Неточные совпадения
Но ничего не вышло. Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; кошели, в которых кашу варили, сгорели вместе
с кашею. А рознь да галденье пошли пуще прежнего: опять
стали взаимно друг у друга
земли разорять, жен в плен уводить, над девами ругаться. Нет порядку, да и полно. Попробовали снова головами тяпаться, но и тут ничего не доспели. Тогда надумали искать себе князя.
Ему казалось, что при нормальном развитии богатства в государстве все эти явления наступают, только когда на земледелие положен уже значительный труд, когда оно
стало в правильные, по крайней мере, в определенные условия; что богатство страны должно расти равномерно и в особенности так, чтобы другие отрасли богатства не опережали земледелия; что сообразно
с известным состоянием земледелия должны быть соответствующие ему и пути сообщения, и что при нашем неправильном пользовании
землей железные дороги, вызванные не экономическою, но политическою необходимостью, были преждевременны и, вместо содействия земледелию, которого ожидали от них, опередив земледелие и вызвав развитие промышленности и кредита, остановили его, и что потому, так же как одностороннее и преждевременное развитие органа в животном помешало бы его общему развитию, так для общего развития богатства в России кредит, пути сообщения, усиление фабричной деятельности, несомненно необходимые в Европе, где они своевременны, у нас только сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия.
Из благословенья образом ничего не вышло. Степан Аркадьич
стал в комически-торжественную позу рядом
с женою; взял образ и, велев Левину кланяться в
землю, благословил его
с доброю и насмешливою улыбкой и поцеловал его троекратно; то же сделала и Дарья Александровна и тотчас же заспешила ехать и опять запуталась в предначертаниях движения экипажей.
— Ах, рента! —
с ужасом воскликнул Левин. — Может быть, есть рента в Европе, где
земля стала лучше от положенного на нее труда, но у нас вся
земля становится хуже от положенного труда, т. е. что ее выпашут, —
стало быть, нет ренты.
Он посмотрел на меня
с удивлением, проворчал что-то сквозь зубы и начал рыться в чемодане; вот он вынул одну тетрадку и бросил ее
с презрением на
землю; потом другая, третья и десятая имели ту же участь: в его досаде было что-то детское; мне
стало смешно и жалко…
Он
стал на колени среди площади, поклонился до
земли и поцеловал эту грязную
землю с наслаждением и счастием. Он встал и поклонился в другой раз.
Павла Петровича она боялась больше, чем когда-либо; он
с некоторых пор
стал наблюдать за нею и неожиданно появлялся, словно из
земли вырастал за ее спиною в своем сьюте,
с неподвижным зорким лицом и руками в карманах.
На площади
становилось все тише, напряженней. Все головы поднялись вверх, глаза ожидающе смотрели в полукруглое ухо колокольни, откуда были наклонно высунуты три толстые балки
с блоками в них и, проходя через блоки, спускались к
земле веревки, привязанные к ушам колокола.
Уроки Томилина
становились все более скучны, менее понятны, а сам учитель как-то неестественно разросся в ширину и осел к
земле. Он переоделся в белую рубаху
с вышитым воротом, на его голых, медного цвета ногах блестели туфли зеленого сафьяна. Когда Клим, не понимая чего-нибудь, заявлял об этом ему, Томилин, не сердясь, но
с явным удивлением, останавливался среди комнаты и говорил почти всегда одно и то же...
Клим почувствовал в этом движении Лютова нечто странное и
стал присматриваться к нему внимательнее, но Лютов уже переменил тон, говоря
с Варавкой о
земле деловито и спокойно, без фокусов.
Самгин высоко поднял его и швырнул прочь, на
землю, — он разбился на куски, и тотчас вокруг Самгина размножились десятки фигур, совершенно подобных ему; они окружили его, стремительно побежали вместе
с ним, и хотя все были невесомы, проницаемы, как тени, но страшно теснили его, толкали, сбивая
с дороги, гнали вперед, — их
становилось все больше, все они были горячие, и Самгин задыхался в их безмолвной, бесшумной толпе.
— Среди своих друзей, — продолжала она неторопливыми словами, — он поставил меня так, что один из них, нефтяник, богач, предложил мне ехать
с ним в Париж. Я тогда еще дурой ходила и не сразу обиделась на него, но потом жалуюсь Игорю. Пожал плечами. «Ну, что ж, — говорит. — Хам. Они тут все хамье». И — утешил: «В Париж, говорит, ты со мной поедешь, когда я остаток
земли продам». Я еще поплакала. А потом — глаза
стало жалко. Нет, думаю, лучше уж пускай другие плачут!
