Неточные совпадения
Время между тем продолжало тянуться с безнадежною вялостью: обедали-обедали, пили-пили, а
солнце все высоко стоит. Начали спать. Спали-спали, весь хмель переспали, наконец начали
вставать.
У меня
солнце каждый день на востоке
встает, и я не могу распорядиться, чтобы оно
вставало на западе!"
Когда старик опять
встал, помолился и лег тут же под кустом, положив себе под изголовье травы, Левин сделал то же и, несмотря на липких, упорных на
солнце мух и козявок, щекотавших его потное лицо и тело, заснул тотчас же и проснулся, только когда
солнце зашло на другую сторону куста и стало доставать его.
Когда нас оделили мороженым и фруктами, делать на ковре было нечего, и мы, несмотря на косые, палящие лучи
солнца,
встали и отправились играть.
Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль шел прямо к Ассоль. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже
встав, девушка прижала руки к груди, как чудная игра света перешла в зыбь; взошло
солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной земле.
Сквозь занавесь окна светило
солнце, в комнате свежо, за окном, должно быть, сверкает первый зимний день, ночью, должно быть, выпал снег.
Вставать не хотелось. В соседней комнате мягко топала Агафья. Клим Иванович Самгин крикнул...
Не дожидаясь, когда
встанет жена, Самгин пошел к дантисту. День был хороший, в небе цвело серебряное
солнце, похожее на хризантему; в воздухе играл звон колоколов, из церквей, от поздней обедни, выходил дородный московский народ.
Тихо тянулись дни, тихо
вставало горячее
солнце и обтекало синее небо, распростершееся над Волгой и ее прибрежьем. Медленно ползли снегообразные облака в полдень и иногда, сжавшись в кучу, потемняли лазурь и рассыпались веселым дождем на поля и сады, охлаждали воздух и уходили дальше, дав простор тихому и теплому вечеру.
Наконец, на четвертый или пятый день после разговора с ней, он
встал часов в пять утра.
Солнце еще было на дальнем горизонте, из сада несло здоровою свежестью, цветы разливали сильный запах, роса блистала на траве.
Рассвело уже настолько, что было видно, но
солнце еще не
вставало. На могилках вокруг церкви расселся народ. Катюша оставалась в церкви, и Нехлюдов остановился, ожидая ее.
Жизнь его в этот год в деревне у тетушек шла так: он
вставал очень рано, иногда в 3 часа, и до
солнца шел купаться в реку под горой, иногда еще в утреннем тумане, и возвращался, когда еще роса лежала на траве и цветах.
В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково в сумерках гостиной; и теперь, в летний вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью, трудно было понять, как это крепчал мороз и как заходившее
солнце освещало своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, — читала о том, чего никогда не бывает в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и в голову шли всё такие хорошие, покойные мысли, — не хотелось
вставать.
Утром 6 декабря мы
встали до света. Термометр показывал — 21°С. С восходом
солнца ночной ветер начал стихать, и от этого как будто стало теплее.
Что-то сделалось с
солнцем. Оно уже не так светило, как летом,
вставало позже и рано торопилось уйти на покой. Трава на земле начала сохнуть и желтеть. Листва на деревьях тоже стала блекнуть. Первыми почувствовали приближение зимы виноградники и клены. Они разукрасились в оранжевые, пурпуровые и фиолетовые тона.
Солнце только что
встало; на небе не было ни одного облачка; все кругом блестело сильным двойным блеском: блеском молодых утренних лучей и вчерашнего ливня.
Чуть только начало светать, наш бивак опять атаковали комары. О сне нечего было и думать. Точно по команде все
встали. Казаки быстро завьючили коней; не пивши чаю, тронулись в путь. С восходом
солнца туман начал рассеиваться; кое-где проглянуло синее небо.
Рано мы легли спать и на другой день рано и
встали. Когда лучи
солнца позолотили вершины гор, мы успели уже отойти от бивака 3 или 4 км. Теперь река Дунца круто поворачивала на запад, но потом стала опять склоняться к северу. Как раз на повороте, с левой стороны, в долину вдвинулась высокая скала, увенчанная причудливым острым гребнем.
На рассвете раньше всех проснулся Дерсу. Затем
встал я, а потом и другие.
Солнце только что взошло и своими лучами едва озарило верхушки гор. Как раз против нашего бивака, в 200 шагах, бродил еще один медведь. Он все время топтался на одном месте. Вероятно, он долго еще ходил бы здесь, если бы его не спугнул Мурзин. Казак взял винтовку и выстрелил.
Берендеи
О нынешней зиме не позабудут,
Веселая была; плясало
солнцеОт холоду на утренней заре,
А к вечеру
вставал с ушами месяц.
