Неточные совпадения
Он знал очень хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни
стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна, и поэтому он с
гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
Он слушал ее, невольно склоняясь всем
станом, как бы желая этим смягчить для нее тяжесть ее положения. Но как только она сказала это, он вдруг выпрямился, и лицо его приняло
гордое и строгое выражение.
Люди
становились полукругом перед чаном, затылками к Самгину; но по тому, как торжественно вышагивал Вася, Самгин подумал, что он, вероятно, улыбается своей
гордой, глупой улыбкой.
Он усмехался с ироническим сожалением. В нем явилось нечто важное и самодовольное; ходил он медленно, выгибая грудь, как солдат; снова отрастил волосы до плеч, но завивались они у него уже только на концах, а со щек и подбородка опускались тяжело и прямо, как нитки деревенской пряжи. В пустынных глазах его сгустилось нечто
гордое, и они
стали менее прозрачны.
Он переживал волнение, новое для него. За окном бесшумно кипела густая, белая муть, в мягком, бесцветном сумраке комнаты все вещи как будто задумались, поблекли; Варавка любил картины, фарфор, после ухода отца все в доме неузнаваемо изменилось,
стало уютнее, красивее, теплей. Стройная женщина с суховатым,
гордым лицом явилась пред юношей неиспытанно близкой. Она говорила с ним, как с равным, подкупающе дружески, а голос ее звучал необычно мягко и внятно.
Красавина. Не тронь его, пущай! Что это ты такой
гордый стал? Аль нашел на дороге сумму какую значительную?
И день настал. Встает с одра
Мазепа, сей страдалец хилый,
Сей труп живой, еще вчера
Стонавший слабо над могилой.
Теперь он мощный враг Петра.
Теперь он, бодрый, пред полками
Сверкает
гордыми очами
И саблей машет — и к Десне
Проворно мчится на коне.
Согбенный тяжко жизнью старой,
Так оный хитрый кардинал,
Венчавшись римскою тиарой,
И прям, и здрав, и молод
стал.
Тогда лишь только
стало явно,
Зачем бежала своенравно
Она семейственных оков,
Томилась тайно, воздыхала
И на приветы женихов
Молчаньем
гордым отвечала,
Зачем так тихо за столом
Она лишь гетману внимала,
Когда беседа ликовала
И чаша пенилась вином...
И вслед за этими беспощадными словами я схватил шапку и
стал надевать шубу. Анна Андреевна молча и сурово наблюдала меня. Мне жаль было, — о, мне жаль было эту
гордую девушку! Но я выбежал из квартиры, не оставив ей ни слова в надежду.
О, я чувствовал, что она лжет (хоть и искренно, потому что лгать можно и искренно) и что она теперь дурная; но удивительно, как бывает с женщинами: этот вид порядочности, эти высшие формы, эта недоступность светской высоты и
гордого целомудрия — все это сбило меня с толку, и я
стал соглашаться с нею во всем, то есть пока у ней сидел; по крайней мере — не решился противоречить.
Гордый человек прямо
стал передо мной загадкой, оскорбившей меня до глубины.
Ему
становилась понятною болезнь Ивана: «Муки
гордого решения, глубокая совесть!» Бог, которому он не верил, и правда его одолевали сердце, все еще не хотевшее подчиниться.
Она увидела, что храбрость и
гордое самолюбие не исключительно принадлежат одному сословию, и с тех пор
стала оказывать молодому учителю уважение, которое час от часу
становилось внимательнее.
Это наконец им надоело и оскорбило их, меня
стали считать
гордым, насмешником, и дружба барышень заметно стыла — хотя в одиночку каждая пробовала на мне самые опасные взгляды свои.
Эпиграфом к
статье я взял стих Пушкина: «Ты царь, живи один, дорогою свободной иди, куда тебя влечет твой
гордый ум».
Один раз я вздрогнул. Мне показалось, что прошел брат торопливой походкой и размахивая тросточкой… «Не может быть», — утешил я себя, Но все-таки
стал быстрее перелистывать страницы… Вторая женитьба мистера Домби…
Гордая Эдифь… Она любит Флоренсу и презирает мистера Домби. Вот, вот, сейчас начнется… «Да вспомнит мистер Домби…»
Отщепленной от народного целого интеллигенции всего мира поверилось, что она окончательно вступила в третий фазис развития, окончательно освободилась от пережитков прошлого, что знанием для нее исчерпывается восприятие мира и сознательное отношение к миру, что все человечество тогда лишь
станет на высоту самосознания, когда вырвет из своей души семя веры и отдастся
гордому, самодержавному, всесильному знанию.
И она сознавала, что
гордая «пани» смиряется в ней перед конюхом-хлопом. Она забывала его грубую одежду и запах дегтя, и сквозь тихие переливы песни вспоминалось ей добродушное лицо, с мягким выражением серых глаз и застенчиво-юмористическою улыбкой из-под длинных усов. По временам краска гнева опять приливала к лицу и вискам молодой женщины: она чувствовала, что в борьбе из-за внимания ее ребенка она
стала с этим мужиком на одну арену, на равной ноге, и он, «хлоп», победил.
