Неточные совпадения
Ей нравится порядок стройный
Олигархических бесед,
И холод гордости
спокойной,
И эта смесь чинов и
лет.
Но это кто в толпе избранной
Стоит безмолвный и туманный?
Для всех он кажется чужим.
Мелькают лица перед ним,
Как ряд докучных привидений.
Что, сплин иль страждущая спесь
В его лице? Зачем он здесь?
Кто он таков? Ужель Евгений?
Ужели он?.. Так, точно он.
— Давно ли к нам он занесен?
Это был человек
лет семидесяти, высокого роста, в военном мундире с большими эполетами, из-под воротника которого виден был большой белый крест, и с
спокойным открытым выражением лица. Свобода и простота его движений поразили меня. Несмотря на то, что только на затылке его оставался полукруг жидких волос и что положение верхней губы ясно доказывало недостаток зубов, лицо его было еще замечательной красоты.
Эта простая мысль отрадно поразила меня, и я ближе придвинулся к Наталье Савишне. Она сложила руки на груди и взглянула кверху; впалые влажные глаза ее выражали великую, но
спокойную печаль. Она твердо надеялась, что бог ненадолго разлучил ее с тою, на которой столько
лет была сосредоточена вся сила ее любви.
Ему было
лет сорок, на макушке его блестела солидная лысина, лысоваты были и виски. Лицо — широкое, с неясными глазами, и это — все, что можно было сказать о его лице. Самгин вспомнил Дьякона, каким он был до того, пока не подстриг бороду. Митрофанов тоже обладал примелькавшейся маской сотен, а
спокойный, бедный интонациями голос его звучал, как отдаленный шумок многих голосов.
— Начальство очень обозлилось за пятый
год. Травят мужиков. Брата двоюродного моего в каторгу на четыре
года погнали, а шабра — умнейший,
спокойный был мужик, — так его и вовсе повесили. С баб и то взыскивают, за старое-то, да! Разыгралось начальство прямо… до бесстыдства! А помещики-то новые, отрубники, хуторяне действуют вровень с полицией. Беднота говорит про них: «Бывало — сами водили нас усадьбы жечь, господ сводить с земли, а теперь вот…»
Кафры, или амакоза, со времени беспокойств 1819
года, вели себя довольно смирно. Хотя и тут не обходилось без набегов и грабежей, которые вели за собой небольшие военные экспедиции в Кафрарию; но эти грабежи и военные стычки с грабителями имели такой частный характер, что вообще можно назвать весь период, от 1819 до 1830
года, если не мирным, то
спокойным.
Надежда Васильевна, старшая дочь Бахаревых, была высокая симпатичная девушка
лет двадцати. Ее, пожалуй, можно было назвать красивой, но на Маргариту она уже совсем не походила. Сравнение Хионии Алексеевны вызвало на ее полном лице
спокойную улыбку, но темно-серые глаза, опушенные густыми черными ресницами, смотрели из-под тонких бровей серьезно и задумчиво. Она откинула рукой пряди светло-русых гладко зачесанных волос, которые выбились у нее из-под летней соломенной шляпы, и спокойно проговорила...
Ведь знал же я одну девицу, еще в запрошлом «романтическом» поколении, которая после нескольких
лет загадочной любви к одному господину, за которого, впрочем, всегда могла выйти замуж самым
спокойным образом, кончила, однако же, тем, что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и даже так, что будь этот утес, столь давно ею намеченный и излюбленный, не столь живописен, а будь на его месте лишь прозаический плоский берег, то самоубийства, может быть, не произошло бы вовсе.
Чем дальше, тем лес становился глуше. В этой девственной тайге было что-то такое, что манило в глубину ее и в то же время пугало своей неизвестностью. В
спокойном проявлении сил природы здесь произрастали представители всех лиственных и хвойных пород маньчжурской флоры. Эти молчаливые великаны могли бы многое рассказать из того, чему они были свидетелями за 200 и 300 с лишним
лет своей жизни на земле.
Понемногу на место вымиравших помещиков номера заселялись новыми жильцами, и всегда на долгие
годы. Здесь много
лет жили писатель С. Н. Филиппов и доктор Добров, жили актеры-москвичи, словом,
спокойные, небогатые люди, любившие уют и тишину.
