Неточные совпадения
— Откуда, молодцы? —
Спросил у наших странников
Седой мужик (которого
Бабенки звали Власушкой). —
Куда вас
Бог несет?
Я
спрашиваю об общем проявлении
Бога для всего мира со всеми этими туманными пятнами.
— Ну, да не о живых дело;
бог с ними. Я
спрашиваю мертвых.
О чем покойник
спрашивал, зачем он умер или зачем жил, об этом один
Бог ведает.
— Так ты очень молишься богу-то Соня? —
спросил он ее.
— Одно словцо-с, Родион Романович; там насчет всего этого прочего как
бог приведет, а все-таки по форме кой о чем придется спросить-с… так мы еще увидимся, так-с.
— А тебе
бог что за это делает? —
спросил он, выпытывая дальше.
Раздав сии повеления, Иван Кузмич нас распустил. Я вышел вместе со Швабриным, рассуждая о том, что мы слышали. «Как ты думаешь, чем это кончится?» —
спросил я его. «
Бог знает, — отвечал он, — посмотрим. Важного покамест еще ничего не вижу. Если же…» Тут он задумался и в рассеянии стал насвистывать французскую арию.
Рассуждения благоразумного поручика не поколебали меня. Я остался при своем намерении. «Как вам угодно, — сказал Иван Игнатьич, — делайте, как разумеете. Да зачем же мне тут быть свидетелем? К какой стати? Люди дерутся, что за невидальщина, смею
спросить? Слава
богу, ходил я под шведа и под турку: всего насмотрелся».
— Ради
бога! где Марья Ивановна? —
спросил я с неизъяснимым волнением.
— Помилуйте, Петр Андреич! Что это вы затеяли! Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье — и разойдитесь; а мы вас уж помирим. А то: доброе ли дело заколоть своего ближнего, смею
спросить? И добро б уж закололи вы его:
бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это будет похоже? Кто будет в дураках, смею
спросить?
Как это вас
бог принес? по какому делу, смею
спросить?» Я в коротких словах объяснил ему, что я поссорился с Алексеем Иванычем, а его, Ивана Игнатьича, прошу быть моим секундантом.
— Разве вы не верите в
бога? —
спросила Варвара почему-то с радостью.
— Чудно
спросил, ей-богу!
— Понимаю-с! — прервал его старик очень строгим восклицанием. — Да-с, о республике! И даже — о социализме, на котором сам Иисус Христос голову… то есть который и Христу, сыну
бога нашего, не удался, как это доказано. А вы что думаете об этом, смею
спросить?
— А Любаша еще не пришла, — рассказывала она. — Там ведь после того, как вы себя почувствовали плохо, ад кромешный был. Этот баритон — о, какой удивительный голос! — он оказался веселым человеком, и втроем с Гогиным, с Алиной они
бог знает что делали! Еще? —
спросила она, когда Клим, выпив, протянул ей чашку, — но чашка соскользнула с блюдца и, упав на пол, раскололась на мелкие куски.
— Ой, что это? — наклонясь к нему,
спросила домоправительница испуганным шепотом. — Не выкидыш ли, храни
бог?
— Профессор, вероятно, вы не верите в бытие
бога и для вас
бога — нет! — мягко произнес старичок и, остановив жестом возражение Пыльникова,
спросил: — Вы попробуйте не верить в Распутина?..
— Правда, правда! — перебил Обломов. —
Бог знает, что я мелю… Кто ж, кто этот счастливец? Я и не
спрошу.
— Как это? Всякий день перебирай все углы? —
спросил Захар. — Да что ж это за жизнь? Лучше
Бог по душу пошли!
— Что ж мне делать? Научите, ради
Бога! —
спросил он.
Он глядел на нее и хотел бы, дал бы
бог знает что, даже втайне ждал, чтоб она
спросила «почему?», но она не
спросила, и он подавил вздох.
— Ну, иной раз и сам: правда, святая правда! Где бы помолчать, пожалуй, и пронесло бы, а тут зло возьмет, не вытерпишь, и пошло! Сама посуди: сядешь в угол, молчишь: «Зачем сидишь, как чурбан, без дела?» Возьмешь дело в руки: «Не трогай, не суйся, где не
спрашивают!» Ляжешь: «Что все валяешься?» Возьмешь кусок в рот: «Только жрешь!» Заговоришь: «Молчи лучше!» Книжку возьмешь: вырвут из рук да швырнут на пол! Вот мое житье — как перед Господом
Богом! Только и света что в палате да по добрым людям.
— Да вы, кажется, в
Бога веруете? —
спросил Марк.
Но maman после обеда отвела меня в сторону и сказала, что это ни на что не похоже — девице
спрашивать о здоровье постороннего молодого человека, еще учителя, «и
бог знает, кто он такой!» — прибавила она.
— Несчастный! а чем, позволь
спросить? — заговорила она, — здоров, умен, имение есть, слава
Богу, вон какое! — Она показала головой в окна. — Чего еще: рожна, что ли, надо?
— Я не
спрашиваю вас, веруете ли вы: если вы уж не уверовали в полкового командира в полку, в ректора в университете, а теперь отрицаете губернатора и полицию — такие очевидности, то где вам уверовать в
Бога! — сказал Райский. — Обратимся к предмету вашего посещения: какое вы дело имеете до меня?
— Ну, вот слава
Богу! три дня ходил как убитый, а теперь опять дым коромыслом пошел!.. А что Вера: видел ты ее? —
спросила Татьяна Марковна.
— Ей-богу, нет! и все будто, завидя меня, бросились, как ваши статуи, ко мне, я от них: кричал, кричал, даже Семен пришел будить меня — ей-богу, правда,
спросите Семена!..
