Неточные совпадения
— Да я их отпирал, — сказал Петрушка, да и соврал. Впрочем, барин и сам знал, что он соврал, но уж не хотел ничего возражать. После сделанной поездки он чувствовал сильную усталость. Потребовавши самый легкий ужин, состоявший только в поросенке, он тот же час разделся и, забравшись
под одеяло, заснул сильно, крепко, заснул чудным образом, как
спят одни только те счастливцы, которые не ведают ни геморроя, ни блох, ни слишком сильных умственных способностей.
Накануне погребения, после обеда, мне захотелось
спать, и я пошел в комнату Натальи Савишны, рассчитывая поместиться на ее постели, на мягком пуховике,
под теплым стеганым
одеялом. Когда я вошел, Наталья Савишна лежала на своей постели и, должно быть,
спала; услыхав шум моих шагов, она приподнялась, откинула шерстяной платок, которым от мух была покрыта ее голова, и, поправляя чепец, уселась на край кровати.
«Ведь и я бы мог все это… — думалось ему, — ведь я умею, кажется, и писать; писывал, бывало, не то что письма, и помудренее этого! Куда же все это делось? И переехать что за штука? Стоит захотеть! „Другой“ и халата никогда не надевает, — прибавилось еще к характеристике другого; — „другой“… — тут он зевнул… — почти не
спит… „другой“ тешится жизнью, везде бывает, все видит, до всего ему дело… А я! я… не „другой“!» — уже с грустью сказал он и впал в глубокую думу. Он даже высвободил голову из-под
одеяла.
В десять часов мы легли
спать; я завернулся с головой в
одеяло и из-под подушки вытянул синенький платочек: я для чего-то опять сходил, час тому назад, за ним в ящик и, только что постлали наши постели, сунул его
под подушку.
Следующие два дня были дождливые, в особенности последний. Лежа на кане, я нежился
под одеялом. Вечером перед сном тазы последний раз вынули жар из печей и положили его посредине фанзы в котел с золой. Ночью я проснулся от сильного шума. На дворе неистовствовала буря, дождь хлестал по окнам. Я совершенно забыл, где мы находимся; мне казалось, что я
сплю в лесу, около костра,
под открытым небом. Сквозь темноту я чуть-чуть увидел свет потухающих углей и испугался.
Я отвел ему маленькую комнату, в которой поставил кровать, деревянный стол и два табурета. Последние ему, видимо, совсем были не нужны, так как он предпочитал сидеть на полу или чаще на кровати, поджав
под себя ноги по-турецки. В этом виде он напоминал бурхана из буддийской кумирни. Ложась
спать, он по старой привычке поверх сенного тюфяка и ватного
одеяла каждый раз подстилал
под себя козью шкурку.
Тут только я спохватился, что
сплю не в лесу, а в фанзе, на кане и
под теплым
одеялом. Со сладостным сознанием я лег опять на свое ложе и
под шум дождя уснул крепким-крепким сном.
Таисья
спала прямо на голом полу у самой кровати, свернувшись клубочком, а на кровати
под байковым
одеялом лежал совсем большой мужчина.
Ее вопли будили меня; проснувшись, я смотрел из-под
одеяла и со страхом слушал жаркую молитву. Осеннее утро мутно заглядывает в окно кухни, сквозь стекла, облитые дождем; на полу, в холодном сумраке, качается серая фигура, тревожно размахивая рукою; с ее маленькой головы из-под сбитого платка осыпались на шею и плечи жиденькие светлые волосы, платок все время
спадал с головы; старуха, резко поправляя его левой рукой, бормочет...
Матвей хотел ответить что-то очень внушительное, но в это время с одной из кроватей послышался сердитый окрик какого-то американца. Дыма разобрал только одно слово devil, но и из него понял, что их обоих посылают к дьяволу за то, что они мешают
спать… Он скорчился и юркнул
под одеяло.
Долинский тоже лег в постель, но как было еще довольно рано, то он не
спал и просматривал новую книжку. Прошел час или два. Вдруг дверь из коридора очень тихо скрипнула и отворилась. Долинский опустил книгу на
одеяло и внимательно посмотрел из-под ладони.
Не дожидаясь ответа, Карнаухов боязливо посмотрел на входную дверь и с поспешностью нашалившего школьника нырнул
под свое
одеяло. Такой маневр оказался нелишним, потому что дверь в контору приотворилась и в ней показалась усатая голова Феди. Убедившись, что барин
спит, голова скрылась: Карнаухов действительно уже
спал, как зарезанный.
Граф невольно отвернул глаза от образа и взглянул на кровать: Анна Павловна крепко
спала; на бледном лице ее видна была улыбка, как будто бы ей снились приятные грезы; из-под белого
одеяла выставлялась почти до плеча голая рука, несколько прядей волос выбивались из-под ночного чепчика.
И она думала также, что ей уже поздно мечтать о счастье, что всё уже для нее погибло и вернуться к той жизни, когда она
спала с матерью
под одним
одеялом, или выдумать какую-нибудь новую, особенную жизнь уже невозможно.
Она
упала в постель, и мелкие, истерические рыдания, мешающие дышать, от которых сводит руки и ноги, огласили спальню. Вспомнив, что через три-четыре комнаты ночует гость, она спрятала голову
под подушку, чтобы заглушить рыдания, но подушка свалилась на пол, и сама она едва не
упала, когда нагнулась за ней; потянула она к лицу
одеяло, но руки не слушались и судорожно рвали всё, за что она хваталась.
