Неточные совпадения
«Княжна, mon ange!» — «Pachette!» — «—Алина»! —
«Кто б мог подумать? Как давно!
Надолго ль? Милая! Кузина!
Садись — как это мудрено!
Ей-богу, сцена из романа…» —
«А это дочь моя, Татьяна». —
«Ах, Таня! подойди ко мне —
Как будто брежу я во
сне…
Кузина, помнишь Грандисона?»
«Как, Грандисон?.. а, Грандисон!
Да, помню, помню. Где же он?» —
«В Москве, живет у Симеона;
Меня в сочельник навестил;
Недавно сына он женил.
«Так вот что предвещал мне мой
сон! — подумал я, — дай
бог только, чтобы не было чего-нибудь еще хуже».
Но не ведал Бульба того, что готовит
Бог человеку завтра, и стал позабываться
сном, и наконец заснул.
— Слава
богу, это только
сон! — сказал он, садясь под деревом и глубоко переводя дыхание. — Но что это? Уж не горячка ли во мне начинается: такой безобразный
сон!
— Я полагаю, пора путешественникам в объятия к Морфею, [Морфей —
бог сна в античной мифологии.] — заметил Василий Иванович.
«Человек — это система фраз, не более того. Конурки
бога, — я глупо сказал. Глупо. Но еще глупее московский
бог в рубахе. И — почему
сны в Орле приятнее
снов в Петербурге? Ясно, что все эти пошлости необходимы людям лишь для того, чтоб каждый мог отличить себя от других. В сущности — это мошенничество».
— Это вам во
сне померещилось… ей-богу, во
сне.
Уже легкое, приятное онемение пробежало по членам его и начало чуть-чуть туманить
сном его чувства, как первые, робкие морозцы туманят поверхность вод; еще минута — и сознание улетело бы
Бог весть куда, но вдруг Илья Ильич очнулся и открыл глаза.
Бог знает, где он бродил, что делал целый день, но домой вернулся поздно ночью. Хозяйка первая услыхала стук в ворота и лай собаки и растолкала от
сна Анисью и Захара, сказав, что барин воротился.
— Помню, бабушка, ей-богу помню, как во
сне…
— Человек чистый и ума высокого, — внушительно произнес старик, — и не безбожник он. В ём ума гущина, а сердце неспокойное. Таковых людей очень много теперь пошло из господского и из ученого звания. И вот что еще скажу: сам казнит себя человек. А ты их обходи и им не досаждай, а перед ночным
сном их поминай на молитве, ибо таковые
Бога ищут. Ты молишься ли перед сном-то?
— Самоубийство есть самый великий грех человеческий, — ответил он, вздохнув, — но судья тут — един лишь Господь, ибо ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом грехе, то, отходя ко
сну, помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о нем к
Богу; даже хотя бы ты и не знал его вовсе, — тем доходнее твоя молитва будет о нем.
«Рад бы душой, — продолжает он с свойственным ему чувством и красноречием, — поверьте, я бы всем готов пожертвовать,
сна не пожалею, лишь бы только зелени в супе было побольше, да не могу, видит
Бог, не могу…
Под этим небом, в этом воздухе носятся фантастические призраки; под крыльями таких ночей только снятся жаркие
сны и необузданные поэтические грезы о нисхождении Брамы на землю, о жаркой любви
богов к смертным — все эти страстные образы, в которых воплотилось чудовищное плодородие здешней природы.
— Есть, есть некоторое предчувствие… Ну, да страшен
сон, но милостив
бог. Мы и дядюшку подтянем. А вы здесь донимайте, главное, Ляховского: дохнуть ему не давайте, и Половодову тоже. С ними нечего церемониться…
В горячей молитве своей он не просил
Бога разъяснить ему смущение его, а лишь жаждал радостного умиления, прежнего умиления, всегда посещавшего его душу после хвалы и славы
Богу, в которых и состояла обыкновенно вся на
сон грядущий молитва его.
— Верочка, подойди ко мне. — Дочь подошла. — Хочу тебя благословить на
сон грядущий, Верочка. Нагни головку! — Дочь нагнулась. —
Бог тебя благословит, Верочка, как я тебя благословляю.
Проснувшись, он испугался, когда увидел, что солнце уже высоко: «Я проспал заутреню и обедню!» Тут благочестивый кузнец погрузился в уныние, рассуждая, что это, верно,
Бог нарочно, в наказание за грешное его намерение погубить свою душу, наслал
сон, который не дал даже ему побывать в такой торжественный праздник в церкви.
Вообще, очень религиозный, отец совсем не был суеверен.