Впервые еще он
стал центром оживленных разговоров, и в его душе зарождалось
гордое сознание своей силы.
Очей моих томных огонь голубой
И черная с синим отливом
Большая коса, и румянец густой
На личике смуглом, красивом,
И рост мой высокий, и гибкий мой
стан,
И
гордая поступь — пленяли
Тогдашних красавцев: гусаров, улан,
Что близко с полками стояли.
— Он ныне
гордый стал, — поддержал Ястребов расшутившегося секретаря. — Голой рукой и не возьмешь…
И вот Женька, эта
гордая Женька,
стала целовать колени и руки артистки и говорила...
«Любящее и
гордое сердечко, — подумал я, — а как долго надо мне было заслужить, чтоб ты для меня
стала… Нелли». Но теперь я уже знал, что ее сердце предано мне навеки.
Она аккуратно носила на фабрику листовки, смотрела на это как на свою обязанность и
стала привычной для сыщиков, примелькалась им. Несколько раз ее обыскивали, но всегда — на другой день после того, как листки появлялись на фабрике. Когда с нею ничего не было, она умела возбудить подозрение сыщиков и сторожей, они хватали ее, обшаривали, она притворялась обиженной, спорила с ними и, пристыдив, уходила,
гордая своей ловкостью. Ей нравилась эта игра.
И все ясней и ясней
становилась для него мысль, что существуют только три
гордых призвания человека: наука, искусство и свободный физический труд.
Я возвратился в Париж осенью прошлого года. Я ехал туда с
гордым чувством: республика укрепилась, говорил я себе,
стало быть, законное правительство восторжествовало. Но при самом въезде меня возмутило одно обстоятельство. Париж… вонял!! 39 Еще летом в Эмсе, когда мне случалось заметить, что около кургауза пахнет не совсем благополучно, мне говорили: это еще что! вот в Мариенбаде или в Париже, ну, там действительно…
Явился как-то на зимовник молодой казак, Иван Подкопаев, нанялся в табунщики, оказался прекрасным наездником и вскоре
стал первым помощником старика. Казак влюбился в хозяйскую дочь, а та в него. Мать, видя их взаимность, хотела их поженить, но
гордый отец мечтал ее видеть непременно за офицером, и были приезжавшие ремонтеры, которые не прочь бы жениться на богатой коннозаводчице.
По рассказам ее, размолвка началась от «строптивого и насмешливого» характера Лизы; «
гордый же Николай Всеволодович, хоть и сильно был влюблен, но не мог насмешек перенести и сам
стал насмешлив».
Он налил рюмку, встал и с некоторою торжественностью перешел через комнату в другой угол, где поместилась его спутница на мешке, чернобровая бабенка, так надоедавшая ему дорогой расспросами. Бабенка законфузилась и
стала было отнекиваться, но, высказав всё предписанное приличием, под конец встала, выпила учтиво, в три хлебка, как пьют женщины, и, изобразив чрезвычайное страдание в лице, отдала рюмку и поклонилась Степану Трофимовичу. Он с важностию отдал поклон и воротился за стол даже с
гордым видом.
Но такою
гордою и независимою она бывала только наедине. Страх не совсем еще выпарился огнем ласк из ее сердца, и всякий раз при виде людей, при их приближении, она терялась и ждала побоев. И долго еще всякая ласка казалась ей неожиданностью, чудом, которого она не могла понять и на которое она не могла ответить. Она не умела ласкаться. Другие собаки умеют
становиться на задние лапки, тереться у ног и даже улыбаться, и тем выражают свои чувства, но она не умела.
По крайней мере все вдруг
стали какие-то
гордые и свысока начали поглядывать на унтер-офицеров.
Рыбак и витязь на брегах
До темной ночи просидели
С душой и сердцем на устах —
Часы невидимо летели.
Чернеет лес, темна гора;
Встает луна — все тихо
стало;
Герою в путь давно пора.
Накинув тихо покрывало
На деву спящую, Руслан
Идет и на коня садится;
Задумчиво безмолвный хан
Душой вослед ему стремится,
Руслану счастия, побед,
И славы, и любви желает…
И думы
гордых, юных лет
Невольной грустью оживляет…
Лицо Жихарева изумительно играет,
становясь то ласковым и сконфуженным, то вдруг
гордым, и — сурово хмурится; вот он чему-то удивился, ахнул, закрыл на секунду глаза, а открыв их, —
стал печален.
Здесь было довольно тихо. Луна
стала совсем маленькой, и синяя ночь была довольно темна, хотя на небе виднелись звезды, и большая, еще не застроенная площадь около центрального парка смутно белела под серебристыми лучами… Далекие дома перемежались с пустырями и заборами, и только в одном месте какой-то
гордый человек вывел дом этажей в шестнадцать, высившийся черною громадой, весь обставленный еще лесами… Эта вавилонская башня резко рисовалась на зареве от освещенного города…
Я услышал резкие и
гордые стоны, жалобу и призыв; затем несколько ворчаний, улыбок, смолкающий напев о былом, — Гез, отняв скрипку,
стал сумрачно ее настраивать, причем сел, вопросительно взглядывая на меня.