В таком настроении я встретился с Авдиевым. Он никогда не затрагивал религиозных вопросов, но
год общения с ним сразу вдвинул в мой ум множество образов и идей… За героем «Подводного камня» прошел тургеневский Базаров. В его «отрицании» мне чуялась уже та самая
спокойная непосредственность и уверенность, какие были в вере отца…
Слепой взял ее за руки с удивлением и участием. Эта вспышка со стороны его
спокойной и всегда выдержанной подруги была так неожиданна и необъяснима! Он прислушивался одновременно к ее плачу и к тому странному отголоску, каким отзывался этот плач в его собственном сердце. Ему вспомнились давние
годы. Он сидел на холме с такою же грустью, а она плакала над ним так же, как и теперь…
— Федор Иваныч, — начала она
спокойным, но слабым голосом, — я хотела вас просить: не ходите больше к нам, уезжайте поскорей; мы можем после увидеться когда-нибудь, через
год. А теперь сделайте это для меня; исполните мою просьбу, ради бога.
Я располагаю нынешний
год месяца на два поехать в Петербург — кажется, можно сделать эту дебошу после беспрестанных занятий целый
год. Теперь у меня чрезвычайно трудное дело на руках. Вяземский знает его — дело о смерти Времева. Тяжело и мудрено судить, всячески стараюсь как можно скорее и умнее кончить, тогда буду
спокойнее…
В Петровском заводе уже обзавели нас каждого своей комнатой, и потому мы там подольше зажились: наша последняя категория в 839
году оставила это
спокойное помещение, где для развлечения мы мололи муку.
Старуха нагнулась к больному, который сладко уснул под ее говор, перекрестила его три раза древним большим крестом и, свернувшись ежичком на оттоманке, уснула тем
спокойным сном, каким вряд ли нам с вами, читатель, придется засыпать в ее
лета.
Лобачевский был
лет на пять моложе Розанова, но в нем обнаруживалось больше зрелости и
спокойного отношения к жизни, чем в Розанове.
Вот уже около двадцати
лет как ему приходилось каждую неделю по субботам осматривать таким образом несколько сотен девушек, и у него выработалась та привычная техническая ловкость и быстрота,
спокойная небрежность в движениях, которая бывает часто у цирковых артистов, у карточных шулеров, у носильщиков и упаковщиков мебели и у других профессионалов.
Сергеевка занимает одно из самых светлых мест в самых ранних воспоминаниях моего детства. Я чувствовал тогда природу уже сильнее, чем во время поездки в Багрово, но далеко еще не так сильно, как почувствовал ее через несколько
лет. В Сергеевке я только радовался
спокойною радостью, без волнения, без замирания сердца. Все время, проведенное мною в Сергеевке в этом
году, представляется мне веселым праздником.
Таким образом, останавливаясь несколько раз на каждом удобном месте, поднялись мы благополучно на эту исполинскую гору [Впоследствии этот въезд понемногу срывали, и он
год от
году становился положе и легче; но только недавно устроили его окончательно, то есть сделали вполне удобным,
спокойным и безопасным.
Между тем приехал исправник с семейством. Вынув в лакейской из ушей морской канат и уложив его аккуратно в жилеточный карман, он смиренно входил за своей супругой и дочерью, молодой еще девушкой, только что выпущенной из учебного заведения, но чрезвычайно полной и с такой развитой грудью, что даже трудно вообразить, чтоб у девушки в семнадцать
лет могла быть такая высокая грудь. Ее, разумеется, сейчас познакомили с княжной. Та посадила ее около себя и уставила на нее
спокойный и холодный взгляд.
По самодовольному и
спокойному выражению лица его можно было судить, как далек он был от мысли, что с первого же шагу маленькая, худощавая Настенька была совершенно уничтожена представительною наружностью старшей дочери князя Ивана, девушки
лет восьмнадцати и обаятельной красоты, и что, наконец, тут же сидевшая в зале ядовитая исправница сказала своему смиренному супругу, грустно помещавшемуся около нее...
— Стало быть, и я угадал, и вы угадали, —
спокойным тоном продолжал Ставрогин, — вы правы: Марья Тимофеевна Лебядкина — моя законная, обвенчанная со мною жена, в Петербурге,
года четыре с половиной назад. Ведь вы меня за нее ударили?
