Неточные совпадения
— Постой! мы люди бедные,
Идем в дорогу дальную, —
Ответил ей Пахом. —
Ты, вижу,
птица мудрая,
Уважь — одежу
старуюНа нас заворожи!
Чичиков кинул вскользь два взгляда: комната была обвешана старенькими полосатыми обоями; картины с какими-то
птицами; между окон старинные маленькие зеркала с темными рамками в виде свернувшихся листьев; за всяким зеркалом заложены были или письмо, или
старая колода карт, или чулок; стенные часы с нарисованными цветами на циферблате… невмочь было ничего более заметить.
Мебель, вся очень
старая и из желтого дерева, состояла из дивана с огромною выгнутою деревянною спинкой, круглого стола овальной формы перед диваном, туалета с зеркальцем в простенке, стульев по стенам да двух-трех грошовых картинок в желтых рамках, изображавших немецких барышень с
птицами в руках, — вот и вся мебель.
— Смешной. Выдумал, что голуби его — самые лучшие в городе; врет, что какие-то премии получил за них, а премии получил трактирщик Блинов.
Старые охотники говорят, что голубятник он плохой и
птицу только портит. Считает себя свободным человеком. Оно, пожалуй, так и есть, если понимать свободу как бесцельность. Вообще же он — не глуп. Но я думаю, что кончит плохо…
— Да, это правда, бабушка, — чистосердечно сказал Райский, — в этом вы правы. Вас связывает с ними не страх, не цепи, не молот авторитета, а нежность голубиного гнезда… Они обожают вас — так… Но ведь все дело в воспитании: зачем наматывать им
старые понятия, воспитывать по-птичьи? Дайте им самим извлечь немного соку из жизни…
Птицу запрут в клетку, и когда она отвыкнет от воли, после отворяй двери настежь — не летит вон! Я это и нашей кузине Беловодовой говорил: там одна неволя, здесь другая…
Татьяна Марковна не совсем была внимательна к богатой библиотеке, доставшейся Райскому, книги продолжали изводиться в пыли и в прахе
старого дома. Из них Марфенька брала изредка кое-какие книги, без всякого выбора: как, например, Свифта, Павла и Виргинию, или возьмет Шатобриана, потом Расина, потом роман мадам Жанлис, и книги берегла, если не больше, то наравне с своими цветами и
птицами.
— Вот так в глазах исчезла, как дух! — пересказывала она Райскому, — хотела было за ней, да куда со
старыми ногами! Она, как
птица, в рощу, и точно упала с обрыва в кусты.
Их казенную квартиру до мелочи помню, и всех этих дам и девиц, которые теперь все так здесь
постарели, и полный дом, и самого Андроникова, как он всю провизию,
птиц, судаков и поросят, сам из города в кульках привозил, а за столом, вместо супруги, которая все чванилась, нам суп разливал, и всегда мы всем столом над этим смеялись, и он первый.
Совет таза. —
Птицы в тайге. — Геология Синанцы. — Ночь в лесу. — Манзы. — Таежники. — Плантация женьшеня. — Возвращение отряда. — Проводник. —
Старый китаец. — Старинный путь к посту Ольги. — Лес в предгорьях Сихотэ-Алиня. — Утомление и недостаток продовольствия
За эти дни я заметил только уссурийскую длиннохвостую неясыть —
птицу, смелую ночью и трусливую днем; в яркие солнечные дни она забивается в глухие хвойные леса не столько ради корма, сколько ради мрака, который там всегда господствует; уссурийского белоспинного дятла — самого крупного из семейства Picidae,
птица эта держится в
старых смешанных лесах, где есть много рухляка и сухостоев; клинохвостого сорокопута — жадного и задорного хищника, нападающего даже на таких
птиц, которые больше его размерами; зеленого конька, обитающего по опушкам лесов, и черноголовых овсянок — красивых, желтобрюхих птичек с черными шапочками на головках.
Жил-был дьяк Евстигней,
Думал он — нет его умней,
Ни в попах, ни в боярах,
Ни во псах, самых
старых!
