Неточные совпадения
Анализуя свое чувство и сравнивая его с прежними, она ясно видела, что не была бы влюблена в Комисарова, если б он не
спас жизни
Государя, не была бы влюблена в Ристич-Куджицкого, если бы не было Славянского вопроса, но что Каренина она любила за него самого, за его высокую непонятую душу, за милый для нее тонкий звук его голоса с его протяжными интонациями, за его усталый взгляд, за его характер и мягкие белые руки с напухшими жилами.
— Ужасная! — отвечал Абреев. — Он жил с madame Сомо. Та бросила его, бежала за границу и оставила триста тысяч векселей за его поручительством… Полковой командир два года
спасал его, но последнее время скверно вышло:
государь узнал и велел его исключить из службы… Теперь его, значит, прямо в тюрьму посадят… Эти женщины, я вам говорю, хуже змей жалят!.. Хоть и говорят, что денежные раны не смертельны, но благодарю покорно!..
Чтобы
спасти себя на дальнейшее время от подобного господина, князь тут же написал и отправил к нему не совсем ласкового свойства письмецо: «Милостивый
государь!
Чеглов. В том-то и дело, милостивый
государь, что эта женщина не такова, как вы всех их считаете: когда она была еще беременна, я, чтоб
спасти ее от стыда, предлагал было ей подкинуть младенца к бурмистру, так она и тут мне сказала: «Нет, говорит, барин, я им грешна и потерпеть за то должна, а что отдать мое дитя на маяту в чужие руки, не потерпит того мое сердце». Это подлинные ее слова.
— На миру душу
спасти, — проговорил он задумчиво, — и нет того лучше… Да трудно. Осилит, осилит мир-от тебя. Не те времена ноне… Ноне вместе жить, так отец с сыном, обнявши, погибнет, и мать с дочерью… А душу не соблюсти. Ох, и тут трудно, и одному-те… ах, не легко! Лукавый путает, искушает… ироды смущают… Хладом, гладом морят. «Отрекись от бога, от великого
государя»… Скорбит душа-те, — ох, скорбит тяжко!.. Плоть немощная прискорбна до смерти.
«Батюшка!.. Царь!..
Спаси!.. Заступись! Ты один наша надежда! Отец наш!» — вопил народ, кидаясь к царскому стремени и обнимая ноги
государя. «Мы знали, что Ты с нами! Ты наш! Ты не оставишь… Мы все с Тобою! Все за Тебя! Не выдадим! Умрем — не выдадим!..»
Государь обнял при встрече старика, пожаловал ему Георгия I степени и сказал ему и собравшимся начальникам отдельных частей и офицерам знаменитые, золотыми буквами начертанные на скрижалях русской истории слова: «Вы
спасли не одну Россию; вы
спасли Европу».
Ратники, ее составлявшие, пришли будто на погребальную процессию, и немудрено: их нарядили не защищать своего князя в стольном граде, у гробов его венчанных предков, под сенью
Спаса златоверхого, а проводить человека, который перестал быть их
государем и добровольно, без боя, оставляет их на произвол другого, уже победителя одним своим именем.
— Однако Литва-то оставила в вас недобрые семена свои, — семена лжи и непризнательности. Не вы ли прислали сановника Назария и вечевого дьяка Захария назвать князя нашего
государем своим и после отреклись от собственных слов своих? Не вы ли окропили площади своего города кровью мужей знаменитых, которых чтил сам Иоанн Васильевич? Не вы ли думали снова предаться литвинам? Теперь разделывайтесь же с оружием нашим, или сложите под него добровольно свои выи, одно это
спасет вас.
—
Спасите, — начал он после некоторой паузы, —
спасите честь и достояние России и ее самодержца,
спасите нашего
государя императора.
Спасите сына его, великого князя Константина Павловича, залог царской милостивой к нам доверенности.
— Вот то-то и оно, великий
государь, тебя
спасаю, тебя берегу… для народа… довольно он, сердешный, под боярским правлением помаялся…
Когда на другой день утром
государь сказал собравшимся у него офицерам — «Вы
спасли не одну Россию; вы
спасли Европу» — все уже тогда поняли, что война не кончена.
Ни от
государя Александра Павловича, ни от Голицына с их туманными идеалами нельзя было и ожидать, чтобы они, огорчась церковным бесчинством, обратились за поправлением этого горя к общецерковной помощи, т. е. к приходу, ибо это не было, как выше сказано, в их вкусе, да и — как мы видели из истории у
Спаса в Наливках — приход действительно мог казаться очень ненадежным.
В начале июля в Москве распространялись всё более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании
государя к народу, о приезде самого
государя из армии в Москву. И так как до 11-го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что
государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может
спасти Россию.
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не
спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах
государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.
Но попы и московские дьяки издавна славились своею искательностью, а есть еще народ, община, т. е. прихожане церкви Всемилостивого
Спаса в Наливках. Тут свой толк и свой независимый разум. Они и сказались, только престранно: прихожане
Спаса в Наливках в числе 42 «персон» подали от себя на высочайшее имя прошение, в котором молили: «повели, всемилостивый
государь, нашему приходскому попу Кирилле Федорову при оной нашей церкви служить по-прежнему, понеже он нам, приходским людям и вкладчикам, всем удобен».