Неточные совпадения
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого места
упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (
Уходит; за ним Бобчинский.)
Спать уложив родителя,
Взялся за книгу Саввушка,
А Грише не сиделося,
Ушел в поля, в луга.
Пастух уж со скотиною
Угнался; за малиною
Ушли подружки в бор,
В полях трудятся пахари,
В лесу стучит топор!»
Управится с горшочками,
Все вымоет, все выскребет,
Посадит хлебы в печь —
Идет родная матушка,
Не будит — пуще кутает:
«
Спи, милая, касатушка,
Спи, силу запасай!
Другие шли далее и утверждали, что Прыщ каждую ночь
уходит спать на ледник.
Она тоже не
спала всю ночь и всё утро ждала его. Мать и отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока
уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon
ушла. Она, не думая, не спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.
Левин пощупал,
ушел за перегородку, потушил свечу, но долго еще не
спал. Только что ему немного уяснился вопрос о том, как жить, как представился новый неразрешимый вопрос ― смерть.
Старик, сидевший с ним, уже давно
ушел домой; народ весь разобрался. Ближние уехали домой, а дальние собрались к ужину и ночлегу в лугу. Левин, не замечаемый народом, продолжал лежать на копне и смотреть, слушать и думать. Народ, оставшийся ночевать в лугу, не
спал почти всю короткую летнюю ночь. Сначала слышался общий веселый говор и хохот за ужином, потом опять песни и смехи.
Он шел домой и,
уходя, спешил заглянуть на больного. Разумихин донес ему, что тот
спит, как сурок. Зосимов распорядился не будить, пока проснется. Сам же обещал зайти часу в одиннадцатом.
Меж тем комната наполнилась так, что яблоку
упасть было негде. Полицейские
ушли, кроме одного, который оставался на время и старался выгнать публику, набравшуюся с лестницы, опять обратно на лестницу. Зато из внутренних комнат высыпали чуть не все жильцы г-жи Липпевехзель и сначала было теснились только в дверях, но потом гурьбой хлынули в самую комнату. Катерина Ивановна пришла в исступление.
Невеста, впрочем,
ушла спать гораздо раньше, удивленная и немного грустная.
Или рано утром в сад
уйду, еще только солнышко восходит,
упаду на колена, молюсь и плачу, и сама не знаю, о чем молюсь и о чем плачу; так меня и найдут.
Робинзон (грозя кулаком). О варвары, разбойники! Ну,
попал я в компанию! (
Уходит.)
— Вот как мы с тобой, — говорил в тот же день, после обеда Николай Петрович своему брату, сидя у него в кабинете: — в отставные люди
попали, песенка наша спета. Что ж? Может быть, Базаров и прав; но мне, признаюсь, одно больно: я надеялся именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а выходит, что я остался назади, он
ушел вперед, и понять мы друг друга не можем.
Перед обедом общество опять сходилось для беседы или для чтения; вечер посвящался прогулке, картам, музыке; в половине одиннадцатого Анна Сергеевна
уходила к себе в комнату, отдавала приказания на следующий день и ложилась
спать.
Он неясно помнил, как очутился в доме Лютова, где пили кофе, сумасшедше плясали, пели, а потом он
ушел спать, но не успел еще раздеться, явилась Дуняша с коньяком и зельтерской, потом он раздевал ее, обжигая пальцы о раскаленное, тающее тело.
Ново и неприятно было и то, что мать начала душиться слишком обильно и такими крепкими духами, что, когда Клим,
уходя спать, целовал ей руку, духи эти щипали ноздри его, почти вызывая слезы, точно злой запах хрена.
— Так это было тяжко, так несчастно… Ну, — хорошо, говорю, хорошо,
уходите! А утром — сама
ушла. Он
спал еще, оставила ему записку. Как в благонравном английском романе. Очень глупо и трогательно.
Клим снял запотевшие очки, тогда огромные шары жидкого
опала несколько обесцветились, уплотнились, но стали еще более неприятны, а огонь, потускнев,
ушел глубже в центры их.
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих ногах, очень хотел
уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще
падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из дверей домов и становились в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
— Мужчины —
уходите! — скомандовала она. — Серафима, ты будешь
спать у меня; все пьяны, провожать тебя некому.
