Неточные совпадения
Это мог быть, наконец, просто
бред, видение девяностолетнего
старика пред смертью, да еще разгоряченного вчерашним автодафе во сто сожженных еретиков.
Выбор между этими предложениями было сделать довольно трудно, а тут еще тяжба Харитона Артемьича да свои собственные дела с попом Макаром и женой. Полуянов достал у Замараева «законы» и теперь усердно зубрил разные статьи. Харитон Артемьич ходил за ним по пятам и с напряжением следил за каждым его шагом.
Старика охватила сутяжническая горячка, и он наяву
бредил будущими подвигами.
Скитники на брезгу уже ехали дальше. Свои лесные сани они оставили у доброхота Василия, а у него взамен взяли обыкновенные пошевни, с отводами и подкованными полозьями. Теперь уж на раскатах экипаж не валился набок, и
старики переглядывались. Надо полагать, он отстал. Побился-побился и бросил. Впрочем, теперь другие интересы и картины захватывали их. По дороге то и дело попадались пешеходы, истомленные, худые, оборванные, с отупевшим от истомы взглядом. Это
брели из голодавших деревень в Кукарский завод.
Полуянов мог только улыбаться, слушая этот
бред, подводимый им под рубрику «покушений с негодными средствами». Он вообще усвоил себе постепенно покровительственный тон, разговаривая с Харитоном Артемьичем, как говорят с капризничающими детьми. Чтоб утешить
старика, Полуянов при самой торжественной обстановке составлял проекты будущих прошений, жалоб и разных докладных записок.
Ни о чем подобном
старик не смел даже мечтать, и ему начинало казаться, что все это — какой-то радужный сон, фантасмагория,
бред наяву.
Затем он ссыпал золото в железную кружку, привезенную объездным, и, обругав старателей еще раз,
побрел к себе в землянку. С Кишкиным
старик или забыл проститься, или не захотел.
Постояв с минуту,
старик махнул рукой и
побрел к выходу. Аристашка потом уверял, что Лука Назарыч плакал. На площади у памятника
старика дожидался Овсянников. Лука Назарыч шел без шапки, седые волосы развевались, а он ничего не чувствовал. Завидев верного крепостного слугу, он только махнул рукой: дескать, все кончено.
Терешка махнул рукой, повернулся на каблуках и
побрел к стойке. С ним пришел в кабак степенный, седобородый
старик туляк Деян, известный по всему заводу под названием Поперешного, — он всегда шел поперек миру и теперь высматривал кругом, к чему бы «почипляться». Завидев Тита Горбатого, Деян поздоровался с ним и, мотнув головой на галдевшего Терешку, проговорил...
Старик все одно и то же
бредит.
— Куда
бредешь,
старик? — спрашиваю я, садясь возле него на завалинку.
Илья, выслушав
бред старика, почувствовал себя носителем важной тайны и понял, кто во́рон.
— Конечно, Буркин прав, — перервал
старик, — да и на что нам иноземных архитекторов? Посмотрите на мой дом! Что, дурно, что ль, выстроен? А строил-то его не француз, не немец, а просто я, русской дворянин — Николай Степанович Ижорской. Покойница сестра, вот ее матушка — не тем будь помянута, —
бредила французами. Ну что ж? И отдала строить свой московской дом какому-то приезжему мусью, а он как понаделал ей во всем доме каминов, так она в первую зиму чуть-чуть, бедняжка, совсем не замерзла.
Старик приподнял свою разношенную шляпу и
побрел по маленькой дорожке, которая отделилась вправо: шлепая по лужам, губернатор несколько раз передвинул шляпу на голове и проговорил не выходившую из его головы фразу: «Нет, Матвеевна, не ладно!..»
Опять стало тихо. В избе всегда плохо спали; каждому мешало спать что-нибудь неотвязчивое, назойливое:
старику — боль в спине, бабке — заботы и злость, Марье — страх, детям — чесотка и голод. И теперь тоже сон был тревожный: поворачивались с боку на бок,
бредили, вставали напиться.
Яков (угрюмо). Какой же социалист
старик Левшин? Просто он заработался и
бредит… от усталости…
Иона
брел по гравию ко дворцу, и ключи бренчали у него на поясе. Каждый раз, как уезжали посетители,
старик аккуратно возвращался во дворец, один обходил его, разговаривая сам с собой и посматривая внимательно на вещи. После этого наступал покой и отдых, и до сумерек можно было сидеть на крылечке сторожевого домика, курить и думать о разных старческих разностях.
—
Старик, как вы знаете,
бредил всю жизнь купить себе дом… Ну и купил. И прехорошенький дом. Да… А тут и его рождение сегодня подошло, и ведь никогда прежде не праздновал, даже таил от нас и отнекивался по скупости, хе-хе! а теперь так обрадовался новому дому, что пригласил меня и Семена Ивановича. Знаете: Шипуленко.
Старик поглядел ей вслед и поник головою. Из разных окон на эту сцену уже глядели любопытные головы. «Господи! чужие люди видели!» — чем-то колючим отозвалось в сознании Петра Петровича, и он вдруг как-то оселся, сконфузился и, стараясь ни на кого не глядеть,
побрел в свою калитку.
И
старик торопливым шагом
побрел от ворот, где провожал его глазами удивленный дворник. Устинов пошел следом и стал замечать, что Лубянский усиленно старается придать себе бодрость. Но вот завернули они за угол, и здесь уже Петр Петрович не выдержал: оперши на руку голову, он прислонился локтями к забору и как-то странно закашлялся; но это был не кашель, а глухие старческие рыдания, которые, сжимая горло, с трудом вырывались из груди.
— Конечно, знаю, только что же значит бездоказательная молва, когда
старик признан сумасшедшим, и все его показание о пропаже пятидесяти тысяч принимается, как
бред сумасшедшего.
А вот попался
старик с густым
бредом, и я сам с ним снова готов
бредить.
С другой стороны покашливая,
бредет старик монах.
Оська и Ромка повели
старика в милицию. Сзади, понурив голову,
брел Юрка.
— Я в этом убежден… Но ему не до того…
Старик совсем сошел с ума и только и
бредит женщинами… Он ревнует к ним даже сына…
Слепец, крепко прижавшись к руке своего проводника,
побрел еще медленнее. Нетерпеливая девушка спешила к ним навстречу, подхватила
старика за руку с другой стороны и провела его к месту своего отдыха, приговаривая между тем...
Тут были: отставной генерал, тощий как моща, два лысые
старика в очках, как впоследствии я узнал, один учитель латинского языка, а другой — греческого, пять-шесть старух с утиными носами, юнкер — племянник генеральши, отставной частный пристав и еще какой-то сотрудник «Московских Ведомостей», который, объявив мне об этом, тотчас же сел на диван, задремал и начал
бредить, произнося слово «нигилист».
И собачонка опять смеялась, и вместе с нею смеялся одинокий
старик; а в это время на лавочке у печки тихо дышал сладко спящий ребенок; у порога, свернувшись кольцом, сопел и изредка
бредил Кинжалка; в стены постукивал мороз; тихая ночь стояла над всем городом, когда проходивший по мосту старогорожанин думал, как скучно должно быть бедному
старику в его одинокой хибарке, расшалившийся
старик смеялся и резвился с своей Венеркой и, наконец, прочитав на ночь молитву, засыпал со сложенными на груди руками.