Ходит он кичливо, как пырин,
А считает себя
птицей Сирин,
Учит соседей, соседок,
Всё ему не так, да не эдак.
Взглянет на церковь — низка!
Покосится на улицу — узка!
Яблоко ему — не румяно!
Солнышко взошло — рано!
На что ни укажут Евстигнею,
А он...
Разве только где-нибудь в русской степи у костра или в лесу
старый обозчик станет рассказывать от скуки, как в их деревне разбойничал такой-то; слушатель, взглянув на потемки, вздрогнет, крикнет при этом ночная
птица, — вот и все поминки.
Объемом собственно тела он менее, хотя подлиннее, дрофы и едва ли будет с большого
старого гуся, но длинные перья на спине, боках и величина крыльев дают ему вид самой большой
птицы.
Если в это время вы убьете сытого гаршнепа, то, наверно, это
старый: по жестким правильным перьям вы в том удостоверитесь, ибо у молодых они не только мягки, но даже несколько кровянисты, как у всякой молодой
птицы.
Время любви прошло, распухшая кожа на шее косачей опадает, брови прячутся, перья лезут… пора им в глухие, крепкие места, в лесные овраги; скоро придет время линять, то есть переменять
старые перья на новые: время если не болезни, то слабости для всякой
птицы.
Когда молодые подрастут в полгуся и больше и даже почти оперятся, только не могут еще летать, [Водяная
птица в этом отношении совершенно противоположна некоторым породам степной дичи; перья в крыльях Молодых тетеревов, куропаток и перепелок вырастают прежде всего, и они еще в пушку могут перелетывать, а у всей водяной Дичи, напротив, перья в крыльях вырастают последние, так что даже безобразно видеть на выросшем и оперившемся теле молодого гуся или утки голые папоротки с синими пеньками] что бывает в исходе июня или начале июля, — охотники начинают охотиться за молодыми и
старыми, линяющими в то время, гусями и называющимися подлинь.
Окошки чистые, не малые, в которых стоит жидкая тина или вода, бросаются в глаза всякому, и никто не попадет в них; но есть прососы или окошки скрытные, так сказать потаенные, небольшие, наполненные зеленоватою, какою-то кисельною массою, засоренные сверху
старою, сухою травою и прикрытые новыми, молодыми всходами и побегами мелких, некорнистых трав; такие окошки очень опасны; нередко охотники попадают в них по неосторожности и горячности, побежав к пересевшей или подстреленной
птице, что делается обыкновенно уже не глядя себе под ноги и не спуская глаз с того места, где села или упала
птица.
Стрельба выходила славная и добычливая: куропатки вылетали из соломы поодиночке, редко в паре и очень близко, из-под самых ног: тут надобно было иногда или послать собаку в солому, или взворачивать ее самому ногами. было бить их рябчиковою дробью, даже 7-м и 8-м нумером, чего уже никак нельзя сделать на обыкновенном неблизком расстоянии, ибо куропатки, особенно
старые, крепче к ружью многих
птиц, превосходящих их своею величиною, и уступают в этом только тетереву; на сорок пять шагов или пятнадцать сажен, если не переломишь крыла, куропатку не добудешь, то есть не убьешь наповал рябчиковой дробью; она будет сильно ранена, но унесет дробь и улетит из виду вон: может быть, она после и умрет, но это будет хуже промаха — пропадет даром.
Трудная и малодобычливая стрельба
старых глухарей в глубокую осень no-голу или по первому снегу меня чрезвычайно занимала: я страстно и неутомимо предавался ей. Надобно признаться, что значительная величина
птицы, особенно при ее крепости, осторожности и немногочисленности, удивительно как возбуждает жадность не только в простых, добычливых стрелках, но и во всех родах охотников; по крайней мере я всегда испытывал это на себе.
— Рожок пастуха слышен за лесом, — говорила она. — А это из-за щебетания воробьиной стаи слышен голос малиновки. Аист клекочет на своем колесе [В Малороссии и Польше для аистов ставят высокие столбы и надевают на них
старые колеса, на которых
птица завивает гнездо.]. Он прилетел на днях из далеких краев и строит гнездо на
старом месте.