И сам Яков только служил за столом, лениво обмахивал веткой мух, лениво и задумчиво менял тарелки и не охотник был говорить. Когда и барыня
спросит его, так он еле ответит, как будто ему было
бог знает как тяжело жить на свете, будто гнет какой-нибудь лежал на душе, хотя ничего этого у него не было. Барыня назначила его дворецким за то только, что он смирен, пьет умеренно, то есть мертвецки не напивается, и не курит; притом он усерден к церкви.
— Вы так сильно веровали в
Бога? —
спросил я недоверчиво.
«Достал, — говорил он радостно каждый раз, вбегая с кувшином в каюту, — на вот, ваше высокоблагородие, мойся скорее, чтоб не застали да не
спросили, где взял, а я пока достану тебе полотенце рожу вытереть!» (ей-богу, не лгу!).
«Мадера?» —
спросил Фаддеев, глядя на меня так тонко, как дай
Бог хоть какому дипломату.
Вот поди же ты, а Петр Маньков на Мае сказывал, что их много, что вот, слава
Богу, красный зверь уляжется скоро и не страшно будет жить в лесу. «А что тебе красный зверь сделает?» —
спросил я. «Как что? по бревнышку всю юрту разнесет». — «А разве разносил у кого-нибудь?» — «Никак нет, не слыхать». — «Да ты видывал красного зверя тут близко?» — «Никак нет.
Бог миловал».
Когда Старцев пробовал заговорить даже с либеральным обывателем, например, о том, что человечество, слава
богу, идет вперед и что со временем оно будет обходиться без паспортов и без смертной казни, то обыватель глядел на него искоса и недоверчиво и
спрашивал: «Значит, тогда всякий может резать на улице кого угодно?» А когда Старцев в обществе, за ужином или чаем, говорил о том, что нужно трудиться, что без труда жить нельзя, то всякий принимал это за упрек и начинал сердиться и назойливо спорить.
— Спасибо тебе! — выговорил он протяжно, точно испуская вздох после обморока. — Теперь ты меня возродил… Веришь ли: до сих пор боялся
спросить тебя, это тебя-то, тебя! Ну иди, иди! Укрепил ты меня на завтра, благослови тебя
Бог! Ну, ступай, люби Ивана! — вырвалось последним словом у Мити.
«А видел ли раба моего Иова?» —
спрашивает его
Бог.
— «Да неужто, —
спрашивает юноша, — и у них Христос?» — «Как же может быть иначе, — говорю ему, — ибо для всех слово, все создание и вся тварь, каждый листик устремляется к слову,
Богу славу поет, Христу плачет, себе неведомо, тайной жития своего безгрешного совершает сие.
— А коли я уж не христианин, то, значит, я и не солгал мучителям, когда они
спрашивали: «Христианин я или не христианин», ибо я уже был самим
Богом совлечен моего христианства, по причине одного лишь замысла и прежде чем даже слово успел мое молвить мучителям.
Она умоляет, она не отходит, и когда
Бог указывает ей на пригвожденные руки и ноги ее сына и
спрашивает: как я прощу его мучителей, — то она велит всем святым, всем мученикам, всем ангелам и архангелам пасть вместе с нею и молить о помиловании всех без разбора.
Да и сам
Бог вседержитель с татарина если и будет
спрашивать, когда тот помрет, то, полагаю, каким-нибудь самым малым наказанием (так как нельзя же совсем не наказать его), рассудив, что ведь неповинен же он в том, если от поганых родителей поганым на свет произошел.
— Ты, может быть, сам масон! — вырвалось вдруг у Алеши. — Ты не веришь в
Бога, — прибавил он, но уже с чрезвычайною скорбью. Ему показалось к тому же, что брат смотрит на него с насмешкой. — Чем же кончается твоя поэма? —
спросил он вдруг, смотря в землю, — или уж она кончена?
«Слава
Богу, что он меня про Грушеньку не
спросил, — подумал в свою очередь Алеша, выходя от отца и направляясь в дом госпожи Хохлаковой, — а то бы пришлось, пожалуй, про вчерашнюю встречу с Грушенькой рассказать».
— А вы завтра, как солнце взлетит, вечно юный-то Феб как взлетит, хваля и славя
Бога, вы завтра пойдите к ней, Хохлаковой-то, и
спросите у ней сами: отсыпала она мне три тысячи али нет? Справьтесь-ка.
— Нет, ради
Бога, — прервал он меня, — не
спрашивайте моего имени ни у меня, ни у других. Пусть я останусь для вас неизвестным существом, пришибленным судьбою Васильем Васильевичем. Притом же я, как человек неоригинальный, и не заслуживаю особенного имени… А уж если вы непременно хотите мне дать какую-нибудь кличку, так назовите… назовите меня Гамлетом Щигровского уезда. Таких Гамлетов во всяком уезде много, но, может быть, вы с другими не сталкивались… Засим прощайте.
— «Да точно ли у вас магазины в исправности?» —
спрашиваю я. «Видит
Бог, в исправности, и законное количество хлеба имеется…» — «Ну, говорю, так вам робеть нечего», — и написал бумагу им…
Девушка, испуганная,
спрашивала мать, все ли кончено; мать, рыдая, сказала ей, что
бог ее скоро позовет.
— Смелым владеет
бог, — сказал я улану, — я еду сейчас к архиерею. Да кстати, зачем же вы не
спросите позволения?
— За что же тебя
Бог наказал? —
спрашивает странник.
— А вот Катькина изба, — отзывается Любочка, — я вчера ее из-за садовой решетки видела, с сенокоса идет: черная, худая. «Что, Катька,
спрашиваю: сладко за мужиком жить?» — «Ничего, говорит, буду-таки за вашу маменьку
Бога молить. По смерть ласки ее не забуду!»