Это был довольно большой, одутловатый, желтый лицом человек,
лет пятидесяти пяти, белокурый и лысый, с жидкими волосами, бривший бороду, с раздутою правою щекой и как бы несколько перекосившимся ртом, с большою бородавкой близ левой ноздри, с узенькими глазками и с
спокойным, солидным, заспанным выражением лица.
Это был очень маленький мужичонка,
лет уже пятидесяти, чрезвычайно смирный, с чрезвычайно
спокойным и даже тупым лицом,
спокойным до идиотства.
20-го июля. Отлично поправился, проехавшись по благочинию. Так свежо и хорошо в природе, на людях и мир и довольство замечается. В Благодухове крестьяне на свой счет поправили и расписали храм, но опять и здесь, при таком
спокойном деле, явилось нечто в игривом духе. Изобразили в притворе на стене почтенных
лет старца, опочивающего на ложе, а внизу уместили подпись: „В седьмым день Господь почил от всех дел своих“. Дал отцу Якову за сие замечание и картину велел замалевать.
Тринадцать раз после смерти храброго солдата Пушкарёва плакала осень; ничем не отмеченные друг от друга, пустые
годы прошли мимо Кожемякина тихонько один за другим, точно тёмные странники на богомолье, не оставив ничего за собою, кроме
спокойной, привычной скуки, — так привычной, что она уже не чувствовалась в душе, словно хорошо разношенный сапог на ноге.
— Владимир Петрович! — начал Крупов, и сколько он ни хотел казаться холодным и
спокойным, не мог, — я пришел с вами поговорить не сбрызгу, а очень подумавши о том, что делаю. Больно мне вам сказать горькие истины, да ведь не легко и мне было, когда я их узнал. Я на старости
лет остался в дураках; так ошибся в человеке, что мальчику в шестнадцать
лет надобно было бы краснеть.
Поступки детей его изгладили из его памяти целые шестьдесят
лет спокойной, безмятежной, можно даже сказать, счастливой жизни…
Глаза его ловили цифру
года, название месяца, руки машинально укладывали книги в ряд; сидя на полу, он равномерно раскачивал своё тело и всё глубже опускался в
спокойный омут полусознательного отрицания действительности.
О раннем детстве его не сохранилось преданий: я слыхал только, что он был дитя ласковое,
спокойное и веселое: очень любил мать, няньку, брата с сестрою и имел смешную для ранних
лет манеру задумываться, удаляясь в угол и держа у своего детского лба свой маленький указательный палец, — что, говорят, было очень смешно, и я этому верю, потому что князь Яков и в позднейшее время бывал иногда в серьезные минуты довольно наивен.
Несколько
лет уже продолжался общий мир во всей Европе; торговля процветала, все народы казались
спокойными, и Россия, забывая понемногу прошедшие бедствия, начинала уже пользоваться плодами своих побед и неимоверных пожертвований; мы отдохнули, и русские полуфранцузы появились снова в обществах, снова начали бредить Парижем и добиваться почетного названия — обезьян вертлявого народа, который продолжал кричать по-прежнему, что мы варвары, а французы первая нация в свете; вероятно, потому, что русские сами сожгли Москву, а Париж остался целым.
Прохор. Так проще, лучше слова помнишь. Я с женой четыре
года жил. Больше — не решился.
Спокойнее жить одному — сам себе хозяин. Зачем свои лошади, когда лихачи есть?
Он оставался полным
спокойным хозяином широкого пруда, на этот
год не заросшего камышами и травами, потому что был с весны долго спущен.
— Войдите, — повторил нежно тот же
спокойный голос, и мы очутились в комнате. Между окном и столом стоял человек в нижней рубашке и полосатых брюках, — человек так себе, среднего роста, не слабый, по-видимому, с темными гладкими волосами, толстой шеей и перебитым носом, конец которого торчал как сучок. Ему было
лет тридцать. Он заводил карманные часы, а теперь приложил их к уху.
Летом у среднего окна залы, на
спокойном кресле, перед опрятным рабочим столиком, почти всегда сидит молодая женщина, которой нынче уже
лет за тридцать.
И — оглянулся, услыхав, что слова звучали фальшиво.