Непуганная
птица подпускала близко, и Аглаида по целым часам любовалась, как
старые польшошки ходили с гнездом по ягодам.
Вдруг грянул выстрел под самыми окнами, я бросился к окошку и увидел дымок, расходящийся в воздухе, стоящего с ружьем Филиппа (
старый сокольник) и пуделя Тритона, которого все звали «Трентон», который, держа во рту за крылышко какую-то
птицу, выходил из воды на берег.
Слышались: фырканье лошадей, позвякиванье колокольцев и бубенчиков, гулкий лет голубей, хлопанье крыльями домашней
птицы; где-то, в самом темном углу, забранном
старыми досками, хрюкал поросенок, откармливаемый на убой к одному из многочисленных храмовых праздников.
На
старом кладбище в сырые осенние ночи загорались синие огни, а в часовне сычи кричали так пронзительно и звонко, что от криков проклятой
птицы даже у бесстрашного кузнеца сжималось сердце.
Необозримые леса, по местам истребленные жестокими пожарами и пересекаемые быстрыми и многоводными лесными речками, тянутся по обеим сторонам дороги, скрывая в своих неприступных недрах тысячи зверей и
птиц, оглашающих воздух самыми разнообразными голосами; дорога, бегущая узеньким и прихотливым извивом среди обгорелых пней и
старых деревьев, наклоняющих свои косматые ветви так низко, что они беспрестанно цепляются за экипаж, напоминает те старинные просеки, которые устроены как бы исключительно для насущных нужд лесников, а не для езды; пар, встающий от тучной, нетронутой земли, сообщает мягкую, нежную влажность воздуху, насыщенному смолистым запахом сосен и елей и милыми, свежими благоуханиями многоразличных лесных злаков…
А потом по
старому палу опять клубника засядет;
птица на нее разная налетит, все больше мелочь этакая, и пойдет в воздухе чириканье…
Но я очень увлекся птицеловством, оно мне нравилось и, оставляя меня независимым, не причиняло неудобств никому, кроме
птиц. Я обзавелся хорошими снастями; беседы со
старыми птицеловами многому научили меня, — я один ходил ловить
птиц почти за тридцать верст, в Кстовский лес, на берег Волги, где в мачтовом сосняке водились клесты и ценимые любителями синицы-аполлоновки — длиннохвостые белые птички редкой красоты.
Но как-то раз, темным вечером, я пришел с клетками в трактир на
Старой Сенной площади, — трактирщик был страстный любитель певчих
птиц и часто покупал их у меня.
Вот высунулась из окна волосатая башка лодочника Ферманова, угрюмого пьяницы; он смотрит на солнце крошечными щелками заплывших глаз и хрюкает, точно кабан. Выбежал на двор дед, обеими руками приглаживая рыженькие волосенки, — спешит в баню обливаться холодной водой. Болтливая кухарка домохозяина, остроносая, густо обрызганная веснушками, похожа на кукушку, сам хозяин — на
старого, ожиревшего голубя, и все люди напоминают
птиц, животных, зверей.
Сам же
старый Пизонский, весь с лысой головы своей озаренный солнцем, стоял на лестнице у утвержденного на столбах рассадника и, имея в одной руке чашу с семенами, другою погружал зерна, кладя их щепотью крестообразно, и, глядя на небо, с опущением каждого зерна, взывал по одному слову: „Боже! устрой, и умножь, и возрасти на всякую долю человека голодного и сирого, хотящего, просящего и производящего, благословляющего и неблагодарного“, и едва он сие кончил, как вдруг все ходившие по пашне черные глянцевитые
птицы вскричали, закудахтали куры и запел, громко захлопав крылами, горластый петух, а с рогожи сдвинулся тот, принятый сим чудаком, мальчик, сын дурочки Насти; он детски отрадно засмеялся, руками всплескал и, смеясь, пополз по мягкой земле.