Становилось темнее,
с гор повеяло душистой свежестью, вспыхивали огни, на черной плоскости озера являлись медные трещины. Синеватое туманное небо казалось очень близким
земле, звезды без лучей, похожие на куски янтаря, не углубляли его. Впервые Самгин подумал, что небо может быть очень бедным и грустным. Взглянул на часы: до поезда в Париж оставалось больше двух часов. Он заплатил за пиво, обрадовал картинную девицу крупной прибавкой «на чай» и не спеша пошел домой, размышляя о старике, о корке...
Он даже начал собирать «открытки» на политические темы; сначала их навязывала ему Сомова, затем он сам
стал охотиться за ними, и скоро у него образовалась коллекция картинок, изображавших Финляндию, которая защищает конституцию от нападения двуглавого орла, русского мужика, который пашет
землю в сопровождении царя, генерала, попа, чиновника, купца, ученого и нищего, вооруженных ложками; «Один
с сошкой, семеро —
с ложкой», — подписано было под рисунком.
Самгин вздрогнул, ему показалось, что рядом
с ним стоит кто-то. Но это был он сам, отраженный в холодной плоскости зеркала. На него сосредоточенно смотрели расплывшиеся, благодаря стеклам очков, глаза мыслителя. Он прищурил их, глаза
стали нормальнее. Сняв очки и протирая их, он снова подумал о людях, которые обещают создать «мир на
земле и в человецех благоволение», затем, кстати, вспомнил, что кто-то — Ницше? — назвал человечество «многоглавой гидрой пошлости», сел к столу и начал записывать свои мысли.
И, прервав ворчливую речь, он заговорил деловито: если
земля и дом Варвары заложены за двадцать тысяч, значит, они стоят, наверное, вдвое дороже. Это надобно помнить. Цены на
землю быстро растут. Он
стал развивать какой-то сложный план залога под вторую закладную, но Самгин слушал его невнимательно, думая, как легко и катастрофически обидно разрушились его вчерашние мечты. Может быть, Иван жульничает вместе
с этим Семидубовым? Эта догадка не могла утешить, а фамилия покупателя напомнила...
Лидия заставила ждать ее долго, почти до рассвета. Вначале ночь была светлая, но душная, в раскрытые окна из сада вливались потоки влажных запахов
земли, трав, цветов. Потом луна исчезла, но воздух
стал еще более влажен, окрасился в темно-синюю муть. Клим Самгин, полуодетый, сидел у окна, прислушиваясь к тишине, вздрагивая от непонятных звуков ночи. Несколько раз он
с надеждой говорил себе...
Самгин лишь тогда понял, что стена разрушается, когда
с нее, в хаос жердей и досок, сползавший к
земле,
стали прыгать каменщики, когда они, сбрасывая со спины груз кирпичей, побежали
с невероятной быстротой вниз по сходням, а кирпичи сыпались вслед, все более громко барабаня по дереву, дробный звук этот заглушал скрип и треск.
Чем дальше, тем ниже, беднее
становились кресты, и меньше было их, наконец пришли на место, где почти совсем не было крестов и рядом одна
с другой было выковыряно в
земле четыре могилы.
Итак, мог же,
стало быть, этот молодой человек иметь в себе столько самой прямой и обольстительной силы, чтобы привлечь такое чистое до тех пор существо и, главное, такое совершенно разнородное
с собою существо, совершенно из другого мира и из другой
земли, и на такую явную гибель?
— А вот как он сделал-с, — проговорил хозяин
с таким торжеством, как будто он сам это сделал, — нанял он мужичков
с заступами, простых этаких русских, и
стал копать у самого камня, у самого края, яму; всю ночь копали, огромную выкопали, ровно в рост камню и так только на вершок еще поглубже, а как выкопали, велел он, помаленьку и осторожно, подкапывать
землю уж из-под самого камня.
Я налил ему и Эйноске по бокалу шампанского: они
стали было отнекиваться и от этого, но Кавадзи махнул головой, и они, поклонившись ему до
земли, выпили
с жадностью, потом обратили признательный взгляд ко мне и подняли бокалы ко лбу в знак благодарности.
— Вы,
стало быть, отказываетесь, не хотите взять
землю? — спросил Нехлюдов, обращаясь к нестарому,
с сияющим лицом босому крестьянину в оборванном кафтане, который держал особенно прямо на согнутой левой руке свою разорванную шапку так, как держат солдаты свои шапки, когда по команде снимают их.