Тихо выпустила меня горничная, мимо которой я прошел, не смея взглянуть ей в лицо. Отяжелевший месяц садился огромным красным ядром — заря занималась. Было очень свежо, ветер дул мне прямо в лицо — я вдыхал его больше и больше, мне надобно было освежиться. Когда я подходил к дому — взошло
солнце, и добрые люди, встречавшиеся со мной, удивлялись, что я так рано
встал «воспользоваться хорошей погодой».
Вот она
встала и озирается. Еще рано, но окна уж побелели, и весеннее
солнце не замедлило позолотить их. Рядом с ее креслом сидит Паша и дремлет; несколько поодаль догорает сальный огарок, и желтое пламя чуть-чуть выделяется из утренних сумерек. Ей становится страшно; она протягивает руку, чтобы разбудить Пашу, хочет крикнуть — и в изнеможении падает…
— Летом оттого тепло, — поучает дедушка, — что
солнце на небе долго стоит; оно и греет. А зимой
встанет оно в девять часов, а к трем, смотри, его уж и поминай как звали. Ну, и нет от него сугреву.
Оставалось умереть. Все с часу на час ждали роковой минуты, только сама больная продолжала мечтать. Поле, цветы,
солнце… и много-много воздуха! Точно живительная влага из полной чаши, льется ей воздух в грудь, и она чувствует, как под его действием стихают боли, организм крепнет. Она делает над собой усилие,
встает с своего одра, отворяет двери и бежит, бежит…
Вчера лег поздно,
встал сегодня очень рано, еще до восхода
солнца.
Так делал он, когда просыпался по воскресеньям, после обеда. Но он не
вставал, всё таял.
Солнце уже отошло от него, светлые полосы укоротились и лежали только на подоконниках. Весь он потемнел, уже не шевелил пальцами, и пена на губах исчезла. За теменем и около ушей его торчали три свечи, помахивая золотыми кисточками, освещая лохматые, досиня черные волосы, желтые зайчики дрожали на смуглых щеках, светился кончик острого носа и розовые губы.
И перед незрячими глазами
встало синее небо и яркое
солнце, и прозрачная река с холмиком, на котором он пережил так много и так часто плакал еще ребенком… И потом и мельница, и звездные ночи, в которые он так мучился, и молчаливая, грустная луна… И пыльный шлях, и линия шоссе, и обозы с сверкающими шинами колес, и пестрая толпа, среди которой он сам пел песню слепых…
Миновав утесы, мы свернули в небольшую бухточку и, как всегда,
встали биваком на намывной полосе прибоя, где было достаточно плавника, высушенного
солнцем и ветрами.
После завтрака я взял свое ружье и пошел осматривать долинку, в которой мы
встали биваком. С утра погода стояла великолепная: на небе не было ни единого облачка,
солнце обильно посылало свои живительные лучи, и потому всюду на земле было так хорошо — по-праздничному. Кустарниковая и травяная растительность имела ликующий вид; из лесу доносились пронзительные крики. дятлов, по воздуху носились шмели, порхали бабочки…
О жрица неги, счастлив тот,
Кого на одр твой прихотливый
С закатом
солнца позовет
Твой взор то нежный, то стыдливый!
Кто на взволнованных красах
Минутой счастья жизнь обманет
И в утро с ложа неги
встанетС приметной томностью в очах!
Тележка загремела, и вскоре целое облако пыли окутало и ее, и фигуру деревенского маклера. Я сел на крыльцо, а Лукьяныч
встал несколько поодаль, одну руку положив поперек груди, а другою упершись в подбородок. Некоторое время мы молчали. На дворе была тишь;
солнце стояло низко; в воздухе чуялась вечерняя свежесть, и весь он был пропитан ароматом от только что зацветших лип.
Вчера лег — и тотчас же канул на сонное дно, как перевернувшийся, слишком загруженный корабль. Толща глухой колыхающейся зеленой воды. И вот медленно всплываю со дна вверх и где-то на средине глубины открываю глаза: моя комната, еще зеленое, застывшее утро. На зеркальной двери шкафа — осколок
солнца — в глаза мне. Это мешает в точности выполнить установленные Скрижалью часы сна. Лучше бы всего — открыть шкаф. Но я весь — как в паутине, и паутина на глазах, нет сил
встать…
Здесь
встанешь утром, посмотришь в окошко —
солнце как
солнце!
У вас
встают и ложатся по
солнцу, едят, пьют, когда велит природа; холодно, так наденут себе шапку с наушниками, да и знать ничего не хотят; светло — так день, темно — так ночь.
Вот он завидел дачу,
встал в лодке и, прикрыв глаза рукой от
солнца, смотрел вперед. Вон между деревьями мелькает синее платье, которое так ловко сидит на Наденьке; синий цвет так к лицу ей. Она всегда надевала это платье, когда хотела особенно нравиться Александру. У него отлегло от сердца.
