Неточные совпадения
— Друг мой! — повторила графиня Лидия Ивановна, не спуская с него глаз, и вдруг брови ее поднялись внутренними сторонами, образуя треугольник на лбу;
некрасивое желтое лицо ее
стало еще
некрасивее; но Алексей Александрович почувствовал, что она жалеет его и готова плакать. И на него нашло умиление: он схватил ее пухлую руку и
стал целовать ее.
На другой день поутру я только что
стал одеваться, как дверь отворилась, и ко мне вошел молодой офицер невысокого роста, с лицом смуглым и отменно
некрасивым, но чрезвычайно живым.
Оставаясь таким же
некрасивым, каким был, он
стал ловчее, легче, но в нем явилось что-то грубоватое.
Клим взглянул на
некрасивую девочку неодобрительно, он
стал замечать, что Люба умнеет, и это было почему-то неприятно. Но ему очень нравилось наблюдать, что Дронов
становится менее самонадеян и уныние выступает на его исхудавшем, озабоченном лице. К его взвизгивающим вопросам примешивалась теперь нота раздражения, и он слишком долго и громко хохотал, когда Макаров, объясняя ему что-то, пошутил...
— Да-с, вступаю в законный брак, — ответил он застенчиво. Я удивлялся героической отваге женщины, решающейся идти за этого доброго, но уж чересчур
некрасивого человека. Но когда, через две-три недели, я увидел у него в доме девочку лет восьмнадцати, не то чтоб красивую, но смазливенькую и с живыми глазками, тогда я
стал смотреть на него как на героя.
Несмотря на экстренно
некрасивую наружность, годам к двадцати Антось выработался в настоящего деревенского ловеласа. Из самого своего безобразия он сделал орудие своеобразного грубоватого юмора. Кроме того, женское сердце чутко, и деревенские красавицы разгадали, вероятно, сердце артиста под грубой оболочкой. Как бы то ни было, со своими шутками и скрипицей Антось
стал душой общества на вечерницах.
— Посмотри, Паша, какие мы с тобой старые да
некрасивые стали… Вот у тебя морщины около глаз, и волос скоро седеть будет. Совсем состарились.
И тотчас же представлялась ему Любка, представлялась издалека, точно из туманной глубины времен, неловкая, робкая, с ее
некрасивым и милым лицом, которое
стало вдруг казаться бесконечно родственным, давным-давно привычным и в то же время несправедливо, без повода, неприятным.
Все они, молодые и немолодые, красивые и
некрасивые, были набелены и нарумянены и,
став в круг, ходили и пели: «Ой, Дунай ты, мой Дунай, сын Иванович Дунай!» или: «Ой, Дидо-Ладо, вытопчем, вытопчем!» Около этих хороводов ходили также и молодые парни из купцов и мещан, в длинных сюртуках своих и чуйках.
В входной двери фотографического магазина зазвонил колокольчик. Гимназисты вошли, оглядывая пустой магазин с полками, установленными принадлежностями, и с витринами на прилавках. Из задней двери вышла
некрасивая с добрым лицом женщина и,
став за прилавком, спросила, что нужно.
Однажды приехал какой-то гость из ее стороны, где жили ее родные. Гость был пожилой,
некрасивый человек, говорил все об урожае да о своем сенатском деле, так что Александр, соскучившись слушать его, ушел в соседнюю комнату. Ревновать было не к чему. Наконец гость
стал прощаться.
—
Некрасивая, чай,
стала? — виновато спросила она.
Боже мой! Егорушка быстро вскочил,
стал на колени и поглядел на белую фуражку. В малорослом сером человечке, обутом в большие сапоги, сидящем на
некрасивой лошаденке и разговаривающем с мужиками в такое время, когда все порядочные люди спят, трудно было узнать таинственного, неуловимого Варламова, которого все ищут, который всегда «кружится» и имеет денег гораздо больше, чем графиня Драницкая.
Егорушка заглянул в ведро: оно было полно; из воды высовывала свою
некрасивую морду молодая щука, а возле нее копошились раки и мелкие рыбешки. Егорушка запустил руку на дно и взболтал воду; щука исчезла под раками, а вместо нее всплыли наверх окунь и линь. Вася тоже заглянул в ведро. Глаза его замаслились, и лицо
стало ласковым, как раньше, когда он видел лисицу. Он вынул что-то из ведра, поднес ко рту и
стал жевать. Послышалось хрустенье.