Ибо в каждый час и каждое мгновение тысячи людей покидают жизнь свою на сей
земле и души их
становятся пред Господом — и сколь многие из них расстались
с землею отъединенно, никому не ведомо, в грусти и тоске, что никто-то не пожалеет о них и даже не знает о них вовсе: жили ль они или нет.
Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух
земли, и сразится
с тобою, и победит тебя, и все пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь
с небеси!» Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а
стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные.
Это и теперь, конечно, так в строгом смысле, но все-таки не объявлено, и совесть нынешнего преступника весьма и весьма часто вступает
с собою в сделки: «Украл, дескать, но не на церковь иду, Христу не враг» — вот что говорит себе нынешний преступник сплошь да рядом, ну а тогда, когда церковь
станет на место государства, тогда трудно было бы ему это сказать, разве
с отрицанием всей церкви на всей
земле: «Все, дескать, ошибаются, все уклонились, все ложная церковь, я один, убийца и вор, — справедливая христианская церковь».
Но когда мальчик через две недели помер от молочницы, то сам его уложил в гробик,
с глубокою тоской смотрел на него и, когда засыпали неглубокую маленькую его могилку,
стал на колени и поклонился могилке в
землю.
Все тогда встали
с мест своих и устремились к нему; но он, хоть и страдающий, но все еще
с улыбкой взирая на них, тихо опустился
с кресел на пол и
стал на колени, затем склонился лицом ниц к
земле, распростер свои руки и, как бы в радостном восторге, целуя
землю и молясь (как сам учил), тихо и радостно отдал душу Богу.
Да и многое из самых сильных чувств и движений природы нашей мы пока на
земле не можем постичь, не соблазняйся и сим и не думай, что сие в чем-либо может тебе служить оправданием, ибо спросит
с тебя судия вечный то, что ты мог постичь, а не то, чего не мог, сам убедишься в том, ибо тогда все узришь правильно и спорить уже не
станешь.
Часа через полтора могила была готова. Рабочие подошли к Дерсу и сняли
с него рогожку. Прорвавшийся сквозь густую хвою солнечный луч упал на
землю и озарил лицо покойного. Оно почти не изменилось. Раскрытые глаза смотрели в небо; выражение их было такое, как будто Дерсу что-то забыл и теперь силился вспомнить. Рабочие перенесли его в могилу и
стали засыпать
землею.
Сорванная
с деревьев листва закружилась в вихре и
стала подниматься кверху. Порывы ветра были так сильны, что ломали сучья, пригибали к
земле молодняк и опрокидывали сухие деревья.
Вечером солон убил белку. Он снял
с нее шкурку, затем насадил ее на вертел и
стал жарить, для чего палочку воткнул в
землю около огня. Потом он взял беличий желудок и положил его на угли. Когда он зарумянился, солон
с аппетитом
стал есть его содержимое. Стрелки начали плеваться, но это мало смущало солона. Он сказал, что белка — животное чистое, что она ест только орехи да грибки, и предлагал отведать этого лакомого блюда. Все отказались…
Холодный, пронзительный ветер не позволял нам долго любоваться красивой картиной и принуждал к спуску в долину.
С каждым шагом снегу
становилось все меньше и меньше. Теперь мы шли по мерзлому мху. Он хрустел под ногами и оставался примятым к
земле.
Казалось, что все злые духи собрались в одно место и
с воем и плачем носились по тайге друг за другом, точно они хотели разрушить порядок, данный природе, и создать снова хаос на
земле. Слышались то исступленный плач и стенания, то дикий хохот и вой; вдруг на мгновение наступала тишина, и тогда можно было разобрать, что происходит поблизости. Но уже по этим перерывам было видно, что ветер скоро
станет стихать.
Дерсу поднялся
с земли и
стал приводить в порядок костер.
Что-то сделалось
с солнцем. Оно уже не так светило, как летом, вставало позже и рано торопилось уйти на покой. Трава на
земле начала сохнуть и желтеть. Листва на деревьях тоже
стала блекнуть. Первыми почувствовали приближение зимы виноградники и клены. Они разукрасились в оранжевые, пурпуровые и фиолетовые тона.
30-го числа вечером миноносцы дошли до залива Джигит. П.Г. Тигерстедт предложил мне переночевать на судне, а завтра
с рассветом начать выгрузку. Всю ночь качался миноносец на мертвой зыби. Качка была бортовая, и я
с нетерпением ждал рассвета.
С каким удовольствием мы все сошли на твердую
землю! Когда миноносцы
стали сниматься
с якоря, моряки помахали нам платками, мы ответили им фуражками. В рупор ветром донесло: «Желаем успеха!» Через 10 минут миноносцы скрылись из виду.