— Я не люблю томить, — отвечал хладнокровно Омляш, — мой обычай: дал раза, да и дело с концом! А ты что за
птица? — продолжал он, обращаясь к Кирше. — Ба, ба, ба!
старый приятель! Милости просим! Что ж ты молчишь? Иль не узнал своего крестника?
И бегут, заслышав о набеге,
Половцы сквозь степи и яруги,
И скрипят их
старые телеги,
Голосят, как лебеди в испуге.
Игорь к Дону движется с полками,
А беда несется вслед за ним:
Птицы, поднимаясь над дубами,
Реют с криком жалобным своим.
По оврагам волки завывают,
Крик орлов доносится из мглы —
Знать, на кости русские скликают
Зверя кровожадные орлы;
Уж лиса на щит червленый брешет,
Стон и скрежет в сумраке ночном…
О Русская земля!
Ты уже за холмом.
—
«Коль его опутаем девицей, —
Отвечал Кончаку
старый Гзак, —
Он с девицей в терем свой умчится,
И начнет нас бить любая
птицаВ половецком поле, хан Кончак...
Старый сокол, хоть и слаб он с виду,
Высоко заставит
птиц лететь,
Никому не даст гнезда в обиду.
Двое из них — бритые и похожие друг на друга, как братья, — кажется даже, что они близнецы; один — маленький, кривой и колченогий, напоминает суетливыми движениями сухого тела
старую ощипанную
птицу; четвертый — широкоплечий, бородатый и горбоносый человек средних лет, сильно седой.
Старый рыбак похож на
птицу — маленькое стиснутое лицо, горбатый нос и невидимые в темных складках кожи, круглые, должно быть, очень зоркие глаза. Пальцы рук крючковаты, малоподвижны и сухи.
На берег пустынный, на
старые серые камни
Осеннее солнце прощально и нежно упало.
На темные камни бросаются жадные волны
И солнце смывают в холодное синее море.
И медные листья деревьев, оборваны ветром осенним,
Мелькают сквозь пену прибоя, как пестрые мертвые
птицы,
А бледное небо — печально, и гневное море — угрюмо.
Одно только солнце смеется, склоняясь покорно к закату.
Ну, а тот настоящий был, из прежних… Вот, скажу тебе, такое на свете водится, что сотни людей одного человека боятся, да еще как!.. Посмотри ты, хлопче, на ястреба и на цыпленка: оба из яйца вылупились, да ястреб сейчас вверх норовит, эге! Как крикнет в небе, так сейчас не то что цыплята — и
старые петухи забегают… Вот же ястреб — панская
птица, а курица — простая мужичка…
— Ехать в Петербург? — спрашивал себя Лаевский. — Но это значило бы снова начать
старую жизнь, которую я проклинаю. И кто ищет спасения в перемене места, как перелетная
птица, тот ничего не найдет, так как для него земля везде одинакова. Искать спасения в людях? В ком искать и как? Доброта и великодушие Самойленка так же мало спасительны, как смешливость дьякона или ненависть фон Корена. Спасения надо искать только в себе самом, а если не найдешь, то к чему терять время, надо убить себя, вот и все…
Мне следовало быть на палубе: второй матрос «Эспаньолы» ушел к любовнице, а шкипер и его брат сидели в трактире, — но было холодно и мерзко вверху. Наш кубрик был простой дощатой норой с двумя настилами из голых досок и сельдяной бочкой-столом. Я размышлял о красивых комнатах, где тепло, нет блох. Затем я обдумал только что слышанный разговор. Он встревожил меня, — как будете встревожены вы, если вам скажут, что в соседнем саду опустилась жар-птица или расцвел розами
старый пень.
Но такому мнению противоречат самые эти признаки: то есть, если
старый хорек пьет только кровь заеденных им
птиц и умерщвляет не более одной или двух, не касаясь их мяса, то отчего же я всегда находил, что если умерщвлена одна или две
птицы, то головы их непременно отгрызены или унесены?