Ему
стало жалко и совестно за себя, и вместе с тем он почувствовал
гордое удовольствие, что возбуждает в ней хоть это чувство.
Неужели с вас не довольно мужественного и
гордого сознания, что вы толкаете вперед, выражаясь языком передовых
статей, «колесницу прогресса»?
Подруги Ирины находили ее
гордою и скрытною, братья и сестры ее побаивались, мать ей не доверяла, а отцу
становилось неловко, когда она устремляла на него свои таинственные глаза; но и отцу и матери она внушала чувство невольного уважения не в силу своих качеств, а в силу особенных, неясных ожиданий, которые она в них возбуждала, бог ведает почему.
Но Илья не тронулся с места. Он не ожидал, что эта серьёзная, строгая девушка умеет говорить таким мягким голосом. Его изумило и лицо её: всегда
гордое, теперь оно
стало только озабоченным, и, хотя ноздри на нём раздулись ещё шире, в нём было что-то очень хорошее, простое, раньше не виданное Ильей. Он рассматривал девушку и молча, смущённо улыбался.
И когда я в эти минуты вспоминал о прежних
гордых мечтах, то в темной беседке я слышал свой собственный смех, такой странный и жалкий, что мне
становилось жутко: казалось, кто-то другой смеется здесь надо мною…
— Евлампия-то? Хуже Анны! Вся, как есть, совсем в Володькины руки отдалась. По той причине она и вашему солдату-то отказала. По его, по Володькину, приказу. Анне — видимое дело — следовало бы обидеться, да она и терпеть сестры не может, а покоряется! Околдовал, проклятый! Да ей же, Анне, вишь, думать приятно, что вот, мол, ты, Евлампия, какая всегда была
гордая, а теперь вон что из тебя
стало!.. О… ох, ох! Боже мой, боже!
— Видеть Кавказ, — внушает Серафим, — значит видеть истинное лицо земли, на коем — не противореча — сливаются в одну улыбку и снежная чистота души ребёнка и
гордая усмешка мудрости дьявольской. Кавказ — проба сил человека: слабый дух подавляется там и трепещет в страхе пред силами земли, сильный же, насыщаясь ещё большей крепостью,
становится высок и остр, подобно горе, возносящей алмазную вершину свою во глубину небесных пустынь, а вершина эта — престол молний.
Яков. Должно, что знает. Жил я прежде у генерала. под Москвой, сердитый был такой,
гордый — страсть, генерал-то! Так заболела у него дочка. Сейчас послали за этим. Тысячу рублей — приеду… Ну, сговорились, приехал. Так что-то не потрафили ему. Так, батюшки мои, как цыкнет на генерала. AI говорит, так так-то ты меня унажаешь, так-то? Так не
стану ж лечить! — Так куда тебе! генерал-то и гордость свою забыл, всячески улещает. Батюшка! только не бросай!
Тогда меня
стали учить поочередно и учили до самого конца репетиции положительно все: и
гордый Лара-Ларский с пренебрежительным и брезгливым видом, и старый оплывший благородный отец Гончаров, у которого дряблые щеки в красных жилках висели ниже подбородка, и резонер Боев, и простак Акименко с искусственно наигранной миной Иванушки-дурачка…
О, вечность, вечность! Что найдем мы там
За неземной границей мира? — Смутный,
Безбрежный океан, где нет векам
Названья и числа; где бесприютны
Блуждают звезды вслед другим звездам.
Заброшен в их немые хороводы,
Что
станет делать
гордый царь природы,
Который верно создан всех умней,
Чтоб пожирать растенья и зверей,
Хоть между тем (пожалуй, клясться
стану)
Ужасно сам похож на обезьяну.
Его отец богатый был маркиз,
Но жертвой
стал народного волненья:
На фонаре однажды он повис,
Как было в моде, вместо украшенья.
Приятель наш, парижский Адонис,
Оставив прах родителя судьбине,
Не поклонился
гордой гильотине:
Он молча проклял вольность и народ,
И натощак отправился в поход,
И, наконец, едва живой от муки,
Пришел в Россию поощрять науки.
Корней Васильев из сильного, богатого,
гордого человека
стал тем, что он был теперь: старым побирушкой, у которого ничего не было, кроме изношенной одежи на теле, солдатского билета и двух рубах в сумке.
Обнять
гордой мыслью все мироздание, направить могучую руку на славные подвиги,
стать одному против целого мира, разрушить все препятствия и отыскать свое счастье в наслаждениях высокой славы и верной любви — вот возвышенные стремления юношеского возраста.
А ангел через три дня оставил тело правителя. Похоронили тело, и жалел народ своего правителя, который сначала
гордым был, а после кротким
стал.
Ход поворотил направо. Там, за деревянной óгорожью, в небольшой рощице, середь старых и новых могил, возвышались два каменных надгробия. Под одним лежала предшественница Манефы, мать Екатерина, под другим — мать Платонида, в келье которой
гордая красавица Матренушка
стала смиренной старицей Манефой…