Спокойное течение реки смывало гнев; тишина, серенькая и тёплая, подсказывала мысли, полные тупого изумления. Самым изумительным было то, что вот сын, которого он любил, о ком двадцать
лет непрерывно и тревожно думал, вдруг, в несколько минут, выскользнул из души, оставив в ней злую боль. Артамонов был уверен, что ежедневно, неутомимо все двадцать
лет он думал только о сыне, жил надеждами на него, любовью к нему, ждал чего-то необыкновенного от Ильи.
Но порою, и всё чаще, Артамоновым овладевала усталость, он вспоминал свои детские
годы, деревню,
спокойную, чистую речку Рать, широкие дали, простую жизнь мужиков. Тогда он чувствовал, что его схватили и вертят невидимые, цепкие руки, целодневный шум, наполняя голову, не оставлял в ней места никаким иным мыслям, кроме тех, которые внушались делом, курчавый дым фабричной трубы темнил всё вокруг унынием и скукой.
До двадцати шести
лет Яков Артамонов жил хорошо, спокойно, не испытывая никаких особенных неприятностей, но затем время, враг людей, которые любят
спокойную жизнь, начало играть с Яковом запутанную, бесчестную игру. Началось это в апреле, ночью,
года три спустя после мятежей, встряхнувших терпеливый народ.
Услышав, что мужики по большей части обручники и стекольщики и что они ходят по
летам в Петербург и Москву, он очень справедливо заметил, что подобное имение, с одной стороны,
спокойнее для хозяев, но зато менее выгодно, потому, что на чужой стороне народ балуется и привыкает пить чай и что от этого убывает народонаселение и значительно портится нравственность.
Другая — высокая, аккуратная женщина,
лет тридцати; лицо у нее сытое, благочестивое, острые глазки покорно опущены, голос тоже покорно
спокойный. Принимая товар, она старалась обсчитать меня, и я был уверен, что — рано или поздно — эта женщина неизбежно наденет на свое стройное и, должно быть, холодное тело полосатое платье арестантки, серый тюремный халат, а голову повяжет белым платочком.
(Справа является.) Синцов. Ему
лет тридцать. В его фигуре и лице есть что-то
спокойное и значительное.)
Между тем беспорядочное, часто изменяемое, леченье героическими средствами продолжалось; приключилась посторонняя болезнь, которая при других обстоятельствах не должна была иметь никаких печальных последствий; некогда могучий организм и пищеварительные силы ослабели, истощились, и 23 июня 1852
года, в пятом часу пополудни, после двухчасового
спокойного сна, взяв из рук меньшего сына стакан с водою и выпив немного, Загоскин внимательно посмотрел вокруг себя… вдруг лицо его совершенно изменилось, покрылось бледностью и в то же время просияло какою-то веселостью.
Теперь я уже знаю: привычный бродяга обманывал себя, уверяя, что он доволен своим
спокойным существованием, своим домком, и коровкой, и бычком по третьему
году, и оказываемым ему уважением.
Семен, буфетный мужик,
лет 20. Здоровый, свежий, деревенский малый, белокурый, без бороды еще,
спокойный, улыбающийся.
Алексей Владимирович Кругосветлов, профессор. Ученый,
лет 50-ти, с
спокойными, приятно самоуверенными манерами и такою же медлительною, певучей речью. Охотно говорит. К не соглашающимся с собой относится кротко-презрительно. Много курит. Худой, подвижный человек.
—
Спокойной ночи! — сказал он, поднимаясь и зевая. — Хотел было я рассказать вам нечто романическое, меня касающееся, но ведь вы — география! Начнешь вам о любви, а вы сейчас: «В каком
году была битва при Калке?» Ну вас к черту с вашими битвами и с Чукотскими носами!
Но верх наслаждения для Столыгина состоял в том, чтобы накласть на тарелку старику чего-нибудь скоромного в постный день, и когда тот с
спокойной совестью съедал, он его спрашивал: «Что это ты на старости
лет в Молдавии, что ли, в турецкую перешел, в какой день утираешь скоромное».
— Понимаю я, что должны мы быть самые
спокойные люди на Руси — не завтра наш праздник, не через
год и не через десять
лет, понимаю! Дела — эвон сколько! Вся Россия — это как гора до небес вершиной. Да… Да, брат, всё это я понимаю и спокоен. Только боюсь — не убить бы мне кого!
Но с тех пор как я стал молодым человеком, я хоть и узнавал с каждым
годом всё больше и больше о моем ужасном качестве, но почему-то стал немного
спокойнее.