Выбрав один из них, мы
стали взбираться на хребет. По наблюдениям Дерсу, дождь должен быть затяжным. Тучи низко ползли над
землей и наполовину окутывали горы. Следовательно, на вершине хребта мы увидели бы только то, что было в непосредственной от нас близости. К тому же взятые
с собой запасы продовольствия подходили к концу. Это принудило нас на другой день спуститься в долину.
Дойдя до реки Кулумбе, я сел на камень и
стал вслушиваться в тихие, как шепот, звуки, которыми всегда наполняется тайга в часы сумерек. Безбрежный океан, сонная
земля и глубокое темное небо
с миллионами неведомых светил одинаково казались величественными.
Ущелье, по которому мы шли, было длинное и извилистое. Справа и слева к нему подходили другие такие же ущелья. Из них
с шумом бежала вода. Распадок [Местное название узкой долины.]
становился шире и постепенно превращался в долину. Здесь на деревьях были старые затески, они привели нас на тропинку. Гольд шел впереди и все время внимательно смотрел под ноги. Порой он нагибался к
земле и разбирал листву руками.
Как только начала заниматься заря, пернатое царство поднялось на воздух и
с шумом и гамом снова понеслось к югу. Первыми снялись гуси, за ними пошли лебеди, потом утки, и уже последними тронулись остальные перелетные птицы. Сначала они низко летели над
землей, но по мере того как
становилось светлее, поднимались все выше и выше.
Чем более мы углублялись в горы, тем порожистее
становилась река. Тропа
стала часто переходить
с одного берега на другой. Деревья, упавшие на
землю, служили природными мостами. Это доказывало, что тропа была пешеходная. Помня слова таза, что надо придерживаться конной тропы, я удвоил внимание к югу. Не было сомнения, что мы ошиблись и пошли не по той дороге. Наша тропа, вероятно, свернула в сторону, а эта, более торная, несомненно, вела к истокам Улахе.
Чем дальше, тем лес
становился глуше. В этой девственной тайге было что-то такое, что манило в глубину ее и в то же время пугало своей неизвестностью. В спокойном проявлении сил природы здесь произрастали представители всех лиственных и хвойных пород маньчжурской флоры. Эти молчаливые великаны могли бы многое рассказать из того, чему они были свидетелями за 200 и 300
с лишним лет своей жизни на
земле.
Должно быть, солнце скрылось за горизонтом, потому что вдруг
стало темно. Дневной свет некоторое время еще спорил
с сумерками, но видно было, что ночь скоро возьмет верх и завладеет сперва
землей, а потом и небесами.
Он молча остановился, снял
с плеча свою берданку, приставил ее к дереву, сошки воткнул в
землю и
стал искать свою трубку.
Я спал плохо, раза два просыпался и видел китайцев, сидящих у огня. Время от времени
с поля доносилось ржание какой-то неспокойной лошади и собачий лай. Но потом все стихло. Я завернулся в бурку и заснул крепким сном. Перед солнечным восходом пала на
землю обильная роса. Кое-где в горах еще тянулся туман. Он словно боялся солнца и старался спрятаться в глубине лощины. Я проснулся раньше других и
стал будить команду.
С вершины перевала нам открылся великолепный вид на реку Улахе. Солнце только что скрылось за горизонтом. Кучевые облака на небе и дальние горы приняли неясно-пурпуровую окраску. Справа от дороги светлой полосой змеилась река. Вдали виднелись какие-то фанзы. Дым от них не подымался кверху, а стлался по
земле и казался неподвижным. В стороне виднелось небольшое озерко. Около него мы
стали биваком.
Пока молния сверкала вдали, было ясно видно, где именно происходят контакты небесного электричества
с землей, но когда она
стала вспыхивать в непосредственной близости, то утратила свой искровый характер.
Днем четвероногие обитатели тайги забиваются в чащу, но перед сумерками начинают подыматься со своих лежек. Сначала они бродят по опушкам леса, а когда ночная мгла окутает
землю, выходят пастись на поляны. Казаки не
стали дожидаться сумерек и пошли тотчас, как только развьючили лошадей и убрали седла. На биваке остались мы вдвоем
с Дерсу.
Пока
земля прикрыта дерном, она может еще сопротивляться воде, но как только цельность дернового слоя нарушена, начинается размывание. Быстро идущая вода уносит
с собой легкие частицы
земли, оставляя на месте только щебень. От ила, который вместе
с пресной водой выносится реками, море около берегов, полосой в несколько километров, из темно-зеленого
становится грязно-желтым.