Неточные совпадения
Царь молвил — из конца в конец,
По ближним улицам и дальным,
В опасный путь средь бурных вод
Его пустились генералы
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.
Заслуженно ненавидя власть
царя, честные люди заочно, с великой искренностью полюбили «народ» и пошли воскрешать,
спасать его.
— Это — ужасно, Клим! — воскликнула она, оправляя сетку на голове, и черные драконы с рукавов халата всползли на плечи ее, на щеки. — Подумай: погибает твоя страна, и мы все должны
спасать ее, чтобы
спасти себя. Столыпин — честолюбец и глуп. Я видела этого человека, — нет, он — не вождь! И вот, глупый человек учит
царя!
Царя…
Все-таки мы воздадим честь севастопольским героям; они только своей нечеловеческой храбростью
спасли наше отечество: там, начиная с матроса Кошки до Корнилова [Корнилов Владимир Алексеевич (1806—1854) — вице-адмирал русского Черноморского флота, один из организаторов Севастопольской обороны; 5 октября 1854 года был смертельно ранен при отражении штурма Малахова кургана.], все были Леониды при Фермопилах [Леониды при Фермопилах — Леонид — спартанский
царь; в 480 году до н. э. защищал узкий проход Фермопилы с тремястами спартанцев, прикрывая от натиска персов отход греческих войск, пока все триста человек не пали смертью храбрых.], — ура великим севастопольцам!
Также и воины ругались над ним, подходя и поднося ему уксус и говоря: «Если ты
царь иудейский,
спаси себя самого».
— Успокойтесь, Катерина Ивановна! — говорил он. — Успокойтесь! Даю вам честное слово, что дело это я кончу на этой же неделе и передам его в судебное место, где гораздо больше будет средств облегчить участь подсудимого; наконец, уверяю вас, употреблю все мои связи… будем ходатайствовать о высочайшем милосердии. Поймите вы меня, что один только
царь может
спасти и помиловать вашего отца — клянусь вам!
Какими словами мог бы передать юнкер Александров это медленно наплывающее чудо, которое должно вскоре разрешиться бурным восторгом, это страстное напряжение души, растущее вместе с приближающимся ревом толпы и звоном колоколов. Вся Москва кричит и звонит от радости. Вся огромная, многолюдная, крепкая старая царева Москва. Звонят и Благовещенский, и Успенский соборы, и
Спас за решеткой, и, кажется, загремел сам Царь-колокол и загрохотала сама Царь-пушка!
— Никита Романыч! Правду сказать недолго, да говорить-то надо умеючи. Кабы стал я перечить
царю, давно бы меня здесь не было, а не было б меня здесь, кто б тебя вчера от плахи
спас?
— Батюшка-царь, — отвечали вполголоса разбойники, — он атамана нашего
спас, когда его в Медведевке повесить хотели. Атаман-то и увел его из тюрьмы!
Согласно апокрифу, Юдифь, чтобы
спасти иудейский город Ветлуя, осажденный войском вавилонского
царя Навуходоносора, проникла во вражеский лагерь, прельстила своей красотой ассирийского полководца Олоферна и отрубила ему голову его же мечом.]
Вы знаете, как промысел небесный
Царевича от рук убийцы
спас;
Он шел казнить злодея своего,
Но божий суд уж поразил Бориса.
Димитрию Россия покорилась;
Басманов сам с раскаяньем усердным
Свои полки привел ему к присяге.
Димитрий к вам идет с любовью, с миром.
В угоду ли семейству Годуновых
Подымете вы руку на
царяЗаконного, на внука Мономаха?
«Господи,
царю небесный, утешителю, душе истины, приди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и
спаси, блаже, души наша.
А там и говорят, что не дал Бог.
Что за корысть великим воеводам
За дело земское стоять до смерти!
Им хорошо везде. С
царем повздорил,
Так в Тушино, — там чин дадут боярский;
Повздорил там, опять к
царю с повинной.
И все они, прости меня Господь,
Для временные сладости забыли
О муке вечной. Им ли нас
спасать!
Княгиня. Не могу я нести покорно. Вся жизнь моя была один сын мой, и вы отняли у меня его и погубили. Не могу я быть спокойна. Я приехала к вам, последняя моя попытка сказать вам, что вы погубили его, вы и должны
спасти его. Поезжайте, добейтесь, чтобы его вы пустили. Поезжайте к начальству, к
царю, к кому хотите. Только вы обязаны это сделать. Если же вы не сделаете этого, я знаю, что я сделаю. Вы мне ответите за это.
Воистину еврейки молодой
Мне дорого душевное спасенье.
Приди ко мне, прелестный ангел мой,
И мирное прими благословенье.
Спасти хочу земную красоту!
Любезных уст улыбкою довольный,
Царю небес и господу-Христу
Пою стихи на лире богомольной.
Смиренных струн, быть может, наконец
Ее пленят церковные напевы,
И дух святой сойдет на сердце девы;
Властитель он и мыслей и сердец.
Отделали русские Фоку как раз;
Цари Константин и Василий
По целой империи пишут приказ:
«Владимир-де нас от погибели
спас —
Его чтоб все люди честили...
