Неточные совпадения
— Иван Пращев, офицер, участник усмирения поляков в 1831 году, имел денщика Ивана Середу. Оный Середа, будучи смертельно ранен, попросил Пращева переслать его, Середы, домашним три червонца. Офицер сказал, что пошлет и даже прибавит за верную службу, но предложил Середе: «Приди с того света в день, когда я должен буду
умереть». — «Слушаю, ваше благородие», — сказал
солдат и помер.
Толчки ветра и людей раздражали его. Варвара мешала, нагибаясь, поправляя юбку, она сбивалась с ноги, потом, подпрыгивая, чтоб идти в ногу с ним, снова путалась в юбке. Клим находил, что Спивак идет деревянно, как
солдат, и слишком высоко держит голову, точно она гордится тем, что у нее
умер муж. И шагала она, как по канату, заботливо или опасливо соблюдая прямую линию. Айно шла за гробом тоже не склоняя голову, но она шла лучше.
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном русском
солдате, что тот, где-то далеко на границе, у азиятов, попав к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти в ислам, не согласился изменить своей веры и принял муки, дал содрать с себя кожу и
умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в тот день газете.
Народ русский отвык от смертных казней: после Мировича, казненного вместо Екатерины II, после Пугачева и его товарищей не было казней; люди
умирали под кнутом,
солдат гоняли (вопреки закону) до смерти сквозь строй, но смертная казнь de jure [юридически (лат.).] не существовала.
Хотя я много читал и еще больше слыхал, что люди то и дело
умирают, знал, что все
умрут, знал, что в сражениях
солдаты погибают тысячами, очень живо помнил смерть дедушки, случившуюся возле меня, в другой комнате того же дома; но смерть мельника Болтуненка, который перед моими глазами шел, пел, говорил и вдруг пропал навсегда, — произвела на меня особенное, гораздо сильнейшее впечатление, и утонуть в канавке показалось мне гораздо страшнее, чем погибнуть при каком-нибудь кораблекрушении на беспредельных морях, на бездонной глубине (о кораблекрушениях я много читал).
Стряпчий взял у него бумагу и ушел. Вихров остальной день провел в тоске, проклиная и свою службу, и свою жизнь, и самого себя. Часов в одиннадцать у него в передней послышался шум шагов и бряцанье сабель и шпор, — это пришли к нему жандармы и полицейские
солдаты; хорошо, что Ивана не было, а то бы он
умер со страху, но и Груша тоже испугалась. Войдя к барину с встревоженным лицом, она сказала...
Полковник, начавший последнее время почти притрухивать сына, на это покачал только головой и вздохнул; и когда потом проводил, наконец, далеко еще не оправившегося Павла в Москву, то горести его пределов не было: ему казалось, что у него нет уже больше сына, что тот
умер и ненавидит его!.. Искаженное лицо
солдата беспрестанно мелькало перед глазами старика.
Если я не доеду до Петербурга и
умру, то скажи сыну, что отец его
умер, как храбрый
солдат ».
При этом ему невольно припомнилось, как его самого, — мальчишку лет пятнадцати, — ни в чем не виновного, поставили в полку под ранцы с песком, и как он терпел, терпел эти мученья, наконец, упал, кровь хлынула у него из гортани; и как он потом сам, уже в чине капитана, нагрубившего ему
солдата велел наказать;
солдат продолжал грубить; он велел его наказывать больше, больше; наконец, того на шинели снесли без чувств в лазарет; как потом, проходя по лазарету, он видел этого
солдата с впалыми глазами, с искаженным лицом, и затем
солдат этот через несколько дней
умер, явно им засеченный…
Умерла Ненила; на чужой землице
У соседа-плута — урожай сторицей;
Прежние парнишки ходят бородаты,
Хлебопашец вольный угодил в
солдаты,
И сама Наташа свадьбой уж не бредит…
Барина все нету… барин все не едет!
— Да, да… Мне это тем более приятно, что я буду иметь возможность ясно и категорически высказать те интересы Ельниковского земства, которые доверены мне его представителями, — отцедил Тетюев, закладывая свободную руку за борт сюртука. — Лично против заводов, а тем более против вас, Евгений Константиныч, я ничего не имел и не имею, но я
умру у своего знамени, как рядовой
солдат.
— Perforatio pectoris… [Прободение грудной полости.] Севастьян Середа, рядовой… какого полка?….. впрочем, не пишите: moritur. [
Умирает.] Несите его, — сказал доктор, отходя от
солдата, который, закатив глаза, хрипел уже………..
Первое ощущение, когда он очнулся, была кровь, которая текла по носу, и боль в голове, становившаяся гораздо слабее. «Это душа отходит, — подумал он, — что будет там? Господи! приими дух мой с миром. Только одно странно, — рассуждал он, — что,
умирая, я так ясно слышу шаги
солдат и звуки выстрелов».
И когда
солдат, раненный насмерть,
умирает, то последнее его слово — «мама».
