Неточные совпадения
Подозвавши Власа, Петр Иванович и
спроси его потихоньку: «Кто, говорит, этот молодой человек?» — а Влас и отвечает
на это: «Это», — говорит…
Слуга. Вы изволили в первый день
спросить обед, а
на другой день только закусили семги и потом пошли всё в долг брать.
Да если
спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении,
на которую назад тому пять лет была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела.
С утра встречались странникам
Все больше люди малые:
Свой брат крестьянин-лапотник,
Мастеровые, нищие,
Солдаты, ямщики.
У нищих, у солдатиков
Не
спрашивали странники,
Как им — легко ли, трудно ли
Живется
на Руси?
Солдаты шилом бреются,
Солдаты дымом греются —
Какое счастье тут?..
«Точеные-то столбики
С балкону, что ли, умница?» —
Спросили мужики.
— С балкону!
«То-то высохли!
А ты не дуй! Сгорят они
Скорее, чем карасиков
Изловят
на уху...
— А где, пичуга малая, —
Спросили братья Губины, —
Найдешь вина и хлебушка
Ты
на семь мужиков...
Скотинин. Да с ним
на роду вот что случилось. Верхом
на борзом иноходце разбежался он хмельной в каменны ворота. Мужик был рослый, ворота низки, забыл наклониться. Как хватит себя лбом о притолоку, индо пригнуло дядю к похвям потылицею, и бодрый конь вынес его из ворот к крыльцу навзничь. Я хотел бы знать, есть ли
на свете ученый лоб, который бы от такого тумака не развалился; а дядя, вечная ему память, протрезвясь,
спросил только, целы ли ворота?
На ком обрушатся?" —
спрашивали себя оцепенелые горожане.
— А часто у вас секут? —
спросил он письмоводителя, не поднимая
на него глаз.
— Где жители? —
спрашивал Бородавкин, сверкая
на попа глазами.
— Зачем? —
спросил, указывая глазами
на реку, Угрюм-Бурчеев у сопровождавших его квартальных, когда прошел первый момент оцепенения.
— Что такое? —
спросил Грустилов, высовываясь из кареты и кося исподтишка глазами
на наряд предводительши.
Поэтому почти наверное можно утверждать, что он любил амуры для амуров и был ценителем женских атуров [Ату́ры (франц.) — всевозможные украшения женского наряда.] просто, без всяких политических целей; выдумал же эти последние лишь для ограждения себя перед начальством, которое, несмотря
на свой несомненный либерализм, все-таки не упускало от времени до времени
спрашивать: не пора ли начать войну?
— Смотрел я однажды у пруда
на лягушек, — говорил он, — и был смущен диаволом. И начал себя бездельным обычаем
спрашивать, точно ли один человек обладает душою, и нет ли таковой у гадов земных! И, взяв лягушку, исследовал. И по исследовании нашел: точно; душа есть и у лягушки, токмо малая видом и не бессмертная.
Когда он стал
спрашивать,
на каком основании освободили заложников, ему сослались
на какой-то регламент, в котором будто бы сказано:"Аманата сечь, а будет который уж высечен, и такого более суток отнюдь не держать, а выпущать домой
на излечение".
Остановившись в градоначальническом доме и осведомившись от письмоводителя, что недоимок нет, что торговля процветает, а земледелие с каждым годом совершенствуется, он задумался
на минуту, потом помялся
на одном месте, как бы затрудняясь выразить заветную мысль, но наконец каким-то неуверенным голосом
спросил...
Все это обнаруживало нечто таинственное, и хотя никто не
спросил себя, какое кому дело до того, что градоначальник спит
на леднике, а не в обыкновенной спальной, но всякий тревожился.
— А это что? —
спросил он, указывая
на оловянных солдатиков.
Более всего заботила его Стрелецкая слобода, которая и при предшественниках его отличалась самым непреоборимым упорством. Стрельцы довели энергию бездействия почти до утонченности. Они не только не являлись
на сходки по приглашениям Бородавкина, но, завидев его приближение, куда-то исчезали, словно сквозь землю проваливались. Некого было убеждать, не у кого было ни о чем
спросить. Слышалось, что кто-то где-то дрожит, но где дрожит и как дрожит — разыскать невозможно.
— Ах, ляд вас побери! — говорил неустрашимый штаб-офицер, взирая
на эту картину. — Что ж мы, однако, теперь будем делать? —
спрашивал он в тоске помощника градоначальника.
И действительно, в городе вновь сделалось тихо; глуповцы никаких новых бунтов не предпринимали, а сидели
на завалинках и ждали. Когда же проезжие
спрашивали: как дела? — то отвечали...
Рассказав этот случай, летописец
спрашивает себя: была ли польза от такого закона? — и отвечает
на этот вопрос утвердительно.
На другой день поехали наперерез и, по счастью, встретили по дороге пастуха. Стали его
спрашивать, кто он таков и зачем по пустым местам шатается, и нет ли в том шатании умысла. Пастух сначала оробел, но потом во всем повинился. Тогда его обыскали и нашли хлеба ломоть небольшой да лоскуток от онуч.
Долго ли, коротко ли они так жили, только в начале 1776 года в тот самый кабак, где они в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел, выпил косушку,
спросил целовальника, много ли прибавляется пьяниц, но в это самое время увидел Аленку и почувствовал, что язык у него прилип к гортани. Однако при народе объявить о том посовестился, а вышел
на улицу и поманил за собой Аленку.
— Долго ли нам гореть будет? —
спросили они его, когда он после некоторых колебаний появился
на крыльце.
— Что ты, Анисьюшка, делаешь?
на что ямку копаешь? —
спрашивали они.