Ей казалось, что она уснет тотчас же и будет
спать крепко. Ноги и плечи ее болезненно ныли, голова отяжелела от разговоров, и во всем теле по-прежнему чувствовалось какое-то неудобство. Укрывшись с головой, она полежала минуты три, потом взглянула из-под
одеяла на лампадку, прислушалась к тишине и улыбнулась.
В передней на конике [Коник — широкая, в виде ларя с поднимающейся крышкой лавка для спанья.]
спал Степан, в положении убитого воина на батальной картине, [Батальная картина — картина, изображающая битву, сражение.] судорожно вытянув обнаженные ноги из-под сюртука, служившего ему вместо
одеяла.
Но иногда какой-нибудь лакей,
Усердный, честный, верный, осторожный,
Имея вход к владычице своей
Во всякий час, с покорностью возможной,
В уютной спальне заменяет ей
Служанку, то есть греет
одеяло,
Подушки, ноги, руки… Разве мало
Под мраком ночи делается дел,
Которых знать и чорт бы не хотел,
И если бы хоть раз он был свидетель,
Как сладко
спит седая добродетель.
И Володе, как нарочно, в эти минуты представляется тепло и уют их квартиры на Офицерской. Счастливцы! Они
спят теперь в мягких постелях,
под теплыми
одеялами, в сухих, натопленных комнатах.
На соборной колокольне полно́чь пробило, пробило час, два… Дуня не
спит… Сжавшись
под одеялом, лежит она недвижи́мо, боясь потревожить чуткий сон заботливой Дарьи Сергевны… Вспоминает, что видела в тот день. В первый раз еще на пароходе она ехала, в первый раз и ярманку увидала. Виденное и слышанное одно за другим оживает в ее памяти.
Когда я вернулся в юрту, в ней уже все
спали. Мне была постлана медвежья шкура. Я снял обувь, положил
под голову тужурку и, прикрывшись
одеялом, заснул.
Я ворочаюсь
под своим
одеялом с боку на бок, не
сплю и всё думаю, отчего мне так мучительно скучно, и до самого рассвета в ушах моих звучат слова...
Наступила ночь. Коньяку было выпито много, но Щипцов не
спал. Он лежал неподвижно
под одеялом и глядел на темный потолок, потом, увидев луну, глядевшую в окно, он перевел глаза с потолка на спутника земли и так пролежал с открытыми глазами до самого утра. Утром, часов в девять, прибежал антрепренер Жуков.
Низшие приютские чины прячут
одеяла и простыни
под замок, чтобы старухи не пачкали — пусть
спят, чёртовы перечницы, на полу!
Он
спал в теплой комнате, в мягкой постели, укрытый
одеялом,
под которым была тонкая свежая простыня, но почему-то не испытывал удобства; быть может, это оттого, что в соседней комнате долго разговаривали доктор и фон Тауниц и вверху над потолком и в печке метель шумела так же, как в земской избе, и так же выла жалобно...
Построили дом с паркетными полами и с флюгером на крыше, собрали в деревнях с десяток старух и заставили их
спать под байковыми
одеялами, на простынях из голландского полотна и кушать леденцы.
— Да, почтенная особа, — сказал доктор, высовывая голову из-под
одеяла. — Особа впечатлительная, нервная, отзывчивая, такая чуткая. Мы вот с вами сейчас уснем, а она, бедная, не может
спать. Ее нервы не выносят такой бурной ночи. Она сказала мне, что всю ночь напролет будет скучать и читать книжку. Бедняжка! Наверное, у ней теперь горит лампочка…
Комната была пуста. Усопшая казалось тихо
спала, утопая в мягких складках постели. Худенькое тельце не обрисовывалось
под голубым атласным
одеялом. Головка наклонилась немного набок, острые линии лица, налагаемые смертью, не придавали ему страдальческого выражения, оно было, напротив, совершенно спокойно. Глаза были закрыты. Золотисто-льняные волосы сбились на бледный лобик, как бы выточенный из слоновой кости.
Фукнули они за дверь. Один я, как клоп, на
одеяле остался. Тоска-скука меня распирает.
Спать не хотится, — днем я нахрапелся, аж глаза набрякли.
Под окном почетный караул: друг на дружку два гренадера буркулы лупят, — грудь колесом, усы шваброй. Дежурный поручик на тихих носках взад-вперед перепархивает. Паркет блестит… По всем углам пачками свечи горят, — чисто, как на панихиде. То ли я царь, то ли скворец в клетке…
Василий снова подбежал к ней, занес нож, чтобы повторить удар, но она освободила из-под
одеяла правую руку и схватилась за нож убийцы: два пальца ее правой руки
упали на пол и кровь фонтаном брызнула в лицо Василия.
Татьяна Петровна сладко
спала, раскинувшись на постели. Мягкое
одеяло прикрывало ее только до пояса. Тонкая ткань белоснежной сорочки поднималась ровными движениями на не менее белрснежной груди. Одна миниатюрная ручка спустилась с кровати, а другая была закинута
под голову. Раскрытые розовые губки как бы искали поцелуя. Видимо, сладкие грезы, грезы будущего счастья с Борисом, витали над ее хорошенькой головкой.