— Ах ты, любезненькой мой!.. Что же нам делать-то? — отвечал игумен. — Дело наше заглазное. Кто знает, много ль у них золота из пуда выходит?.. Как поверить?.. Что дадут, и за то
спаси их Христос,
Царь Небесный… А вот как бы нам с тобой да настоящие промысла завести, да дело-то бы делать не тайком, а с ведома начальства, куда бы много пользы получили… Может статься, не одну бы сотню пудов чистого золота каждый год получали…
— Пришли же, не забудь, трудниц-то. Да пораньше бы приходили… Дресвы на мытье полов у меня, кажись, мало, с собой бы захватили. Да окошки еще надо помыть, лестницы… Матушка Аркадия все им укажет… Прощай, мать Таисея.
Спаси тебя Христос,
Царь Небесный!..
Царь сказал: «Дурно же я отплатил соколу: он
спас мне жизнь, а я убил его».
«Батюшка!..
Царь!..
Спаси!.. Заступись! Ты один наша надежда! Отец наш!» — вопил народ, кидаясь к царскому стремени и обнимая ноги государя. «Мы знали, что Ты с нами! Ты наш! Ты не оставишь… Мы все с Тобою! Все за Тебя! Не выдадим! Умрем — не выдадим!..»
Точно все в сказке, — и он явился тут, как богатырь,
спасать царь-девицу, подскочить до двенадцатого венца ее терема.
Иоанн Грозный, который был замечательным теоретиком самодержавной монархии, учил, что
царь должен не только управлять государством, но и
спасать души.
— «Что делать? Что делать?..» — передразнил князь архимандрита. — Ишь какой недогадливый!.. Да долго ль, в самом деле, мне просить молитв у тебя?.. Свят ты человек пред господом, доходна твоя молитва до
царя небесного? Помолись же обо мне, пожалуйста, сделай милость, помолись хорошенько, замоли грехи мои… Страшен ведь час-от смертный!.. К дьяволам бы во ад не попасть!.. Ух, как прискорбна душа!..
Спаси ее, отче святый, от огня негасимого…
— Вряд ли, сударь!.. По-нашему, не может… Вот хоть бы нашу сторону взять… Сторона гужевая: от Волги четыреста, от Оки двести верст, реки, пристани далеко — надо все гужом. Вот в запрошлый год и уродились у нас хлеба вдоволь, а промысла на ту пору позамялись… Мужик волком и взвыл, для того, что ему хлебом одним не прожить… Крестьянско житье тоже деньгу просит.
Спаси, господи, и помилуй православных от недорода, да избавь,
царю небесный, и от того, чтобы много-то хлеба родилось.
Но в данном случае мы легко можем подозревать Курбского в несправедливом пристрастии, так как он питал к
царю злобу непримиримую. Одному Богу известно, не думал ли он очернить память Иоаннову, чтобы оправдать свою измену и
спасти имя от вечного позора.
Союзы, заключаемые с ними Павлом Петровичем, были крайне неудачны, и «
цари»,
спасать которых повелевал он Суворову, оказывались теперь во мнении императора недостойными жертв, так великодушно принесенных им для восстановления и поддержания их шатких престолов.
Братья Строгановы деятельно принялись за осуществление своих одобренных
царем планов. В 1558 году они основали близ устья Чусовой городок Канкор, на мысу Пискорском, где стоял монастырь Всемилостивейшего
Спаса, в 1564 году — крепость Кергедон на Орловском Волоке, а в 1568 и 1570 годах — несколько острогов на берегах Чусовой и Силбы. Целая масса бродяг и бездомников явилась на клич братьев Строгановых, обещавших богатые плоды трудолюбию и добычу — смелости. С тех пор безлюдные пространства населились.
Скажем теперь несколько слов о положении дел на театре войны, куда спешил Суворов «
спасать народы и
царей».
Но
царь Иоанн Васильевич, выразив признательность за дружественное расположение Стефана Батория, заявил, что он уже не в войне с крымским ханом. Посол наш, князь Михайло Масальский, живя несколько лет в Тавриде, наконец, заключил перемирие с ханом. Это было вызвано тем, что Махмет-Гирей имел нужду в отдыхе, будучи изнурен долголетнею персидскою войною, в которой он помогал туркам и которая
спасла Россию от его опасных нашествий в течение пяти лет.
Как, потративши столько ума и хитрости, чтобы быть, не поступая в опричину, одним из первых царских слуг, почти необходимым за последнее время для
царя человеком, облеченным силою и возможностью
спасать других от царского гнева, давать грозному
царю указания и советы, играть почти первенствующую роль во внутренней и внешней политике России, и вдруг, в несколько часов, именно только в несколько часов, опередивши
царя, ехавшего даровать великую милость свою в доме его брата, ехавшего еще более возвеличить их славный род, потерять все, проиграть игру, каждый ход которой был заранее всесторонне обдуман и рассчитан!
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями его, в немилости находящегося старика, выбрать, против воли
царя, в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы
спасать и жалеть их.
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не
спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в
царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего
царя и в славу русского оружия.
Самуил в первой книге, в главах 8-й и 12-й, обвиняет народ в том, что ко всем прежним своим отступлениям от бога он прибавил еще новое: на место бога, который был их
царем, поставил человека-царя, который, по их мнению,
спасет их.
Матф. XXVII, 42. «Других
спасал, а себя самого не может
спасти! Если он
царь израилев, пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в него».