И когда я долго смотрю на длинный полосатый ковер, который тянется через весь коридор, мне приходит на мысль, что в жизни этой женщины я играю странную, вероятно, фальшивую роль и что уже не в моих силах изменить эту роль; я бегу к себе в номер, падаю на постель и думаю, думаю и не могу ничего придумать, и для меня ясно только, что мне хочется жить и что чем
некрасивее, суше и черствее
становится ее лицо, тем она ближе ко мне и тем сильнее и больней я чувствую наше родство.
Елпидифору Мартынычу князь не говорил об этом письме, потому что не знал еще, что тот скажет:
станет ли он подтверждать подозрение князя в том, что его обманывают, или будет говорить, что княгиня невинна; но князю не хотелось ни того, ни другого слышать: в первом случае пропал бы из его воображения чистый образ княгини, а во втором — он сам себе показался бы очень
некрасивым нравственно, так как за что же он тогда почти насильно прогнал от себя княгиню?
— Это с чего ты взял, что я сочиню тебе сцену? — воскликнула Елена, гордо поднимая перед ним свою голову. — Слишком ошибаешься!.. Прошла та пора: теперь я тебя очень хорошо понимаю, и если бы ты даже
стал притворяться передо мною, так я бы это сейчас увидела, и ты к теперешним своим качествам прибавил бы в глазах моих еще новое, весьма
некрасивое.
Все мы, конечно, были знакомы г-ну Шмиту. Он был истинный артист своего дела и знал студентов не только по фамилиям, но и по степени их аппетита и по их вкусам. Меня всегда забавляло странное сходство толстого и
некрасивого немца с его субтильной и хорошенькой дочкой. Когда он смеялся, широкий рот раскрывался до ушей, и он
становился похож на толстую лягушку… Девушка казалась мне теперь маленьким головастиком…
Когда Татьяна Васильевна читала
статью, слезы капали из ее
некрасивых глаз.
Об Анисиме
стали забывать. Как-то пришло от него письмо, написанное в стихах, на большом листе бумаги в виде прошения, всё тем же великолепным почерком. Очевидно, и его друг Самородов отбывал с ним вместе наказание. Под стихами была написана
некрасивым, едва разборчивым почерком одна строчка: «Я всё болею тут, мне тяжко, помогите ради Христа».
Я снял с себя пальто и прикрыл ее озябшие плечи; она, боясь показаться в мужском пальто смешной и
некрасивой, засмеялась и сбросила его, и в это время я обнял ее и
стал осыпать поцелуями ее лицо, плечи, руки.
Жизнь мальчика около недели висела на волоске. Наконец температура понемногу опустилась, сыпь побледнела, больной начал приходить в себя. Явилась надежда на благоприятный исход. Мне дорог
стал этот чахлый,
некрасивый мальчик с лупившейся на лице кожей и апатичным взглядом. Счастливая мать восторженно благодарила меня.
Вечером, когда стемнело, ему
стало нестерпимо скучно, как никогда не было, — хоть в петлю полезай! От скуки и с досады на жену он напился, как напивался в прежнее время, когда был неженатым. В хмелю он бранился скверными словами и кричал жене, что у нее злое,
некрасивое лицо и завтра же он прогонит ее к отцу.
Жадные до впечатлений девочки мигом окружили меня. Я плохо сознавала, какую
некрасивую роль решила исполнить. Я была во власти одной мысли, одного желания: отомстить, во что бы то ни
стало отомстить гордой, злой девочке, которая грубо оттолкнула меня, насмеялась над моим великодушным порывом.
— Может быть, все… ты… другие… Но не Феничка… Как вышла я из лазарета, помнишь, как все обрадовались тогда, а она посмотрела так удивленно и говорит: «Какая ты
некрасивая стала, Наташа! Ты уж меня извини, — говорит, — я тебя обожать больше не буду… Вон, — говорит, — ты худая, желтая, глаза как плошки… А я, — говорит, — красоту люблю…»
Наискосок от окна, на платформе, у столика стояли две монашки в
некрасивых заостренных клобуках и потертых рясах, с книжками, такие же загорелые, морщинистые, с туповатыми лицами, каких он столько раз видал в городах, по ярмаркам и по базарам торговых сел, непременно по две, с кружкой или книжкой под покровом. На столе лежали для продажи изделия монастыря — кружева и вышивания… Там до сих пор водятся большие мастерицы; одна из них угодила во дворец Елизаветы Петровны и
стала мамкой императора Павла.
В ту же зиму Сонечка вышла за офицера
некрасивой наружности, без всякого блеска, даже без большого состояния, одного из сыновей поэта Баратынского, к немалому удивлению всех ее поклонников. Они поселились в Петербурге, и у меня
стало зимним домом больше.
— А отчего ж ты ревешь и
некрасивая стала?