В училище меня учили, как командовать
солдатом, но совсем не показали, как с ним разговаривать. Ну, я понимаю — атака. Враг впереди и близко. «Ребята, вся Россия на нас смотрит, победим или
умрем». Выхватываю шашку из ножен, потрясаю ею в воздухе. «За мной, богатыри. Урррраааа…»
Ее муж, молодой
солдат, был под судом и
умер в госпитале, в арестантской палате, в то время, когда и я там лежал больной.
И потому как человеку, пойманному среди бела дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он замахнулся на грабимого им человека не затем, чтобы отнять у него его кошелек, и не угрожал зарезать его, так и нам, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что
солдаты и городовые с револьверами находятся около нас совсем не для того, чтобы оберегать нас, а для защиты от внешних врагов, для порядка, для украшения, развлечения и парадов, и что мы и не знали того, что люди не любят
умирать от голода, не имея права вырабатывать себе пропитание из земли, на которой они живут, не любят работать под землей, в воде, в пекле, по 10—14 часов в сутки и по ночам на разных фабриках и заводах для изготовления предметов наших удовольствий.
Он долго рассказывал о том, как бьют
солдат на службе, Матвей прижался щекою к его груди и, слыша, как в ней что-то хрипело, думал, что там, задыхаясь,
умирает та чёрная и страшная сила, которая недавно вспыхнула на лице отцовом.
Солдатам-то просто и задуматься некогда, — так и
умирают, посмеиваясь, за матушку за Русь да за веру!..
Продолжает он нести свой трудный, часто непосильный крест, с тем чтобы пойти за хозяйского сына в
солдаты или
умереть под старость бобылем без крова и хлеба.
Кого мог бы я уверить, что не трусость, а один несчастный случай и неосторожность разлучили меня с моими
солдатами в ту самую минуту, когда я должен был драться и
умирать вместе с ними?
Я помню, что очутилась опять подле французских
солдат; не знаю, как это сделалось… помню только, что я просилась опять в город, что меня не пускали, что кто-то сказал подле меня, что я русская, что Дольчини был тут же вместе с французскими офицерами; он уговорил их пропустить меня; привел сюда, и если я еще не
умерла с голода, то за это обязана ему… да, мой друг! я просила милостину для моего сына, а он
умер…
Если вам нужно узнать, в каком году кто защищал диссертацию, поступил на службу, вышел в отставку или
умер, то призовите к себе на помощь громадную память этого
солдата, и он не только назовет вам год, месяц и число, но и сообщит также подробности, которыми сопровождалось то или другое обстоятельство.
Булычов. Так, вынуть хочешь из дела? Мне — все равно — вынимай. Но — гляди — проиграешь! Теперь рубли плодятся, как воши на
солдатах. А я — не так болен, чтобы
умереть…
Да, его гоняли всю жизнь! Гоняли старосты и старшины, заседатели и исправники, требуя подати; гоняли попы, требуя ругу; гоняли нужда и голод; гоняли морозы и жары, дожди и засухи; гоняла промерзшая земля и злая тайга!.. Скотина идет вперед и смотрит в землю, не зная, куда ее гонят… И он также… Разве он знал, чтó поп читает в церкви и за что идет ему руга? Разве он знал, зачем и куда увели его старшего сына, которого взяли в
солдаты, и где он
умер, и где теперь лежат его бедные кости?
Ксения. Вот как ты… всё — с треском, с громом! Не подогревай, не хочу я чаю-то. Поела бы я чего-нибудь… необыкновенного. Да погоди, куда ты? Рассольника бы с потрохами, с огурчиками солёными. А потрохов — нет! И — ничего нет! (Глафира моет чашки.) Денег много, а пищу всю
солдатам скормили. Как будем жить?
Умереть бы мне, а
умирать не хочется. Ты что молчишь?
Оказалось, что пуля, прилетевшая
умирать, не захотела
умирать одна и попала прямо в сердце
солдату.
Были и дети: один сын долго хворал, измучил всех и
умер, другой пошел в
солдаты и пропал без вести.
Там люди жили; там, полная народа, пробегала конка, проходил серый отряд
солдат, проезжали блестящие пожарные, открывались и закрывались двери магазинов — здесь больные люди лежали в постелях, едва имея силы поворотить к свету ослабевшую голову; одетые в серые халаты, вяло бродили по гладким полям; здесь они болели и
умирали.
Мы должны из готового уже, но сырого материала организовать стройные военные отряды, народную нашу армию, обучить, насколько возможно, наших будущих
солдат, чтоб они ловко умели действовать и косой, и саблей, и штыком, и пулей, ввести дисциплину, а дух свободы и дух военный — старый польский дух, благодаря Бога, еще не
умер!
— Ваш
солдат!.. Ваш
солдат уже целые десятки поколений рождается и
умирает рабом; в нем давно уже убито все человеческое. Ваш
солдат умеет только стрелять в безоружную толпу, в молящихся детей и женщин.