…Утро ясно
встает над Москвою,
Солнце ярко кресты золотит,
А народ еще с ночи толпою
К Красной площади, к казни спешит…
Встану потом, обращусь назад, а
солнце заходит, да такое большое, да пышное, да славное, — любишь ты на
солнце смотреть, Шатушка?
Сыновья ушли, а Арина Петровна
встала у окна и следила, как они, ни слова друг другу не говоря, переходили через красный двор к конторе. Порфиша беспрестанно снимал картуз и крестился: то на церковь, белевшуюся вдали, то на часовню, то на деревянный столб, к которому была прикреплена кружка для подаяний. Павлуша, по-видимому, не мог оторвать глаз от своих новых сапогов, на кончике которых так и переливались лучи
солнца.
Вот и мы трое идем на рассвете по зелено-серебряному росному полю; слева от нас, за Окою, над рыжими боками Дятловых гор, над белым Нижним Новгородом, в холмах зеленых садов, в золотых главах церквей,
встает не торопясь русское ленивенькое
солнце. Тихий ветер сонно веет с тихой, мутной Оки, качаются золотые лютики, отягченные росою, лиловые колокольчики немотно опустились к земле, разноцветные бессмертники сухо торчат на малоплодном дерне, раскрывает алые звезды «ночная красавица» — гвоздика…
Далеко, за лесами луговой стороны, восходит, не торопясь, посветлевшее
солнце, на черных гривах лесов вспыхивают огни, и начинается странное, трогающее душу движение: все быстрее
встает туман с лугов и серебрится в солнечном луче, а за ним поднимаются с земли кусты, деревья, стога сена, луга точно тают под
солнцем и текут во все стороны, рыжевато-золотые.
Живая ткань облаков рождает чудовищ, лучи
солнца вонзаются в их мохнатые тела подобно окровавленным мечам; вот
встал в небесах тёмный исполин, протягивая к земле красные руки, а на него обрушилась снежно-белая гора, и он безмолвно погиб; тяжело изгибая тучное тело, возникает в облаках синий змий и тонет, сгорает в реке пламени; выросли сумрачные горы, поглощая свет и бросив на холмы тяжкие тени; вспыхнул в облаках чей-то огненный перст и любовно указует на скудную землю, точно говоря...
Заря уже занималась в небе, когда оба приятеля возвратились на свою квартиру.
Солнце еще не
вставало, но уже заиграл холодок, седая роса покрыла травы, и первые жаворонки звенели высоко-высоко в полусумрачной воздушной бездне, откуда, как одинокий глаз, смотрела крупная последняя звезда.
На другой день, едва лишь
встало солнце, как вдруг мне докладывают, что на границе соседней губернии ожидает меня генерал Горячкин, для совокупных действий по сему же делу, так как вредный тот червь производил свои опустошения и в смежности.
Солнце еще не
вставало, и Оленину показалось, что на улице было необыкновенное волнение: ходили, верхом ездили и говорили.
Старый рыбак, как все простолюдины,
вставал очень рано. Летом и весною просыпался он вместе с жаворонками, зимою и осенью — вместе с
солнцем. На другое утро после разговора, описанного в предыдущей главе, пробуждение его совершилось еще раньше. Это была первая ночь, проведенная им на открытом воздухе.
Литвинов заснул очень поздно и спал недолго:
солнце только что
встало, когда он поднялся с постели.
Как мать — она гордилась красотой дочери, как женщина — Нунча не могла не завидовать юности; Нина
встала между нею и
солнцем, — матери обидно было жить в тени.
Петруха отвёл дяде Терентию новое помещение — маленькую комнатку за буфетом. В неё сквозь тонкую переборку, заклеенную зелёными обоями, проникали все звуки из трактира, и запах водки, и табачный дым. В ней было чисто, сухо, но хуже, чем в подвале. Окно упиралось в серую стену сарая; стена загораживала небо,
солнце, звёзды, а из окошка подвала всё это можно было видеть,
встав пред ним на колени…
Вставал я каждый день до восхода
солнца, ложился рано.
Чтобы идти в Дубечню, я
встал рано утром, с восходом
солнца. На нашей Большой Дворянской не было ни души, все еще спали, и шаги мои раздавались одиноко и глухо. Тополи, покрытые росой, наполняли воздух нежным ароматом. Мне было грустно и не хотелось уходить из города. Я любил свой родной город. Он казался мне таким красивым и теплым! Я любил эту зелень, тихие солнечные утра, звон наших колоколов; но люди, с которыми я жил в этом городе, были мне скучны, чужды и порой даже гадки. Я не любил и не понимал их.
В комнате-то этакий свет вечерний,
солнце садится, вбок все красным обливает, а у меня даже в глазах стало темно, и вижу, что княгиня как не своею силой с помпадура
встала, и к самой голове Патрикея Семеныча подошла, и говорит...