Увидав хозяина в сопровождении Ермака,
старуха вздрогнула и попятилась, однако отворила настежь дверь и произнесла шепотом...
Утром, на восходе солнца, когда дома еще догорали, погорелый старик и с ним две
старухи молились на восток, потому что их иконы сгорели, а другим, по их словам, они
поклоняться не привыкли.