Попавшиеся в плен, они равнодушно
умирали, если их расстреливали озверевшие
солдаты…
— Король и королева
умерли, королевич в пеленках, поэтому надо выбрать другого короля до тех пор, пока новорожденный королевич Дуль-Дуль подрастет и в состоянии будет сам править королевством. А так как
солдат Иван спас страну, войско и короля от гибели, то пусть он и будет королем.
— Нет, не то, — произнес задумчиво Иван. — Все равно я должен
умереть на заре. Дело не в этом. Не смерть страшна мне, а бесчестие. Я дал слово королю быть на месте казни рано утром, а если ты умертвишь меня, то я не в силах буду сдержать моего солдатского слова. А это большой позор для
солдата и человека.
Он смотрел на меня, и в его глазах было то же остановившееся, дикое, полное холодного ужаса, как и у того
солдата, что
умер от солнечного удара.
Во всех эшелонах шло такое же пьянство, как и в нашем.
Солдаты буйствовали, громили железнодорожные буфеты и поселки. Дисциплины было мало, и поддерживать ее было очень нелегко. Она целиком опиралась на устрашение, — но люди знали, что едут
умирать, чем же их было устрашить? Смерть — так ведь и без того смерть; другое наказание, — какое ни будь, все-таки же оно лучше смерти. И происходили такие сцены.
— Мы сами виноваты, что нехорош! — горячо заговорил смотритель. — Мы не сумели воспитать
солдата. Видите ли, ему идея нужна! Идея, — скажите, пожалуйста! И нас, и
солдат должен вести воинский долг, а не идея. Не дело военного говорить об идеях, его дело без разговора идти и
умирать.
— Передай этот секрет, — сказал он, — нескольким унтер-офицерам и
солдатам. Если что с тобой случится, так кто-нибудь укажет нашим. Буду убит, когда увидишь отца и сестру, скажи им, что в роковые минуты я думал о них и
умер, как он мне завещал.
«Будь непререкаемо верна великой монархине, — писал Александр Васильевич. — Я ее
солдат, я
умираю за отечество; чем выше возводит меня ее милость, тем слаще мне пожертвовать собою для нее. Смелым шагом приближаюсь я к могиле, совесть моя незапятнана, мне 60 лет, тело мое изувечено ранами, и Бог оставляет меня жить для блага государства».
Старый
солдат. Видно, какой-нибудь матушкин сынок, вырос во хлопках да на молоке: по-телячьи и
умрет! Благодарение Богу! в нашем полку таким боярам не вод.
— Это был самый удобный момент, чтобы взбунтовать чернь, и я, и несколько наших воскликнули: «Богородицу грабят!» Если бы ты видел, что произошло. Несчастные стряпчие и отряд
солдат были положительно смяты и
умерли под ногами толпы, не успев крикнуть. Сундук исчез.
— Настала кончина века и час Страшного суда! Мучьтесь, окаянные нечестивцы! я
умираю страдальцем о Господе, — произнес он, пробился сквозь
солдат и бросился стремглав с берега в Лелию. Удар головы его об огромный камень отразился в сердцах изумленных зрителей. Ужас в них заменил хохот. Подняли несчастного. Череп был разбит; нельзя было узнать на нем образа человеческого.
— Рады стараться! Веди нас, отец наш родной! Веди, веди.
Умрем за царя! Ура! — слышались возгласы воодушевленных
солдат в ответ на речь любимого полководца.
— Отнесите меня к амбару, — проговорил я. Меня приподняли и отнесли туда; я указал, где знамя и сказал, кто его сохранил. Полковой командир крестился, офицеры целовали руки вашего сына. Как хорош он был и мертвый! Улыбка не сходила с его губ, словно он радовался своему торжеству. Как любили мы нашего Володю! Его похоронили с большими почестями, его оплакали все — от командира до
солдата. Имя Ранеева не
умрет в полку.
Необходимо продовольствие и несколько дней покоя;
солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие
умерли на дороге и на биваках.
— И чтò же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни
солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все
умрем за пего, — прибавил оратор, одушевляясь.
—
Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки
умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
— Я уроков принимать ни от кого не хочу, а
умирать с своими
солдатами умею не хуже другого, — сказал он и с одною дивизией пошел вперед.
— Ничего! «
Умереть в окопах — это значит одержать победу»… У-у, с-сукин сын!.. — Катаранов смахивал слезы, а его тонкие губы злобно кривились и растягивались. — Вы еще мало видели в бою нашего
солдата. Какие молодцы! На смерть идут, как на работу, спокойно и без дрожи… Русский человек умеет
умирать, но, — господа! Дайте же, за что
умереть!..
Так, Максимилиан, приведенный в присутствие по отбыванию воинской повинности, на первый вопрос проконсула о том, как его зовут, отвечал: «Мое имя — христианин, и потому я сражаться не могу». Несмотря на это заявление, его зачислили в
солдаты, но он отказался от службы. Ему было объявлено, что он должен выбрать между отбыванием воинской повинности и смертью. Он сказал: «Лучше
умру, но не могу сражаться». Его отдали палачам.