Бог все видит, все знает, все устроил. На земле действуют его ясные и твердые законы. Глупо не верить в
бога и глупо верить в
сны, в нечистую силу, во всякие страхи.
— Страшен
сон, да милостив
бог, служба. Я тебе загадку загадаю: сидит баба на грядке, вся в заплатках, кто на нее взглянет, тот и заплачет. Ну-ка, угадай?
Варя. Я так думаю, ничего у нас не выйдет. У него дела много, ему не до меня… и внимания не обращает.
Бог с ним совсем, тяжело мне его видеть… Все говорят о нашей свадьбе, все поздравляют, а на самом деле ничего нет, всё как
сон… (Другим тоном.) У тебя брошка вроде как пчелка.
— Ну, страшен
сон, да милостив
Бог… Поедем ко мне в гости!..
— Кто рано встает, тому
бог подает, Иван Семеныч, — отшучивался Груздев, укладывая спавшего на руках мальчика на полу в уголку, где кучер разложил дорожные подушки. — Можно один-то день и не поспать: не много таких дней насчитаешь. А я, между прочим, Домнушке наказал самоварчик наставить… Вот оно сон-то как рукой и снимет. А это кто там спит? А, конторская крыса Овсянников… Чего-то с дороги поясницу разломило, Иван Семеныч!
Устал, милые мои, извините — мы опять едем на телегах, ибо снег стаял. Остановились на два часа отдохнуть, и я пользуюсь первым
сном фельдъегеря, хочется и самому немного прилечь, бока разломило.
Бог с вами! До завтра.
— Нет, благодарение
богу, окромя нас, еще никого не видать. А так, промежду мужичков каприз сделался. Цену, кажется, давали им настоящую, шесть гривен за пуд — ан нет:"нынче, видишь ты, и во
сне таких цен не слыхано"!
— Ну, это еще бабушка надвое сказала: страшен
сон, да милостив
бог. Тетюев, кажется, слишком много надеется на этого генерала Блинова, а вот посмотрите… Ну, да сами увидите, что будет.
Много вам будет хлопот, Раиса Павловна, но страшен
сон, да милостив
бог…
Так он говорил, и в то же время у него в самых тайниках души шевелилась лукаво-невинная мысль, что его терпеливая покорность растрогает и смягчит всевидящего
Бога, и тогда вдруг случится чудо, от которого все сегодняшнее — тягостное и неприятное — окажется лишь дурным
сном.
Ночь я провел совершенно спокойно и видел веселые
сны. Я будто бы пишу, а меня будто бы хвалят, находят, что я трезвенные слова говорю. Вообще я давно заметил: воротишься домой, ляжешь в постельку, и начнет тебя укачивать и напевать:"Спи, ангел мой, спи,
бог с тобой!"
— Вот оно отчего! — сказала Анна Павловна со вздохом и перекрестилась. — Видно,
богу не угодны были одни мои молитвы. Сон-то и не лжив: точно из омута вырвался, голубчик мой!
— О боже, как могло всё это сделаться! Но ради
бога, говорите точнее, Степан Трофимович, ведь это
сон, что вы рассказываете!
— Оборони
бог, родимые! Коней можно привязать, чтоб не ели травы; одну ночку не беда, и так простоят! А вас, государи, прошу покорно, уважьте мою камору; нет в ней ни сена, ни соломы, земля голая. Здесь не то, что постоялый двор. Вот только, как будете спать ложиться, так не забудьте перед
сном прочитать молитву от ночного страха… оно здесь нечисто!
Потом, окончив все свои труды, Аким Акимыч помолился
богу, лег на свою койку и тотчас же заснул безмятежным
сном младенца, чтоб проснуться как можно раньше утром.
Я каждый день, восстав от
сна,
Благодарю сердечно
богаЗа то, что в наши времена
Волшебников не так уж много.
К тому же — честь и слава им! —
Женитьбы наши безопасны…
Их замыслы не так ужасны
Мужьям, девицам молодым.
Но есть волшебники другие,
Которых ненавижу я:
Улыбка, очи голубые
И голос милый — о друзья!
Не верьте им: они лукавы!
Страшитесь, подражая мне,
Их упоительной отравы,
И почивайте в тишине.
— Лунатик я, — тревожно говорил Дроздов, крестясь и кивая головою. — Ей-богу же! В лунном
сне пошёл, да вот, рожей о косяк, право!
— По крайней мере, я вижу твою искренность, Фалалей, — сказал он, — искренность, которой не замечаю в других.
Бог с тобою! Если ты нарочно дразнишь меня этим
сном, по навету других, то
Бог воздаст и тебе и другим. Если же нет, то уважаю твою искренность, ибо даже в последнем из созданий, как ты, я привык различать образ и подобие Божие… Я прощаю тебя, Фалалей! Дети мои, обнимите меня, я остаюсь!..