В этот вечер Самгин,
уходя спать, пожал руку Безбедова особенно крепко и даже подумал, что он вел себя с ним более сдержанно, чем следовало бы.
И быстреньким шепотом он поведал, что тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав в живот ему червя чревака, для того чтобы он, Дронов, всю жизнь мучился неутолимым голодом. Он рассказал также, что родился в год, когда отец его воевал с турками,
попал в плен, принял турецкую веру и теперь живет богато; что ведьма тетка, узнав об этом, выгнала из дома мать и бабушку и что мать очень хотела
уйти в Турцию, но бабушка не пустила ее.
—
Уйдите, Самгин, — крикнула Варвара,
падая боком на постель.
Любаша всегда стремилась куда-то, боялась опоздать, утром смотрела на стенные часы со страхом, а около или после полуночи,
уходя спать, приказывала себе...
Поцеловав его в лоб, она исчезла, и, хотя это вышло у нее как-то внезапно, Самгин был доволен, что она
ушла. Он закурил папиросу и погасил огонь; на пол легла мутная полоса света от фонаря и темный крест рамы; вещи сомкнулись; в комнате стало тесней, теплей. За окном влажно вздыхал ветер,
падал густой снег, город был не слышен, точно глубокой ночью.
— Я хочу
спать, — нелюбезно сказал Клим, а когда брат
ушел, он напомнил себе...
— В Полтавской губернии приходят мужики громить имение. Человек пятьсот. Не свои — чужие; свои живут, как у Христа за пазухой. Ну вот, пришли, шумят, конечно. Выходит к ним старик и говорит: «Цыцте!» — это по-русски значит: тише! — «Цыцте, Сергий Михайлович — сплять!» — то есть —
спят. Ну-с, мужики замолчали, потоптались и
ушли! Факт, — закончил он квакающим звуком успокоительный рассказ свой.
Клим остался, начали пить красное вино, а потом Лютов и дьякон незаметно исчезли, Макаров начал учиться играть на гитаре, а Клим, охмелев,
ушел наверх и лег
спать. Утром Макаров, вооруженный медной трубой, разбудил его.
Клим насмешливо поморщился, с досадой
ушел к себе и лег
спать, думая: насколько Нехаева интереснее этого человека!
— Он всегда о людях говорил серьезно, а о себе — шутя, — она, порывисто вставая, бросив скомканный платок на пол,
ушла в соседнюю комнату, с визгом выдвинула там какой-то ящик, на пол
упала связка ключей, — Самгину почудилось, что Лютов вздрогнул, даже приоткрыл глаза.
—
Спите, — пробормотал Самгин,
уходя и думая: «Надо скорей кончить здесь все и — в Москву!»
— Разве мне не будет больно ужо, когда вы будете
уходить? — прибавила она. — Разве я не стану торопиться поскорей лечь
спать, чтоб заснуть и не видать скучной ночи? Разве завтра не пошлю к вам утром? Разве…
Хорошо. Отчего же, когда Обломов, выздоравливая, всю зиму был мрачен, едва говорил с ней, не заглядывал к ней в комнату, не интересовался, что она делает, не шутил, не смеялся с ней — она похудела, на нее вдруг
пал такой холод, такая нехоть ко всему: мелет она кофе — и не помнит, что делает, или накладет такую пропасть цикория, что пить нельзя — и не чувствует, точно языка нет. Не доварит Акулина рыбу, разворчатся братец,
уйдут из-за стола: она, точно каменная, будто и не слышит.
Он торжествовал внутренне, что
ушел от ее докучливых, мучительных требований и гроз, из-под того горизонта, под которым блещут молнии великих радостей и раздаются внезапные удары великих скорбей, где играют ложные надежды и великолепные призраки счастья, где гложет и снедает человека собственная мысль и убивает страсть, где
падает и торжествует ум, где сражается в непрестанной битве человек и
уходит с поля битвы истерзанный и все недовольный и ненасытимый.
— Вы хотите, чтоб я не
спала всю ночь? — перебила она, удерживая его за руку и сажая на стул. — Хотите
уйти, не сказав, что это… было, что я теперь, что я… буду. Пожалейте, Андрей Иваныч: кто же мне скажет? Кто накажет меня, если я стою, или… кто простит? — прибавила она и взглянула на него с такой нежной дружбой, что он бросил шляпу и чуть сам не бросился пред ней на колени.