— Так выпотроши же дичь, — сказал он дрожащим голосом Филиппу, стараясь не смотреть
на Васеньку, — и наложи крапивы. А мне
спроси хоть молока.
Слушая эти голоса, Левин насупившись сидел
на кресле в спальне жены и упорно молчал
на ее вопросы о том, что с ним; но когда наконец она сама, робко улыбаясь,
спросила: «Уж не что ли нибудь не понравилось тебе с Весловским?» его прорвало, и он высказал всё; то, что он высказывал, оскорбляло его и потому еще больше его раздражало.
Вронскому, бывшему при нем как бы главным церемониймейстером, большого труда стоило распределять все предлагаемые принцу различными лицами русские удовольствия. Были и рысаки, и блины, и медвежьи охоты, и тройки, и Цыгане, и кутежи с русским битьем посуды. И принц с чрезвычайною легкостью усвоил себе русский дух, бил подносы с посудой, сажал
на колени Цыганку и, казалось,
спрашивал: что же еще, или только в этом и состоит весь русский дух?
— Да, — краснея за священника, отвечал Левин. «К чему ему нужно
спрашивать об этом
на исповеди?» подумал он.
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда
на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и
спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
— Со мной? — сказала она удивленно, вышла из двери и посмотрела
на него. — Что же это такое? О чем это? —
спросила она садясь. — Ну, давай переговорим, если так нужно. А лучше бы спать.
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не
спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал
на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Левин покраснел гораздо больше ее, когда она сказала ему, что встретила Вронского у княгини Марьи Борисовны. Ей очень трудно было сказать это ему, но еще труднее было продолжать говорить о подробностях встречи, так как он не
спрашивал ее, а только нахмурившись смотрел
на нее.
— Уйди, Дуняша, я позову тогда, — сказала Кити. — Что с тобой? —
спросила она, решительно говоря ему «ты», как только девушка вышла. Она заметила его странное лицо, взволнованное и мрачное, и
на нее нашел страх.
Левин посмотрел
на него,
спрашивая взглядом, смеется ли он над ним. Но доктор и не думал смеяться.
— А это что кричит? —
спросил Облонский, обращая внимание Левина
на протяжное гуканье, как будто тонким голоском, шаля, ржал жеребенок.
Как всегда кажется, что зашибаешь, как нарочно, именно больное место, так и теперь Степан Аркадьич чувствовал, что
на беду нынче каждую минуту разговор нападал
на больное место Алексея Александровича. Он хотел опять отвести зятя, но сам Алексей Александрович с любопытством
спросил.
— Никогда не
спрашивал себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко. Ведь мое всё состояние тут, — он показал
на боковой карман, — и теперь я богатый человек; а нынче поеду в клуб и, может быть, выйду нищим. Ведь кто со мной садится — тоже хочет оставить меня без рубашки, а я его. Ну, и мы боремся, и в этом-то удовольствие.
«Разумеется, я скажу, что Бетси прислала меня
спросить, приедет ли она
на скачки. Разумеется, поеду», решил он сам с собой, поднимая голову от книги. И, живо представив себе счастье увидать ее, он просиял лицом.
Ни у кого не
спрашивая о ней, неохотно и притворно-равнодушно отвечая
на вопросы своих друзей о том, как идет его книга, не
спрашивая даже у книгопродавцев, как покупается она, Сергей Иванович зорко, с напряженным вниманием следил за тем первым впечатлением, какое произведет его книга в обществе и в литературе.
Когда она вошла в спальню, Вронский внимательно посмотрел
на нее. Он искал следов того разговора, который, он знал, она, так долго оставаясь в комнате Долли, должна была иметь с нею. Но в ее выражении, возбужденно-сдержанном и что-то скрывающем, он ничего не нашел, кроме хотя и привычной ему, но всё еще пленяющей его красоты, сознания ее и желания, чтоб она
на него действовала. Он не хотел
спросить ее о том, что они говорили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала только...
Кити с гордостью смотрела
на своего друга. Она восхищалась и ее искусством, и ее голосом, и ее лицом, но более всего восхищалась ее манерой, тем, что Варенька, очевидно, ничего не думала о своем пении и была совершенно равнодушна к похвалам; она как будто
спрашивала только: нужно ли еще петь или довольно?
— О чем это: и не хочу думать? —
спросил Левин, входя
на террасу.
Он быстро вскочил. «Нет, это так нельзя! — сказал он себе с отчаянием. — Пойду к ней,
спрошу, скажу последний раз: мы свободны, и не лучше ли остановиться? Всё лучше, чем вечное несчастие, позор, неверность!!» С отчаянием в сердце и со злобой
на всех людей,
на себя,
на нее он вышел из гостиницы и поехал к ней.
Степан Аркадьич ничего не ответил и только в зеркало взглянул
на Матвея; во взгляде, которым они встретились в зеркале, видно было, как они понимают друг друга. Взгляд Степана Аркадьича как будто
спрашивал: «это зачем ты говоришь? разве ты не знаешь?»
Поговорив несколько времени и заметив, что Вронский взглянул
на часы, Яшвин
спросил ее, долго ли она пробудет еще в Петербурге, и, разогнув свою огромную фигуру, взялся за кепи.
— А если откажется, кто же будет баллотироваться? —
спросил Левин, поглядывая
на Вронского.
Представь себе, что ты бы шел по улице и увидал бы, что пьяные бьют женщину или ребенка; я думаю, ты не стал бы
спрашивать, объявлена или не объявлена война этому человеку, а ты бы бросился
на него защитил бы обижаемого.
— Что ж, было весело? —
спросила она, с виноватым и кротким выражением
на лице выходя к нему навстречу.