— Дай-то
бог! — заключает Фома Фомич, благочестиво вздыхая и подымаясь с кресла, чтоб отойти к послеобеденному
сну. Фома Фомич всегда почивал после обеда.
Громады дворцов, церквей стоят легки и чудесны, как стройный
сон молодого
бога; есть что-то сказочное, что-то пленительно странное в зелено-сером блеске и шелковистых отливах немой волны каналов, в бесшумном беге гондол, в отсутствии грубых городских звуков, грубого стука, треска и гама.
Дело пустое
сон, но так как я ужасный сновидец, то это меня смутило. Впрочем, авось, думаю, пронесет
Бог этот
сон мимо. Ах! не тут-то было;
сон пал в руку.
— Все так же, батюшка Тимофей Федорович! Ничего не кушает,
сна вовсе нет; всю ночь прометалась из стороны в сторону, все изволит тосковать, а о чем — сама не знает! Уж я ее спрашивала: «Что ты, мое дитятко, что ты, моя радость? Что с тобою делается?..» — «Больна, мамушка!» — вот и весь ответ; а что болит,
бог весть!
— Не на радость!.. Нет, Юрий Дмитрич, я не хочу гневить
бога: с тобой и горе мне будет радостью. Ты не знаешь и не узнал бы никогда, если б не был моим супругом, что я давным-давно люблю тебя. Во
сне и наяву, никогда и нигде я не расставалась с тобою… ты был всегда моим суженым. Когда злодейка кручина томила мое сердце, я вспоминала о тебе, и твой образ, как ангел-утешитель, проливал отраду в мою душу. Теперь ты мой, и если ты также меня любишь…
Милославский, помолясь
богу, разделся без помощи Алексея и прилег на мягкую перину; но
сон бежал от глаз его: впечатление, произведенное на Юрия появлением боярской дочери, не совсем еще изгладилось; мысль, что, может быть, он провел весь день под одною кровлею с своей прекрасной незнакомкой, наполняла его душу каким-то грустным, неизъяснимым чувством.
Гурмыжская (с испугом). Ах, сохрани тебя
Бог! Береги себя, береги! Вот что я видела во
сне: будто он приехал и убил тебя из пистолета при моих глазах.
Когда она перед
сном долго молится
богу и потом целует свои крестики и образки, он, глядя на нее, думает с ненавистью: «Вот она молится, но о чем молится?
— Ах, милый мой! — сказала она, зажмуривая глаза. — Все хорошо, что хорошо кончается, но, прежде чем кончилось хорошо, сколько было горя! Вы не смотрите, что я смеюсь; я рада, счастлива, но мне плакать хочется больше, чем смеяться. Вчера я выдержала целую баталию, — продолжала она по-французски. — Только один
бог знает, как мне было тяжело. Но я смеюсь, потому что мне не верится. Мне кажется, что сижу я с вами и пью кофе не наяву, а во
сне.
— Я? Я знаю! — уверенно сказал Щуров, качнув головой, и глаза его потемнели. — Я сам тоже предстану пред господом… не налегке… Понесу с собой ношу тяжелую пред святое лицо его… Я сам тоже тешил дьявола… только я в милость господню верую, а Яшка не верит ни в чох, ни в
сон, ни в птичий грай… Яшка в
бога не верит… это я знаю! И за то, что не верит, — на земле еще будет наказан!
Василиса Перегриновна. Что
сон, благодетельница! И страшен
сон, да милостив
бог. Не
сон, а наяву-то что делается, расстроивает вас, благодетельницу. Вижу я это, давно вижу.
Прими с улыбкою, мой друг,
Свободной музы приношенье:
Тебе я посвятил изгнанной лиры пенье
И вдохновенный свой досуг.
Когда я погибал, безвинный, безотрадный,
И шепот клеветы внимал со всех сторон,
Когда кинжал измены хладный,
Когда любви тяжелый
сонМеня терзали и мертвили,
Я близ тебя еще спокойство находил;
Я сердцем отдыхал — друг друга мы любили:
И бури надо мной свирепость утомили,
Я в мирной пристани
богов благословил.
Теперь же, хотя я и говорю: ну, слава
богу! свершились лучшие упования моей молодости! — но так как на душе у меня при этом скребет, то осуществившиеся упования моей юности идут своим чередом, а
сны — своим.
Но во
сне тот же самый Силантий представлялся мне уж совсем в ином виде: тут он не только не изнывает и не томится, но, напротив того, или песни поет, или
бога за меня молит.