Он не
спал всю ночь: грустный, задумчивый проходил он взад и вперед по комнате; на заре
ушел из дома, ходил по Неве, по улицам, Бог знает, что чувствуя, о чем думая…
А она, совершив подвиг, устояв там, где
падают ничком мелкие натуры, вынесши и свое и чужое бремя с разумом и величием, тут же, на его глазах, мало-помалу опять обращалась в простую женщину,
уходила в мелочи жизни, как будто пряча свои силы и величие опять — до случая, даже не подозревая, как она вдруг выросла, стала героиней и какой подвиг совершила.
Уныние поглотило его: у него на сердце стояли слезы. Он в эту минуту непритворно готов был бросить все,
уйти в пустыню, надеть изношенное платье, есть одно блюдо, как Кирилов, завеситься от жизни, как Софья, и мазать, мазать до
упаду, переделать Софью в блудницу.
— Что? разве вам не сказали?
Ушла коза-то! Я обрадовался, когда услыхал, шел поздравить его, гляжу — а на нем лица нет! Глаза помутились, никого не узнаёт. Чуть горячка не сделалась, теперь, кажется, проходит. Чем бы плакать от радости, урод убивается горем! Я лекаря было привел, он прогнал, а сам ходит, как шальной… Теперь он
спит, не мешайте. Я
уйду домой, а вы останьтесь, чтоб он чего не натворил над собой в припадке тупоумной меланхолии. Никого не слушает — я уж хотел побить его…
«Говорят: „Кто не верит — тот не любит“, — думала она, — я не верю ему, стало быть… и я… не люблю его? Отчего же мне так больно, тяжело… что он
уходит? Хочется
упасть и умереть здесь!..»
Вчера она досидела до конца вечера в кабинете Татьяны Марковны: все были там, и Марфенька, и Тит Никонович. Марфенька работала, разливала чай, потом играла на фортепиано. Вера молчала, и если ее спросят о чем-нибудь, то отвечала, но сама не заговаривала. Она чаю не пила, за ужином раскопала два-три блюда вилкой, взяла что-то в рот, потом съела ложку варенья и тотчас после стола
ушла спать.
Он с полчаса ходил по переулку, выжидая, когда
уйдет m-r Шарль, чтобы
упасть на горячий след и «бросить громы», или влиянием старого знакомства… «Это решит минута», — заключил он.
Опенкин за обедом, пока еще не опьянел, продолжал чествовать бабушку похвалами, называл Верочку с Марфенькой небесными горлицами, потом, опьяневши, вздыхал, сопел, а после обеда
ушел на сеновал
спать.
Она хотела опять накинуть шелковую мантилью на голову и не могла: руки с мантильей
упали. Ей оставалось
уйти, не оборачиваясь. Она сделала движение, шаг и опустилась опять на скамью.
— Ничего, Татьяна Марковна, он напьется живо и потом
уйдет на сеновал
спать. А после прикажите Кузьме отвезти его в телеге домой…
Райский и кружок его
падали только на репетициях и на экзаменах, они
уходили тогда на третий план и на четвертую скамью.
С таким же немым, окаменелым ужасом, как бабушка, как новгородская Марфа, как те царицы и княгини —
уходит она прочь, глядя неподвижно на небо, и, не оглянувшись на столп огня и дыма, идет сильными шагами, неся выхваченного из пламени ребенка, ведя дряхлую мать и взглядом и ногой толкая вперед малодушного мужа, когда он,
упав, грызя землю, смотрит назад и проклинает пламя…
— Да,
упасть в обморок не от того, от чего вы
упали, а от того, что осмелились распоряжаться вашим сердцем, потом
уйти из дома и сделаться его женой. «Сочиняет, пишет письма, дает уроки, получает деньги, и этим живет!» В самом деле, какой позор! А они, — он опять указал на предков, — получали, ничего не сочиняя, и проедали весь свой век чужое — какая слава!.. Что же сталось с Ельниным?
— Погоди, погоди: никогда ни один идеал не доживал до срока свадьбы: бледнел,
падал, и я
уходил охлажденный… Что фантазия создает, то анализ разрушает, как карточный домик. Или сам идеал, не дождавшись охлаждения,
уходит от меня…
Хотела пойти, сказать это сама и
уйти — ноги не шли: я
падала.