Я слыхал от охотников, что одни молодые хорьки отгрызают головы у
птиц и выедают мозг, а
старые пьют только кровь и что, будучи умнее молодых, они умерщвляют только по одной или по две штуки, для того чтобы долее пользоваться добычей.
Ходил Мухоедов необыкновенно быстро, вечно торопился куда-то, без всякой цели вскакивал с места и садился, часто задумывался о чем-то и совершенно неожиданно улыбался самой безобидной улыбкой — словом, это был тип
старого студента, беззаботного, как
птица, вечно веселого, любившего побеседовать «с хорошим человеком», выпить при случае, а потом по горло закопаться в университетские записки и просиживать за ними ночи напролет, чтобы с грехом пополам сдать курсовой экзамен; этот тип уже вывелся в русских университетах, уступив место другому, более соответствующему требованиям и условиям нового времени.
И всё вокруг них тихо: на полу толстые половики лежат, шагов не слыхать, говорят люди мало, вполголоса, — даже часы на стене осторожно постукивают. Пред иконами неугасимые лампады горят, везде картинки наклеены: страшный суд, муки апостольские, мучения святой Варвары. А в углу на лежанке
старый кот лежит, толстый, дымчатый, и зелёными глазами смотрит на всё — блюдёт тишину. В тишине этой осторожной ни Ларионова пения, ни
птиц наших долго не мог я забыть.
Сторож уже давно не стучит. Под окном и в саду зашумели
птицы, туман ушел из сада, все кругом озарилось весенним светом, точно улыбкой. Скоро весь сад, согретый солнцем, обласканный, ожил, и капли росы, как алмазы, засверкали на листьях; и
старый, давно запущенный сад в это утро казался таким молодым, нарядным.
— Опять ты, Маруся, за
старое… Дура, — грубо сказал Степан. — Ну, ставь чайник, живее…
Птицу возьми! Пожалуйте, господа! Мы хорошим людям рады…
Эти разговоры взвинтили воображение, и мы невольно вздрагивали от каждого шороха в лесу. Меня всегда занимал вопрос об этих таинственных ночных звуках в лесу, которые на непривычного человека нагоняют панику. Откуда они, и почему они не походят ни на один дневной звук? Скрипит ли
старое дерево, треснет ли сухой сучок под осторожной лапой крадущегося зверя, шарахнется ли сонная
птица, — ничего не разберешь, а всего охватывает жуткое чувство страха, и мурашки бегут по спине.
По словам
старых охотников дербник бывает очень мал, не более копчика, и соединяет в себе свойства сокола и ястреба, то есть бьет
птицу сверху и ловит в угон; что на травлю всегда пускают двух дербников, что ими травят только мелкую
птицу и что самая веселая охота напускать их на жаворонков в то время, когда жаворонок сам поднимется высоко от земли: один дербник бьет его сверху вниз, а другой, не допуская садиться, подбивает снизу вверх; что эта потеха продолжается иногда несколько минут, до тех пор, пока один из дербников поймает добычу.
Желая сколько-нибудь пособить объяснению некоторых малопонятных слов, выражений и названий в книге: «Урядник сокольничья пути», относящихся к соколиной охоте с хищными
птицами, ныне приходящей в совершенное забвение, [Я не называю соколиной охотой травлю уток соколами, до сих пор продолжающуюся у башкирцев Оренбургской губернии; они портят высокую природу сокола, приучая его, не забираясь вверх, ловить уток почти в угон, по-ястребиному.] я предлагаю мои примечания на вышесказанную книгу и расскажу все, что знаю о соколиной охоте понаслышке от
старых охотников и — как самовидец.
Булька и Мильтон кончились в одно и то же время.
Старый казак не умел обращаться с Мильтоном. Вместо того чтобы брать его с собою только на
птицу, он стал водить его за кабанами. И в ту же осень секач [Секач — двухгодовалый кабан с острым, не загнутым клыком. (Примеч. Л. Н. Толстого.)] кабан спорол его. Никто не умел его зашить, и Мильтон издох.